Застолье!

Флешмоб от Юлии Беловой.

Исходник - здесь

Возжелав поучаствовать в этом флешмобе, я с удивлением обнаружил, что именно праздничных застолий, пиров,с подробными описаниями блюд, напитков как и процесса их употребления у меня особо-то и нет.

Но приобщиться всё же хочется, а потому - вот вам сцена в трактире.

Взята она из книги "Ученик лоцмана", первой в цикле "Маяк только один".

Как говорится, чем богаты...

В обеденном зале таверны «Белый дельфин» было всё, что только могла вообразить моя романтическая натура, истосковавшаяся по романтике натура потомственного московского интеллигента: низкие, из цельных дубовых досок столы и скамьи; кружки – разнообразные, глиняные, оловянные, стеклянные, полные пенящимся пивом, сидром или рубиново-красным вином. В огромном, в половину стены, очаге на жаровнях и в глиняных горшочках жарятся, запекаются, тушились на угольях присмотром шустрых поварят разнообразные деликатесы, по большей части морского происхождения, выловленные из естественной своей среды не далее, как сегодня утром. Низкий потолок поддерживают закопченные балки, похожие на бимсы старинных кораблей; с них свисают рыболовные сети и масляные светильники. Публика, в таверне под стать обстановке - рыбаки, матросы, молодые люди в форме с якорьками и золочёными шевронами (курсанты Морского Лицея, как пояснил мне спутник), и даже скрипач, будто сошедший со страниц купринского «Гамбринуса». На печально-трогательного еврея Сашку он, правда, не слишком похож, скорее, на чернявого грека – зато мелодии из-под его смычка вылетают очень даже узнаваемые, такие с удовольствием послушали бы и на Молдаванке, и в тавернах Неаполя, где звучат палумеллы и тарантеллы, и даже на концертах американского дуэта «Сёстры Бэрри». То печальные, хватающие за душу, то весёлые заводные, дёргающие за руки и ноги так, что невозможно удержаться и не пуститься в пляс…

На стенах, тоже тёмных, закопченных дымом масляных ламп, трубок и очага, несколько морских пейзажей. На самом же видном месте висит в простенькой раме портрет мужчины с длинным лицом из разряда тех, которые принято называть лошадиными, и в капитанской фуражке. Я узнал его с первого взгляда – Александр Гриневский, литературный псевдоним «Александр Грин», - и не слишком удивился: с тех пор, как прозвучало название города, «Зурбаган», я ожидал чего-то подобного. Ожидания эти, видимо, были написаны у меня на физиономии, потому что мой провожатый, стоило нам усесться за столик в углу, подозвал хозяйку заведения, и, договорившись о комнате для меня, стал расспрашивать её о человеке, с которого этот портрет был написан. 

Тётушка Гвинкль, румяная, дебелая, в крахмальном фартуке поверх весёленького голубого платья и чепце, не обманула моих ожиданий. Послав поварёнка за нашим заказом (обещанные мастером Валу запечённые дорадо с картошкой и два кувшина «Капитанского» эля) она уселась к нашему столику и принялась рассказывать. Сама она его не застала, дело было давно, ещё когда её мать состояла в «Белом дельфине» девчонкой-посудомойкой – она-то и рассказала дочери о госте из-за Внешних Миров, который то ли год, то ли два прожил в Зурбагане, и частенько бывал здесь в таверне. По словам тётушки Гвинкль он был замечательным рассказчиком – послушать его повествования каждый вечер собиралось множество народа, и гостю, как она образно выразилась, «нечасто приходилось платить за свой эль». Рассказы его были простые, но берущие за душу завсегдатаев таверны – про таких же, как они, рыбаков, грузчиков, судовых плотников и прочих тружеников моря, про моряков с кораблей, прибывающих в Маячную гавань (так здесь называют огромный залив, на берегах которого стоит Зурбаган и с полдюжины других городков и рыбацких деревушек), про далёкие страны, откуда эти корабли прибыли и куда отправятся, когда придёт срок.