Как дон Рэба убил Сталина

Да, речь наконец пойдет о знаменитом романе братьев Стругацких Трудно быть богом.

В романе получили развитие вопросы, поднятые еще в повести Попытка к бегству. Кратко я могу это обозначить как конфликт между общественным и личностным. Личность не может быть вне рамок общественных процессов и не может противостоять им в одиночку. Но примириться с ними она также не может из-за нравственных противоречий. 

Напомню вкратце сюжет романа:
Произведение поднимает проблему Прогрессорства, хотя сам термин появится в более поздних произведениях АБС. Роман относится к циклу Полдень 22 век, хотя в нем нет сквозных персонажей. Главный герой, землянин Антон, выполняет задание на неназванной планете под именем Дона Руматы. На этой планете обитает гуманоидная цивилизация, которая находится на средневековом уровне развития. Имена и звания (напомню, Дон - это не только любимое слово-паразит одного российского политика, но и обращение к дворянам в испаноязычных странах) отсылают к Испании времен Инквизиции.

В задачу дона Руматы входит спасение интеллигенции Арканарского королевства, где глава секретной службы короля дон Рэба начал гонения на "грамотных". Помимо трудностей службы, образованный, утонченный и гуманный землянин Румата испытывает чудовищные нравственные страдания, живя среди грубых, жестоких и туповатых людей. Он понимает, что они не могут быть другими при уровне развития их общества, но и не реагировать на жестокость арканарских нравов он не может.

Люди это или не люди? Что в них человеческого? Одних режут прямо на улицах, другие сидят по домам и покорно ждут своей очереди. И каждый думает: кого угодно, только не меня. Хладнокровное зверство тех, кто режет, и хладнокровная покорность тех, кого режут. Хладнокровие, вот что самое страшное. Десять человек стоят, замерев от ужаса, и покорно ждут, а один подходит, выбирает жертву и хладнокровно режет ее. Души этих людей полны нечистот, и каждый час покорного ожидания загрязняет их все больше и больше. Вот сейчас в этих затаившихся домах невидимо рождаются подлецы, доносчики, убийцы, тысячи людей, пораженных страхом на всю жизнь, будут беспощадно учить страху своих детей и детей своих детей. Я не могу больше, твердил про себя Румата. Еще немного, и я сойду с ума и стану таким же, еще немного, и я окончательно перестану понимать, зачем я здесь…

...А как пахли горящие трупы на столбах, вы знаете? А вы видели когда-нибудь голую женщину со вспоротым животом, лежащую в уличной пыли? А вы видели города, в которых люди молчат и кричат только вороны? Вы, еще не родившиеся мальчики и девочки перед учебным стереовизором в школах Арканарской Коммунистической Республики?

Причем Румата действует не по своей прихоти, а рамках базисной теории Института Экспериментальной Истории. Эта теория определяет меру вмешательства землян в менее развитые общества. У каждого прогрессора есть украшение - обруч для волос с драгоценным камнем, на самом деле портативная видеокамера, с помощью которой за его работой следят эксперты из Института. Но в теории все легко, а на практике...

Румате было сложно жить в Арканаре в принципе, а тут в королевстве начинается "серый террор" дона Рэбы. Дон Рэба - это умный и хитрый политик, злой гений своего времени. Он оплел интригами все королевство, подчинил себе глупого и безвольного короля и создал структуру "серых штурмовиков" - отряды вооруженных мещан и горожан, которые начали проводить в стране массовые репрессии. Жертвами серого террора стала интеллигенция и политические противники дона Рэбы. За короткое время он стал самым могущественным человеком в королевстве, перед которым трепетали все - от придворных до крестьян. Уничтожив интеллигенцию, запугав противников и аристократию, дон Рэба подготовил почву для решительного удара. Придумав хитроумную интригу, он отравляет короля, совершает дворцовый переворот и приводит к власти Святой Орден (что-то типа иезуитов), епископом которого он был.

