ПРО ШИЗОФРЕНИЮ, СВЕЧКИ И РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ГИМНЫ

Знаете, если бы я попыталась придумать другой заголовок, он отдавал бы баечно-сказочным абсурдом. Ну вроде: «Сказ о том, как Сонька стала многодетной матерью без пособий». Или: «Сказочка про маньяка, сарай со свиньями и прелести диссоциативного расстройства». Сказочка, я вам скажу, получается выше всякого человеческого понимания, но об этом позже. 

Все началось давно. Очень давно, тогда по земле, наверное, еще динозавры ходили. Такие, которые знают, что такое «хайратник», «фенька» и «напульсник», слушают британскую альтернативу и знают, что «Ленинград» - это про наркотики, а не про лабутены. И было мне в те далекие, незапамятные времена семнадцать лет. Это сейчас я старая тетка с дипломом филолога, нервным тиком и стадией алкоголизма.

И вот в свои юные семнадцать, я, почесав своим тоненьким еще пальчиком в черном лаке крашенную в красный пустую башку, решила, что мне необходимо писать про маньяков. 

До этого я вообще-то фентези писала, пользовалась всеми причитающимися почестями автора популярного жанра и была жутко собой довольна. Но проживание в Сибири в неблагополучном районе свое черное дело сотворило. И мне приспичило написать триллер. 

Если кто не знает, а вряд ли еще кто-то не обладает этим бесценным знанием, писатель – это зверушка нервная, пугливая и высокодуховная. Я не знаю, писатель я или нет. Стивен Кинг вот говорит, что не писатель, а турки в интернете говорят: «Дэвушка, ти сэрдце мнэ обожгла». Я бы лучше верила туркам, а не какому-то там Кингу, но турки потом присылают неприличное и верить им не хочется. Так вот, в семнадцать лет я еще не обладала никакими признаками своей будущей шизофрении, поэтому книга пошла легко. Она писалась весело, с черными шуточками и казавшимися мне затейливыми любовными сценами. Этому эх-разгуляю положило конец желание взяться, наконец, за другие проекты, поэтому я спокойно, без лишних метаний убила кого надо, кого надо облагодетельствовала, хряпнула за такое дело стаканчик чая и конфетку «Ласточка» и на том угомонилась. 

Маньяк у меня вышел на редкость мерзким. Я собрала в этом персонаже все, что мне казалось в людях отталкивающим – заурядный интеллект, отсутствие эстетических потребностей, бедность словарного запаса и стрижку в парикмахерской «Людмила». 

В общем, получился гопник. Он пил не просыхая, сквернословил, не умел себя вести на людях и курил «Золотую Яву», нехороший, нехороший человек. 

«Фу таким быть, Виктор», - думала я, с удовольствием добавляя новых и новых подробностей. 

Поймав себя за описанием челки-заборчика я поняла, что писать про такого человека ну просто свыше моих сил, и должно же быть в нем хоть что-то хорошее. 

Если вы подумали, что я поступила по-умному и сделала своему герою нормальную стрижку, то вот хрен. Такие простые решения не для меня, тем более в семнадцать лет. Я тогда решилась Тот Самый сюжетный ход, который мне до сих пор отравляет своей невероятной оригинальностью жизнь, портит аппетит, безмятежный ночной сон и карму до седьмого колена. 

Сюжетный ход звали Милордом. Уже само его имя (и я точно знала, что иначе его звать не могут) доставляло мне множество хлопот. От оборотов: «Милорд сказал», «Милорд посмотрел ей в глаза» и, мое любимое «Милорд, я люблю тебя» у меня случались приступы мигрени и страдало чувство прекрасного. Милорд мог бы быть отличным парнем – он воплощал все, чего так не хватало моему герою-маньяку. Он был красив, обладал прекрасным вкусом к музыке, непринужденно рассуждал о классической немецкой философии и, ко всем своим достоинствам, любил море и парусные корабли. Но он, собака сутулая, был положительным персонажем. Нет, не так. Он был ПОЛОЖИТЕЛЬНЫМ. Что я там в семнадцать лет думала о положительности, все туда и свалила. Это я потом поняла, что, если бы я вместо каштановых кудрей сделала получившемуся у меня герою черную челку с розовой прядкой и подарила подводку для глаз – было бы честнее. Не иначе как я решила, что я сама Мэри Шелли, и моему персонажу пристало плакать и заламывать руки минимум каждую страницу. 

А плакать было от чего – Милорд был субличностью Виктора. Да, этакий Джекилл с Хайдом, только наоборот – победившее звериное и задавленное человеческое вяло пытались друг другу противостоять, но чаще всего это заканчивалось тем, что герои плакали или бухали водку. Если честно, этим у меня тогда почти все заканчивалось. 

