Оливье 1992 года

Вот никогда не пишу в жанре "баек" и ненавижу этот жанр. И "советского человека" имитирую очень редко и только по особым просьбам. Но могу. Автор должен все мочь.

Но вот этот новогодний рассказик, наверно, подарю вам. Раз уж он в сборнике все равно не успеет до НГ выйти.

В нем много буков и... как бы это сказать... вся наша жизнь. И ваша тоже. Прошлая, а как бы и не будущая.

Бабушкин рецепт

Я вот думаю: а не трахнуть ли нам по маленькой? Ой, да не кривись ты так, дочка. Это же из фильма. Там еще Вицин… ну да, я понимаю, ты такое не смотришь. А я имел в виду – не чпокнуть ли по чуть-чуть? Еще не легче? Ну и не слушай тогда. А лучше отвернись. Буль-буль-буль. Эх, крепка советская власть… да что ты на меня так смотришь, как принцесса на какашку? Всего-то один стопарик. Ну и что, что четвертый. Вот и стопанись, говоришь? И чей жаргон после этого лучше, мой или твой? Дай-ка я колбаски ухвачу копчененькой. Не жмись, не жмись. Всю не съем.

Вот я тебе скажу, в советское время такую колбасу только на новый год и ели. Ну или по большим праздникам. А не грызли зубами, как твой муж. Сколько раз видел: отломит прямо полпалки и сидит жрет, как пес дворовый, и этой своей бурдой французской запивает. Чего? Не завидуй? Да я не завидую. Моя бы воля, я бы его гнал из этого дома поганою метлой. Ну да, ну да. Ничего я не забываю. Я у вас тут как приживальщик живу. Ну ничего, недолго осталось. Потерпите уж.

Да что ты, Денис, мы с Машенькой не ссоримся, не ссоримся. Еще сто раз поссоримся и помиримся. До нового года, между прочим, еще восемь часов. Целая рабочая смена, если обед не считать. Иди, погуляй, мы вдвоем справимся.

Работничек ты наш. Ме-е-енеджер. Руки только под айфон и заточены. Сам гвоздя в доме не забьет.

Ты, Маша, майонезику-то в салат добавь, добавь, а то сухо будет. Вот так, хорошо. Раньше майонез-то продавался в стеклянных баночках, они так и назывались: майонезные баночки. В них еще можно было анализы в поликлинику сдавать… ой, да ладно, опять она недовольна! Конечно, принцессы же не писают и не какают. Разве что иногда атмосферу портят… особенно если горошку покушают, вот такого, зеленого… в наше время венгерский горошек продавали, «Глобус». Банки такие красивые, синие с белым. В них потом рассаду сажали… и вовсе я тебе зубы не заговариваю. А вот если хочешь, историю расскажу. Как раз про оливье.

Твоя бабушка его очень вкусно готовила.

Ты вот бабушку уже и не помнишь, наверно. А мы ведь с ней, ну, то есть с мамой моей, всю жизнь в одной квартире прожили. Что за слово такое – кринжатина? Не знаю, не знаю, тогда это нормальным считалось. Выйдет бабушка на пенсию, и за квартирой присмотрит, и за внуками. Покормит, на горшок посадит. Да боже упаси, говоришь? Это ее выражение, между прочим. Вот не хотела, а запомнила.

Ты дальше слушай.

Жили мы вот так, жили на старой квартире, горя не знали. Уверенность была в будущем. Стабильность. Я на маме твоей женился, потом ты родилась. Почему логично? Ах, ты в этом смысле. Ничего ты, дочка, не понимаешь в колбасных обрезках. Это тоже выражение такое. Уверенность в будущем – это когда каждый год под новый год на столе шампанское стоит, и коньячок, и сервелат нарезан из продуктового заказа, и Брежнев по телевизору, и оливье вот такое же вкусное, только еще вкуснее, потому что мама готовила.

Знаешь, как говорят: все это было навсегда, пока не кончилось.

Хорошо, мать моя этого бардака не застала. В девяносто первом умерла от инфаркта. Как раз перед новым годом.

И вот накануне лежит она в больнице, а я в палату пришел, мандаринчиков принес. «В этот раз без меня празднуйте, – это она говорит, слабым таким голосом. – И оливье без меня готовьте». – «Так ведь, – говорю, – без тебя невкусно получится. Мы твоего рецепта не знаем». – «Это не беда. Если я… отсюда не вернусь… вы тогда возьмите на кухне, в пенале, книгу старинную о вкусной и здоровой пище. Она там в самой глубине запрятана, за старинными тарелками. Вот там рецепт и найдете». – «Да что ты говоришь такое, мама, – это я возмутился. – Как это ты не вернешься? Типун тебе на язык! Ты еще всех нас переживешь». – «Боже упаси, – это она говорит. – Но вот как помру, вы про книгу эту не забудьте. Еще не раз меня вспомните добрым словом».

И ведь как в воду смотрела. Тридцатого декабря ее не стало. Ну, конечно, тут уж не до оливье, не до праздников. А если уж совсем честно, то мы с твоей мамой даже разозлились слегка. Надо же так подгадать – перед самым новым годом в лучший мир эвакуироваться!