Приведу гениальный диалог дона Руматы со своим начальником, прогрессором доном Кондором.
 

Нет уж, вы меня выслушайте, – твердо сказал Румата. – Я чувствую, что по радио я с вами никогда не объяснюсь. А в Арканаре все переменилось! Возник какой-то новый, систематически действующий фактор. И выглядит это так, будто дон Рэба сознательно натравливает на ученых всю серость в королевстве. Все, что хоть немного поднимается над средним серым уровнем, оказывается под угрозой. Вы слушайте, дон Кондор, это не эмоции, это факты! Если ты умен, образован, сомневаешься, говоришь непривычное – просто не пьешь вина, наконец! – ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть. Сотни и тысячи людей объявлены вне закона. Их ловят штурмовики и развешивают вдоль дорог. Голых, вверх ногами… Вчера на моей улице забили сапогами старика, узнали, что он грамотный. Топтали, говорят, два часа, тупые, с потными звериными мордами… – Румата сдержался и закончил спокойно: – Одним словом, в Арканаре скоро не останется ни одного грамотного. Как в Области Святого Ордена после Барканской резни.

Дон Кондор пристально смотрел на него, поджав губы.

– Ты мне не нравишься, Антон, – сказал он по-русски.

– Мне тоже многое не нравится, Александр Васильевич, – сказал Румата. – Мне не нравится, что мы связали себя по рукам и ногам самой постановкой проблемы. Мне не нравится, что она называется Проблемой Бескровного Воздействия. Потому что в моих условиях это научно обоснованное бездействие… Я знаю все ваши возражения! И я знаю теорию. Но здесь нет никаких теорий, здесь типично фашистская практика, здесь звери ежеминутно убивают людей! Здесь все бесполезно. Знаний не хватает, а золото теряет цену, потому что опаздывает.

– Антон, – сказал дон Кондор. – Не горячись. Я верю, что положение в Арканаре совершенно исключительное, но я убежден, что у тебя нет ни одного конструктивного предложения.

– Да, – согласился Румата, – конструктивных предложений у меня нет. Но мне очень трудно держать себя в руках.

– Антон, – сказал дон Кондор. – Нас здесь двести пятьдесят на всей планете. Все держат себя в руках, и всем это очень трудно. Самые опытные живут здесь уже двадцать два года. Они прилетели сюда всего-навсего как наблюдатели. Им было запрещено вообще что бы то ни было предпринимать. Представь себе это на минуту: запрещено вообще. Они бы не имели права даже спасти Будаха. Даже если бы Будаха топтали ногами у них на глазах.

– Не надо говорить со мной, как с ребенком, – сказал Румата.

– Вы нетерпеливы, как ребенок, – объявил дон Кондор. – А надо быть очень терпеливым.

Румата горестно усмехнулся.

– А пока мы будем выжидать, – сказал он, – примериваться да нацеливаться, звери ежедневно, ежеминутно будут уничтожать людей.

– Антон, – сказал дон Кондор. – Во Вселенной тысячи планет, куда мы еще не пришли и где история идет своим чередом.

– Но сюда-то мы уже пришли!

– Да, пришли. Но для того, чтобы помочь этому человечеству, а не для того, чтобы утолять свой справедливый гнев. Если ты слаб, уходи. Возвращайся домой. В конце концов, ты действительно не ребенок и знал, что здесь увидишь.

Румата молчал. Дон Кондор, какой-то обмякший и сразу постаревший, волоча меч за эфес, как палку, прошелся вдоль стола, печально кивая носом.

– Все понимаю, – сказал он. – Я же все это пережил. Было время – это чувство бессилия и собственной подлости казалось мне самым страшным. Некоторые, послабее, сходили от этого с ума, их отправляли на Землю и теперь лечат. Пятнадцать лет понадобилось мне, голубчик, чтобы понять, что же самое страшное. Человеческий облик потерять страшно, Антон. Запачкать душу, ожесточиться. Мы здесь боги, Антон, и должны быть умнее богов из легенд, которых здешний люд творит кое-как по своему образу и подобию. А ведь ходим по краешку трясины. Оступился – и в грязь, всю жизнь не отмоешься. Горан Ируканский в «Истории Пришествия» писал: «Когда бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи».

