Дуэль-американка, Дюма и немного АИ

Решили тоже присоединиться к флешмобу,  https://author.today/post/585512

Кусок ранее не публиковался. Он из книги «Весь Париж!», которую мы начнем выкладывать со 2-го января

«— Вы! Как вы могли, виконт! – раздался звонкий голос у его стола. – Я только от Мотье! Вы избили его! Это немыслимо! – Над Костой нависал Александр Дюма, потрясая руками. – Ничего, ничего более не желаю, кроме как перерезать вам глотку! 

— В делах подобного рода, месье Дюма, лишний шум вреден, – спокойно парировал Коста.

— Извольте, виконт, называть меня маркизом де ла Пайетри.

— Как прикажете, маркиз. Итак, вы требуете удовлетворения. И, судя по вашим словам, выбираете кинжалы? Вас так возбудил мой рассказ о традициях черкесских дуэлей на бурках?

— «Перерезать глотку» – это фигура речи, извинительная для столь выдающегося писателя, каковым я являюсь. Конечно, я предпочту пистолеты.

— Глупец! – старый служака, наполеоновский офицер из завсегдатаев кафе, попытался охладить пыл модного писателя. – Сколько вам, юнцы, можно объяснять?! Достаточно посмотреть в глаза этому монтаньяру, чтобы сразу понять: от его рук погибло больше народу, чем вы накропали своих статеек. Вызов ваш – значит, стрелять он будет первым. Рука его не дрогнет. Глазом не успеете повести, как получите дырку во лбу.

Дюма не унялся. Его перчатка полетела к ногам Косты, несмотря на попытки друзей его удержать.

"Да, что ж за напасть такая! – думал Коста, пока французская братия обсуждала условия дуэли. – Мне теперь вообще что ли с писателями не встречаться?! С Лермонтовым был на грани дуэли. Теперь вот Дюма. Тут за грань перешел. И что? Убить любимого писателя? Автора чуть ли не лучшей книги детства. Да ну на!"

Определились с условиями дуэли. Предложили, что надо уравнять шансы. Как?

— Давайте выберем "американку". 

Коста согласился, но, когда отзвучали условия, он мысленно схватился за голову. Условия эти, сообразно "петушиному нраву лягушатников" (так Коста подумал про себя) не предполагали, по мнению отставного хорунжего, никакого уравнения шансов, а, наоборот, не оставляли никаких шансов для одного из дуэлянтов. Предлагалось бросить жребий. Кому выпадет – тот должен будет застрелиться. 

"Не удивительно, что прозвали американской. Такой же примитивный подход, как и все, что с ними связано!" – возмущался Коста, под горячую руку которого теперь попали еще и ни о чем не ведавшие жители Нового Света.

Возмущался еще из-за того, что надеялся на обычный вариант, провозглашенный старым служакой. Раз его вызвали, то он стреляет первым. Конечно, пустил бы пулю в потолок. За себя не волновался. А так получилось, что теперь Коста будет виноват. Из-за неверного расчета не тормознул Дюма, повел себя по-фанфаронски. И уже никак не включить заднюю.

"Итак, вы требуете удовлетворения"! Идиот! Заигрался в виконта! Допрыгался! Теперь, ешь, не подавись!"

— Я выбираю лавровый венок! – возглас Дюма заставил Косту вернуться в бренный мир.

Старый служака как раз держал сейчас в руке франк, демонстрируя его аверс и реверс. На реверсе, «орле» по-русски, и было изображение этого самого лаврового венка. На аверсе "морда в бакенбардах". Так Коста обозвал изображение Луи Филиппа.

— Что ж, – Коста пожал плечами. – Мне быть королем!

Несмотря на накал ситуации, все присутствующие не выдержали и Костин пассаж оценили сдержанными смешками. Дюма сначала дернулся от возмущения. Но писатель, человек, все время играющий со словами, все-таки в нем победил. Дюма выдохнул, улыбнулся.

— Неплохо, неплохо, виконт! – признал.

Почтенный ветеран подбросил монету.

"И что делать, Чернышевский? Даже если выпадут «бакенбарды», уверен, что будет либо осечка, либо пуля с изъяном. В общем, выживу. А если венок? Эх, Саша, Саша. "Я выбираю лавровый венок!" Позер! Того не понимаешь, что выбрал себе венок на могилу! Ладно. Не до образов сейчас. Действительно – что делать, Николай Гаврилович? Не могу же допустить, чтобы он так глупо погиб. А, типа, если не глупо, то допустишь, что ли, придурок?! Нельзя, нельзя ему погибать. Он, может, уже дописал мушкетеров, но, ведь, чуть ли не через год должен выйти Монте-Кристо. Как же мир без Монте-Кристо? Никак! Я уже не говорю о том, что он Тифлис должен посетить. Про оперный театр, который построит Тамамшев, хвалебный отзыв написать. Нет. Соотечественники не простят! И сам себя со свету сживу. Что делать? Что делать?"