Феномен первой версии Виктора до сих пор остается для меня загадкой. Не иначе, как родной район из меня полез в самом неподходящем месте, потому что других причин для персонажа начинать знакомство с девушкой с восклицания: «Оппа!» я, честно говоря, просто не нахожу. 

Зато на его фоне Милорд казался мне отличным чуваком. Сейчас я не знаю, что хуже, «Оппа!» и заборчик, или душные трехэтажные фразы через «сударыню» и «соблаговолите», сдобренные оленьими очами. 

В общем, естественно, что в том виде книга не вызвала особого ажиотажа. И вообще она ничего не вызвала, потому что у меня хватило ума ее не выкладывать в сеть, а только показать нескольким друзьям, которые, нервно крестясь, сказали мне, что я крутая чувиха, да-да, очень хорошо, а теперь не побренчать ли нам «Гражданку» в подъезде, пока еще какая восхитительная идея в голову не стукнула? 

И все бы и кончилось «Гражданкой» и чувством собственной значимости, но прошло два года, и я вспомнила, что у меня есть отличная книга, нужно ее немного подредактировать и нести этот свет людям. Когда я дочитала свой шедевр, мне хотелось плакать и пить водку, как Милорд, и сделать себе в знак покаяния челку-заборчик, как у Виктора. К тому моменту я училась на третьем курсе университета, и это дало мне повод думать, что я точно знаю, как надо. Ну и не оставлять же это пятно на своей авторской карме. И я села переписывать все с самого начала. 

Виктор преобразился. Теперь он напоминал британского аристократа, который перепутал свою фамильную усадьбу с трехкомнатной квартирой на отшибе. Персонаж обзавелся белыми рубашками, кашемировым пальто, стрижкой-андеркат, любовью к Бодлеру и джазовым композициям. Водку сменил коньяк, а химические наркотики – дефицитный кокаин. Теперь герой высокомерно улыбался, очаровывал женщин одним взглядом и сочился множеством сериальных клише. Я смотрела на него с умилением мамаши, чье чадо закончило ПТУ и внезапно пробилось в высшее общество. 

Милорд из трепетного юноши стал вполне приличным человеком и бросил пить водку. Брезгливо отряхнувшись прошлой версии себя и наградив меня укоризненным взглядом красивых, темно-серых глаз, он попытался совершить в первой же сцене красивое, изощренное самоубийство. Я его не осуждаю, потому что, если бы я узнала, что про меня кто-то думал, что я могу столько рыдать и столько пить водки, я бы тоже так сделала. Вообще персонаж вышел колоритным интриганом. И все еще любил кораблики – я была в восторге. Людям не стыдно показывать. 

Мне в общем-то нравился результат и беды ничто не предвещало, но что-то не давало мне покоя, обещая проблемы в будущем. 

И когда вторая версия этой истории подходила к финалу, я поняла, что нужно по-другому. Полтора мильена знаков, годы работы и нервный тик были со мной не согласны, но если мне чего под хвост попало, то проще застрелиться. 

Стреляться я не стала, потому как меня еще очень интересовали такие прелести жизни, как чревоугодие, море и проявление своего дурного характера и прочий гедонизм. Вместо этого я решила, что историю Виктора нужно начинать издалека. Вот насколько издалека, что было ему шесть лет… 

Глупо хихикая и напевая: «Когда маньяк был маленький, с кудрявой головой», я села читать сказки для создания атмосферы. 

Называть двенадцатилетнего мальчика с болезненно обостренным чувством справедливости и явным отсутствием инстинкта самосохранения «Милордом» я не могла, поэтому персонажа теперь звали Мартин. В честь гуся. И первой сказкой стало «Путешествие с дикими гусями». Это было только начало. 

Итак, у меня было два тома детских сказок, семьдесят пять страниц стишков и колыбельных, пять книг по детской психологии, половина учебника по педагогике без практических рекомендаций и целое множество статей в интернете всех сортов и расцветок. Не то чтобы это был необходимый запас для написания книги, но, если начал собирать материал становится трудно остановиться. Единственное, что вызывало у меня опасения – это собрание сочинений Крапивина. Нет ничего более одухотворенного и беспомощного, чем автор произведения про детей, пытающийся подражать Крапивину (посмотрите хоть на Лукьяненко). Я знала, что рано или поздно я перейду и на это… 

Итак, «Мы никогда не умрем». Только что Виктор был взрослым, хитрым и изворотливым социопатом, а теперь ему шесть. Осознание этой внезапной метаморфозы заняло у меня несколько дней, в течении которых я беспощадно стирала все его рассуждения о Канте и попытки сделать вид, что его резкого омоложения не случилось. Внутренне нарычав на тот участок своего больного сознания, который отвечает за генерирование персонажей, и пригрозив ему сценами, где Мартин будет отучать его есть сопли и заставлять есть манную кашу, я пришла к определенному согласию. Так началась история про то, как мальчик со своим раздвоением личности дружил, мальчик дружбой дорожил. 