– За что Горана и сожгли, – мрачно сказал Румата.

– Да, сожгли. А сказано это про нас. Я здесь пятнадцать лет. Я, голубчик, уж и сны про Землю видеть перестал. Как-то, роясь в бумагах, нашел фотографию одной женщины и долго не мог сообразить, кто же она такая. Иногда я вдруг со страхом осознаю, что я уже давно не сотрудник Института, я экспонат музея этого Института, генеральный судья торговой феодальной республики, и есть в музее зал, куда меня следует поместить. Вот что самое страшное – войти в роль. В каждом из нас благородный подонок борется с коммунаром. И все вокруг помогает подонку, а коммунар один-одинешенек – до Земли тысяча лет и тысяча парсеков. – Дон Кондор помолчал, гладя колени. – Вот так-то, Антон, – сказал он твердеющим голосом. – Останемся коммунарами.

Он не понимает. Да и как ему понять? Ему повезло, он не знает, что такое серый террор, что такое дон Рэба. Все, чему он был свидетелем за пятнадцать лет работы на этой планете, так или иначе укладывается в рамки базисной теории. И когда я говорю ему о фашизме, о серых штурмовиках, об активизации мещанства, он воспринимает это как эмоциональные выражения. «Не шутите с терминологией, Антон! Терминологическая путаница влечет за собой опасные последствия». Он никак не может понять, что нормальный уровень средневекового зверства – это счастливый вчерашний день Арканара. Дон Рэба для него – это что-то вроде герцога Ришелье, умный и дальновидный политик, защищающий абсолютизм от феодальной вольницы. Один я на всей планете вижу страшную тень, наползающую на страну, но как раз я и не могу понять, чья это тень и зачем… И где уж мне убедить его, когда он вот-вот, по глазам видно, пошлет меня на Землю лечиться.

– Как поживает почтенный Синда? – спросил он.

Дон Кондор перестал сверлить его взглядом и буркнул: «Хорошо, благодарю вас». Потом он сказал:

– Нужно, наконец, твердо понять, что ни ты, ни я, никто из нас реально ощутимых плодов своей работы не увидим. Мы не физики, мы историки. У нас единица времени не секунда, а век, и дела наши – это даже не посев, мы только готовим почву для посева. А то прибывают порой с Земли… энтузиасты, черт бы их побрал… Спринтеры с коротким дыханием…

Румата криво усмехнулся и без особой надобности принялся подтягивать ботфорты. Спринтеры. Да, спринтеры были.

Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир роты арбалетчиков его императорского величества, во время публичной пытки восемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь по палачам, зарубил имперского судью и двух судебных приставов и был поднят на копья дворцовой охраной. Корчась в предсмертной муке, он кричал: «Вы же люди! Бейте их, бейте!» – но мало кто слышал его за ревом толпы: «Огня! Еще огня!..»

Примерно в то же время в другом полушарии Карл Розенблюм, один из крупнейших знатоков крестьянских войн в Германии и Франции, он же торговец шерстью Пани-Па, поднял восстание мурисских крестьян, штурмом взял два города и был убит стрелой в затылок, пытаясь прекратить грабежи. Он был еще жив, когда за ним прилетели на вертолете, но говорить не мог и только смотрел виновато и недоуменно большими голубыми глазами, из которых непрерывно текли слезы…

Вообще-то, тут есть небольшой ляп внутри вселенной Стругацких. Люди Полудня, кроме блестящего образования и воспитания, неплохо проапгрейдены. Особенно прогрессоры. Например, Максим Камеррер в "Обитаемом острове" пережил и радиацию, и токсины, и смертельные пулевые ранения. В "Трудно быть богом" тоже упоминается чудесная фармакология и огромные физические возможности Руматы. Но почему у прогрессоров совершенно не было психологической защиты? Крутых методов психотерапии, антидепрессантов, средств против ПТСР и прочего? Зачем нужно было доводить ранимых людей будущего до психических срывов и только потом отправлять лечиться на Землю? Часто когда они уже наломали дров. 