Но так вышло, что и тут она все предвидела. Только она умерла, как все и посыпалось. Кончилось наше будущее! Сперва все из магазинов пропало, потом обратно появилось, только в тыщу раз дороже. Войны там всякие, развал Союза, на улицах толпы уродов в кожаных куртках, одним словом, апокалипсис. Работа моя медным тазом накрылась. Деньги превратились в бумажки, вместо них новые фантики напечатали. Тебе года три было, ты не помнишь.

Однако же следующий новый год хошь не хошь, а надо праздновать. Купили водки по талонам, а за фантики – шампусика итальянского, противного. Решили салатов разных приготовить. Продукты из холодильника выложили – сказать не соврать, много всего было, кукуруза консервированная, огурчики, паштет немецкий из гуманитарной помощи, – а как к этому всему подступиться, мы особо и не знаем. Молодые были.

Тут и вспомнили про мамину книжку.

Полезли в пенал. Это у нас был шкаф такой белый, высокий, с дверцами. Разобрали в самом низу старые красивые тарелки – они там годами стояли, так ими никто и не воспользовался. Пару блюдец разбили, но и книгу вытащили. Необычная такая книга, вся засаленная, и пахнет вкусно, будто какими-то приправами: кажется, в кастрюлю положишь, из нее можно суп сварить. А в ней куча закладок, страничек из отрывного календаря, рукописных рецептов и всего такого прочего.

Ну, мы книгу раскрыли поскорее на том месте, где салат оливье. А там вложен тетрадный листочек в клеточку. Свежий такой, непожелтевший. А на нем маминой рукой написано:

«Дорогой Коля, Марина и особенно девочка Машенька,

если придет такой день, что мы с вами больше не увидимся, вы меня не забывайте.

А раз уж скоро новый год, то расскажу вам пока помню рецепт колиного любимого салата «оливье». Делайте его лучше с курочкой, а не с колбасой, потому что нынешней колбасой отравиться можно. А уж если настоящие раковые шейки найдете, то можно и с ними, как этот салат до войны делали.

Майонез не берите покупной, он отвратительный, а приготовьте сами, а как его готовить – в книжке почитайте. Кладите его побольше, не жалейте. Вот и весь рецепт. Но я вам другое хотела сказать.

Времена скоро начнутся трудные, я знаю. Так что вы готовьтесь. А чтоб не так трудно было, я вам оставлю подарок. Посмотрите под ванной, только он не на полу, чтобы кот не раскопал, а прямо к самой ванне липкой лентой прилеплен».

Вот тут-то мы, Машенька, с твоей мамой переглянулись. Ни слова друг другу не сказали, а двинулись прямиком в ванную комнату. Ванна у нас на старой квартире была большая, чугунная. Наш кот под ней и правда прятался, когда тебя напугать хотел. Вот его ты, наверно, помнишь. Помнишь Барсика? Ах ты, моя умница. Да продолжаю я, продолжаю. Уже недолго осталось.

Ну, я не кот, а все же тогда еще молодой был, гибкий. Согнулся в три погибели, полез рукой под ванну. И сверток нащупал. Полиэтиленовый пакет, а внутри – коробка железная, как от монпасье, хотя ты их уже не застала, а это леденцы были разноцветные. В общем, плоская такая коробка с крышкой.

А в ней – деньги. Шесть тысяч советских рублей. Стошками и пятидесятирублевками. Бежевые и зеленые, с Лениным. Самые крупные тогдашние деньги, я такие и в руках-то держал всего раза три. А мама, видимо, заранее сняла их с книжки и припрятала. Не верила советской сберкассе. И правильно делала, между прочим. Все равно там все вклады сгорели.

Только чего она не знала – так это что через год и эти денежки с Лениным в полный ноль превратятся.

И вот мы с твоей мамой держим эти деньги в руках и не знаем, что нам делать – смеяться или плакать. Марина-то разревелась, конечно, а я смеяться не смог. Да и сейчас как-то не смешно. Хотя столько лет прошло.

Вот как бывает. Если бы мы сразу после маминой смерти решили оливье приготовить… использовали бы тогда эти денежки по полной стоимости. Успели бы еще. Много это или мало, ты спрашиваешь? Ну как тебе сказать. Мы тогда могли бы, наверно, квартиру купить кооперативную. Двушечку в новом доме. Сейчас бы она тебе досталась, и не пришлось бы вам старую квартиру продавать и в эту ипотеку паскудную влезать под сорок восемь процентов… я бы с этими банками майонезными вообще бы ни в какие игры не играл… не люблю я их.

Маш, погоди… ты чего, плачешь, что ли? Не плачь… ну не повезло в жизни один раз – разве это повод расстраиваться? Жизнь-то наладилась, и пенсия у меня хорошая, и дочка выросла – загляденье, и даже зять вон какой модный, с дорогим телефончиком ходит… Сейчас вот приготовим вместе оливьешечку, хлопнем еще по сто… то есть по стопочке. А там уже и новый год скоро. Все у нас стабильно, и в будущем мы уверены, так ведь? Вот и не грусти. Похрусти. Помнишь такую рекламу? Да не злись ты на отца. Родителей не выбирают. Это мужа еще поменять можно, или в комиссионку сдать… шучу, шучу. Ты прости.

Знаешь что? Пойду-ка я лучше полежу. Что-то сердце прихватило. Ты только главное не забудь: в оливье майонезика надо класть побольше. Лей, не жалей. Не пожалеешь?