Я не знаю, почему у нас авторам с малолетними персонажами не выплачивают пособия. Я чувствовала себя матушкой-гусыней, которая с полным ведром рефлексий и огромной ложкой, бегает за двумя детьми и пытается призвать их к порядку. 

Как-то раз я, одухотворенная и возвышенная из себя, выписывала простой, в общем-то образ. Цитата была такой: «Мартин вдруг ясно представил себе, как Вик, стоя на коленях на зеркальном полу, сосредоточенно, сдувая пряди со лба отросшие светлые пряди, выкладывает из льдинок слово «Вечность». Мартин не сомневался, что мальчик выложил бы его из любых, даже самых неподходящих друг другу льдинок, совместив любые грани».

Я представила себе мальчика. И слово «Вечность», выложенное из льдинок. И весь этот зеркальный пол, много света, тонкие детские пальцы, скользящие по осколкам льда… Я была молодец. Слово «Вечность» стояло у меня перед глазами. Но когда я перечитывала главу, слова этого там не было. Посреди моей красивой, правильной сцены сияло льдистыми гранями слово "жопа". Откуда оно там взялось – до сих пор для меня загадка. 

Мне однажды сказали, что лучше б я в запои уходила, и иногда я склонна соглашаться. Потому что когда я пью, то обычно могу повыть Янку Дягилеву в тяжелых случаях, и «Опиум» Агаты в легких, да лечь спать, а с утра ручки заламывать и пить рассол. С творческими запоями так не работает, поэтому ручки заламывать приходится все время. И чаще всего окружающим, потому что мне заламывать некогда, у меня ребенок в школу пошел и там Лорку читает, а не вот это вот все. 

Уйдя в творческий запой, я бьюсь головой о клавиатуру, и как в сказке, превращаюсь в животное юродивое. Вы когда-нибудь звонили человеку в четыре часа утра, вытирая слезы подолом халата со словами: «Я не могу отрезать ему голову»? Потом, помнится, я слушала «Марсельезу» и нюхала лимон. Какая между этими событиями связь – я не знаю. Но когда я ходила в дурдом за справкой для работы, меня очень активно отговаривали, уверяя, что справку мне там не дадут, и обратно не выпустят. И будут правы. 

Источники вдохновения – это отдельный повод вызывать дурковоз. Потому что помимо нормальных, общепринятых источников со мной случаются революционные гимны, бродвейские мюзиклы, учебники для направления «Клиническая психология», свечки с запахом крема «Нивея» в синей банке, пение песни «Маленький ежик, четверо ножек» четыре часа подряд и крем, сцуко, "Нивея" в, а вот и нихера, белой банке. 

Понятия не имею, как со всем этим мирятся окружающие. Пользуясь случаем, хочу попросить прощения у всех своих соседей (на самом деле нет, горите в аду со своими воплями в четыре утра). Я знаю, что не попадаю ни в одну арию мюзикла, которой подпеваю. Я знаю, что я вообще никуда не попадаю, когда подпеваю. 

И ты, чувак в автобусе, прости меня, пожалуйста. Ты просто похож на моего персонажа, поэтому я тебя всю поездку в упор разглядывала с умилением. Я видела, как ты нервничал и потел, и даже подозреваю, что когда ты вышел на промзоне, ты вышел не на своей остановке. Надеюсь, у тебя все хорошо. 

И вы, служители ФСБ, простите меня. Все мои запросы «как колоть героин», «слышу голоса в голове – что делать», «где дешевле рассада помидоров» и «сколько может прожить человек, выпивший отбеливателя» — это только профессиональный интерес. 

Я люблю своих персонажей. Я люблю свои сюжеты. Я пишу не ради денег и признания, а потому что по-другому не могу. И потому что революционные гимны и песенки про ежиков вызывают у меня не вполне здоровые желания писать книги про маньяков. И вопреки расхожему мнению, автор триллера на самом деле любит лежать на диване, кушать яблочки и слушать шотландские волынки. Я понятия не имею, куда сдавать людей на органы, меня один раз спрашивали. Так вот – не знаю. И ваши органы никто не купит. Идите работать. 

Мне бы очень хотелось думать, что это – энтузиазм, а не шизофрения, как говорят мне некоторые злые люди, далекие от всяких возвышенных материй. 

Справку мне кстати, дали. Это вселяет надежду.


ПЫСЫ: а вот ссылочка, если кому вдруг интересно, что получилось про кудрявую голову. От конструктивной критики я смешно пищу, как мышь. Поэтому можете мне написать в комментариях что-нибудь о моем творчестве. Вы не услышите, конечно, но вроде прикольно знать, что вы что-то написали, а от этого где-то кто-то смешно пищит
https://author.today/reader/41333/321414