Но это к слову. Конечно же, для социальной фантастики нужно было показать живых, ранимых людей, а не греческих богов. Это современные попаданцы, угодив в дикое средневековье, веселятся как в отпуске - укладывают штабелями врагов и собирают гаремы из принцесс. А Стругацкие хотели показать в адских условиях утонченных и мыслящих людей.

Дон Румата продолжает несмотря ни на что отважно выполнять свой долг прогрессора, лезет в самую гущу политической борьбы и даже идет на прямое столкновения с грозным доном Рэбой. Его спасает только то, что умный Рэба понял, что Румата необычный человек, и он соглашается отдать ему доктора Будаха. Спасение Будаха, местного Гиппократа, было главной миссией Руматы. Между ними происходит еще один гениальный диалог.

— Сущность человека, — неторопливо жуя, говорил Будах, — в удивительной способности привыкать ко всему. Нет в природе ничего такого, к чему бы человек не притерпелся. Ни лошадь, ни собака, ни мышь не обладают таким свойством. Вероятно, бог, создавая человека, догадывался, на какие муки его обрекает, и дал ему огромный запас сил и терпения. Затруднительно сказать, хорошо это или плохо. Не будь у человека такого терпения и выносливости, все добрые люди давно бы уже погибли, и на свете остались бы злые и бездушные. С другой стороны привычка терпеть и приспосабливаться превращает людей в бессловесных скотов, кои ничем, кроме анатомии, от животных не отличаются и даже превосходят их в беззащитности. И каждый новый день порождает новый ужас зла и насилия…

Румата поглядел на Киру. Она сидела напротив Будаха и слушала, не отрываясь, подперев щеку кулачком. Глаза у нее были грустные: видно, ей было очень жалко людей.

— Вероятно, вы правы, почтенный Будах, — сказал Румата. — Но возьмите меня. Вот я — простой благородный дон (у Будаха высокий лоб пошел морщинами, глаза удивленно и весело округлились), я безмерно люблю ученых людей, это дворянство духа. И мне невдомек, почему вы, хранители и единственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почему вы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах? Почему вы отрываете смысл своей жизни — добывание знаний — от практических потребностей жизни — борьбы против зла?

Будах отодвинул от себя опустевшее блюдо из-под пирожков.

— Вы задаете странные вопросы, дон Румата, — сказал он. — Забавно, что те же вопросы задавал мне благородный дон Гуг, постельничий нашего герцога. Вы знакомы с ним? Я так и подумал… Борьба со злом! Но что есть зло? Всякому вольно понимать это по-своему. Для нас, ученых, зло в невежестве, но церковь учит, что невежество — благо, а все зло от знания. Для землепашца зло — налоги и засухи, а для хлеботорговца засухи — добро. Для рабов зло — это пьяный и жестокий хозяин, для ремесленника — алчный ростовщик. Так что же есть зло, против которого надо бороться, дон Румата?

— Он грустно оглядел слушателей. — Зло неистребимо. Никакой человек не способен уменьшить его количество в мире. Он может несколько улучшить свою собственную судьбу, но всегда за счет ухудшения судьбы других. И всегда будут короли, более или менее жестокие, бароны, более или менее дикие, и всегда будет невежественный народ, питающий восхищение к своим угнетателям и ненависть к своему освободителю. И все потому, что раб гораздо лучше понимает своего господина, пусть даже самого жестокого, чем своего освободителя, ибо каждый раб отлично представляет себя на месте господина, но мало кто представляет себя на месте бескорыстного освободителя. Таковы люди, дон Румата, и таков наш мир...