— Венок! – провозгласил старый служака, убирая руку, которой только что прихлопнул пойманную монету. 

Все разом выдохнули. Дюма побледнел. Усилием воли взял в руки. Выдавил улыбку.

— Что ж... – только и смог произнести.

—  Господа! Господа! – Коста нарушил тягостное молчание. – Давайте на этом закончим. 

Зал поделился напополам: возгласы одобрения смешались с возгласами разочарования.

— Уж не подумали ли вы, что я струшу?! – коньком-горбунком взвился Дюма.

— Нет, конечно! – спокойно ответил Коста.

Дюма быстро приложил пистолет к своему виску.

Коста перехватил его руку.

— Хорошо. Если вы уж так серьезно настроены пустить себе пулю в голову, то могу я потребовать, чтобы это произошло не при всех? Будьте великодушны, господин Дюма. Давайте, пройдёмте в соседнюю пустую комнату. Господа?

— Да, да, да, – согласились присутствующие.

— Он дело говорит, Александр, – кивнул офицер-ветеран.

— Хорошо! – согласился Дюма. Указал Косте на дверь. – Прошу!

Коста последовал приглашению. Вошел в сервировочную, любезно предоставленную возбудившимся владельцем кафе. Дюма за ним. Прикрыл дверь. Обернулся.

— Жаждете быть единственным свидетелем кровавой драмы? – голос Дюма дрожал, выдавая его волнение.

"Не время мне смотреть, как ты храбришься!" – вздохнул про себя Коста.

— Маркиз де ла Пайетри, – Коста обратился к Дюма, как тот того требовал, – я не буду просить у вас извинений за то, что избил Мотье. Поверьте, он того заслуживал. И, если бы он был благородным человеком, он бы рассказал вам всю правду. Про то, как подослал ко мне бандитов, чтобы меня избили, и про то, чем все закончилось.  И тогда вам, человек по-настоящему благородному, не пришлось бы заступаться за него. Я это прекрасно понимаю. И не хочу, чтобы вы пострадали из-за своего не совсем порядочного приятеля. А по чести – совсем непорядочного. Я, Коста из Черкесии, не хочу, чтобы из-за плохого друга Франция лишилась одного из лучших своих сыновей, а мир одного из лучших писателей. Да, да. Я знаю, какую славу вы принесете своей родине. Я знаю, как вас будут почитать во всем мире. И поэтому не дам вам погибнуть.

Дюма, пока Коста говорил, успел и покраснеть, что на его лице квартерона выглядело забавно, и растеряться. Теперь стоял с безвольно поникшей рукой, которую оттягивал пистолет.

— Но, но... Я не могу! Я дал слово! При всех! Как вы себе это представляете?

— Ты же, – Коста решил, что сейчас самый подходящий момент для того, чтобы перейти с Дюма на "ты", – мать твою, Александр Дюма! Писатель! Один из самых выдающихся выдумщиков на всем белом свете! И ты спрашиваешь меня – как?! Придумай! Придумай так, чтобы все сначала в соседней комнате, потом в Париже, потом во всей Франции, потом во всем мире с восторгом оценили твой юмор и фантазию! И, если через минуту, ты не выйдешь к нам живым и невредимым, на заставишь нас задохнуться от восхищения, значит, я в тебе ошибся. Значит, тебе, действительно, не хрен делать на этом свете. Значит, ты заслуживаешь не лаврового венка на свою голову, а много похоронных венков на свою могилу! 

Коста, сказав это, вышел. Закрыл дверь. Встал перед ней, спокойно глядя на ошалевшую публику.

— Что там? – спросил старый служака.

— Ждем-с! – не удержался Коста.

Установилась гробовая тишина. Оттого звук выстрела из соседней комнаты показался всем раз в сто громче, чем был на самом деле. Все чуть ли не подскочили. И опять установилась мертвая тишина. Все застыли, глядя на дверь. А вот Коста начал подрагивать. Но уже через мгновение выдохнул и улыбнулся. Он услышал шаги Дюма, подходящего к двери. Варваци отошел в сторону. Дверь открылась. Дюма вышел к народу. 

— А! – был один длинный протяжный выдох ошалевших людей.

— Господа! – заявил Дюма с улыбкой. – Я стрелял, но промахнулся!

— Ах! – был второй протяжный выдох, и тут же следом его поддержал следующий, – ах!

И уж вдогонку ко второму "ах", сначала вразнобой, потом в едином хоре, публика выдала громкий, долго не прекращавшийся смех. Почти у всех от такого смеха выступили слезы.

— Ох, Александр! Ох, шутник! Ох, гений! – успевали вылетать восторги в промежутках смеха".