— ... Но что же вы все-таки посоветовали бы всемогущему? Что, по-вашему, следовало бы сделать всемогущему, чтобы вы сказали: вот теперь мир добр и хорош?..

Будах, одобрительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Кира жадно смотрела на него.

— Что ж, — сказал он, — извольте. Я сказал бы всемогущему: «Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть! Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей».

— И это все? — спросил Румата.

— Вам кажется, что этого мало?

Румата покачал головой.

— Бог ответил бы вам: «Не пойдет это на пользу людям. Ибо сильные вашего мира отберут у слабых то, что я дал им, и слабые по-прежнему останутся нищими».

— Я бы попросил бога оградить слабых, «Вразуми жестоких правителей», сказал бы я.

— Жестокость есть сила. Утратив жестокость, правители потеряют силу, и другие жестокие заменят их.

Будах перестал улыбаться.

— Накажи жестоких, — твердо сказал он, — чтобы неповадно было сильным проявлять жестокость к слабым.

— Человек рождается слабым. Сильным он становится, когда нет вокруг никого сильнее его. Когда будут наказаны жестокие из сильных, их место займут сильные из слабых. Тоже жестокие. Так придется карать всех, а я не хочу этого.

— Тебе виднее, всемогущий. Сделай тогда просто так, чтобы люди получили все и не отбирали друг у друга то, что ты дал им.

— И это не пойдет людям на пользу, — вздохнул Румата, — ибо когда получат они все даром, без трудов, из рук моих, то забудут труд, потеряют вкус к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден буду впредь кормить и одевать вечно.

Не давай им всего сразу! — горячо сказал Будах. — Давай понемногу, постепенно!

— Постепенно люди и сами возьмут все, что им понадобится.

Будах неловко засмеялся.

— Да, я вижу, это не так просто, — сказал он. — Я как-то не думал раньше о таких вещах… Кажется, мы с вами перебрали все. Впрочем, — он подался вперед, — есть еще одна возможность. Сделай так, чтобы больше всего люди любили труд и знание, чтобы труд и знание стали единственным смыслом их жизни!

Да, это мы тоже намеревались попробовать, подумал Румата. Массовая гипноиндукция, позитивная реморализация. Гипноизлучатели на трех экваториальных спутниках…

— Я мог бы сделать и это, — сказал он. — Но стоит ли лишать человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим? Не будет ли это то же самое, что стереть это человечество с лица земли и создать на его месте новое?

Будах, сморщив лоб, молчал обдумывая. Румата ждал. За окном снова тоскливо заскрипели подводы. Будах тихо проговорил:

— Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.

— Сердце мое полно жалости, — медленно сказал Румата. — Я не могу этого сделать.

Несмотря на спасение Будаха, приход к власти религиозных фанатиков сильно усложняет ситуацию в Арканаре. Кроме того, что монахи устраивают резню в городе, впереди маячат темные времена, упадок науки и культуры, религиозные войны и костры инквизиции. Как говорит Румата: пошли прахом 20 лет работы в империи. Но в добавок ко всем испытаниям Румату постигает еще и личная трагедия... И он не выдерживает, перестает быть богом и становится человеком - озлобленным, отчаявшимся мстителем и убийцей. После мясорубки, которую устраивает Антон, прогрессоры эвакуируют его и отправляют на Землю для реабилитации. Вот такой анхэппи энд.

Некоторые мысли о романе

Не знаю, намекали ли АБС термином "серый террор" на красный террор большевиков. Может быть и нет. Братья Стругацкие были, в общем-то, антисоветчиками, что совершенно ясно из их перестроечных интервью, но при этом, скорее всего, верили в коммунизм. Не даром же они создали такую красочную утопичную вселенную - Полдень 22 век. Вообще, многие коммунисты поколения 50х-60х критиковали СССР, но лишь хотели изменить его на "нормальный социализм" без КГБ и Политбюро.

В любом случае, террор любого цвета - это плохой исторический признак. Там где торжествует серость к власти всегда приходят черные. Черные - это монахи Святого ордена если что ) Политический террор всегда объясняется самыми благовидными предлогами - спасением отечества, угрозой от врагов, сложными временами и прочим. Но настоящие причины его всегда одни - захват и удержание власти. "Не диктатуру устанавливают, чтобы защитить революцию, а революцию совершают, чтобы установить диктатуру". Для этого и уничтожается самая образованная и активная части общества, обезглавленным и забитым обществом легче управлять.
Есть абсолютно универсальный признак деградации любого государства из любой исторической эпохи - в нем начинают развиваться репрессивные механизмы и механизмы оболванивания общества. Нет ни одного исключения. Если начинают цвести буйным цветом чернорубашечники, инквизиция, тайная полиция, цензурные органы, доносчики, министерства пропаганды - то дело плохо. Значит государство вступило в период регресса и болезни.

Что касается конфликта личности и общества, то, кончено, такие люди как Румата появляются в любом обществе и они не прилетают с других планет. Так же как и доны Рэбы. Носители прогресса и носители регресса живут и действуют среди усредненной человеческой массы. Великие ученые, философы, политические лидеры. И с другой стороны - великие тираны, фанатики, палачи. Иногда побеждают прогрессоры, а иногда, к сожалению, регрессоры. Диалектика исторического процесса.

Так, и наконец: причем здесь Сталин? 

Сознаюсь, клибэйтное название поста имеет мало отношения к роману. Конечно же, тупой и жалкий король Арканара никоим образом не походит на Сталина. Но вот дон Рэба... Известно, что первоначально грозного министра Арканара Стругацкие назвали дон Рэбия. Вроде бы Хрущев еще был у власти, борьба с культом личности и прочее, тем более что реального Рэбию расстреляли по приказу Хрущева. Но так же как и с Попыткой к бегству цензура не одобрила такие аналогии. Как сказал цензор одному из братьев: "Такую анаграмму разгадает даже школьник, измените имя". 

Но зная этот факт, в голову приходят интересные догадки. Лаврентий Берия был самым долгоживущим и успешным наркомом НКВД (потом и МВД). В отличие от Ежова и Ягоды, которые были просто тупыми палачами, Лаврентий Павлович был умным и хитрым человеком. Он возглавлял ведомство в сложные предвоенные годы, потом в еще более сложные годы войны и после войны, вплоть до смерти Сталина. Он занимал свой пост с 1938 года по 1953 - 15 лет, и довольно хорошо справлялся со своими обязанностями. Дурную славу как Ежов он не сыскал, хотя был не менее жестким человеком. После смерти Сталина он имел все шансы возглавить СССР, и только коварный заговор Хрущева и Ко помешал этому.

В последние годы жизни И.В. Сталин, есть много фактов, готовил очередную большую чистку руководства страны. Под раздачу должны были попасть знаменитые полководцы - Жуков, Конев, Рокоссовский и другие, а также руководители партии: Молотов, Каганович, Микоян, Хрущев, Маленков и Берия. В 1952-53 годах вся вышеназванная элита жила в страхе и ожидании ареста. И аресты уже начались. Но вдруг неожиданно в марте 1953 Сталин умирает как раз после застолья на Ближней даче с соратниками, среди которых был и Берия. А у НКВД еще со времен Ягоды имелась спец лаборатория по производству ядов. Прямых доказательств отравления Сталина Берией нет, но весьма много косвенных. Ведь Берия был хитрым и осторожным человеком, и за 15 лет на посту успел приобрести влияние и большой опыт.

Неизвестно, вкладывали Стругацкие такой смысл в историю отравления доном Рэбой короля или это просто совпадение, но это совсем не суть этого замечательного шедевра советской фантастики.