Х. З. "Подмога" в пересказе Говарда Лавкрафта

Холодный туман, пропитанный гарью и тлением, медленно клубился над нами, подобно погребальному савану. Этот последний год братоубийственной войны будто вырвал меня из юношеской беспечности и погрузил в трясину беспросветного ужаса. Я, Мортимер Давенпорт, некогда гордый защитник Конфедерации, ныне – лишь тень, иссушенная не только недоеданием, но и тем злом, что просочилось в самый воздух, точно пагубный мор.

Моя артиллерийская позиция, жалкое подобие укреплений из земляного бруствера, стояла на подступах к Ричмонду, последней преградой наступающей тьме. Здесь, на краю этой безжизненной равнины, я проводил дни и ночи, чувствуя, как нечто чуждое подбирается все ближе, словно хищный зверь. Нас осталось двое – я и старина Сайлас, мой наводчик. Остальные… их больше нет. Они не были достойны возвращения. Они остались в земле, на которой уже не должно было произрастать ничего, кроме гнили.

Изо дня в день я слушал, как в нескольких сотнях футов то возникала, то стихала снова чья-то невнятная речь. Я не знаю, это были наши солдаты или наши противники, или нечто иное. Ветер приносил с собой лишь приглушенный вой, шепот чего-то нечеловеческого. Лица моих товарищей, ушедших в землю, давно уже стерлись из памяти. Я не помнил их имен, но помнил их страх, что, словно наваждение, преследовал меня во снах, принимая обличья немыслимых тварей.

Наше полевое орудие, покрытое гарью и ржавчиной, замолчало, будто устало от всего этого ужаса. Когда-то эта пушка была гордостью нашей артиллерии, грозной и смертоносной. Ныне это был лишь мертвый кусок металла, содрогающийся от каждого удара близкой канонады, словно раненая скотина. Я ощущал ее кончину, как чувствовал и свою собственную. Ибо она – часть меня, часть сей обреченной земли, часть того безумия, кое нависло над нами, словно дамоклов меч.

Я помню, как в самом начале 60-х, когда все только начиналось, нас переполнял пыл и энтузиазм, сиявший как яркое пламя. Мы верили в наше дело, в правоту Юга, в независимость. Мы шли на войну с гордостью в сердцах и песнями на устах, подобно благородным рыцарям, идущим на священную войну. Мы были уверены в нашей победе, в том, что сражаемся за свою землю, за свой уклад жизни, за свои идеалы. Но сейчас... Сейчас это казалось столь далеким, столь нереальным, словно грезы давно минувшего дня. Слова о чести и долге – они звучали как пустой звук, как нечто, что потеряло всякий смысл в сей клоаке безумия и смерти.

Разве это мы? Разве это те самые юноши, что так стремились в бой, жаждая славы и победы? Куда подевалась наша храбрость, наша вера, что, казалось, была столь незыблема? Где она, наша слава? Ныне мы лишь жалкие призраки, бредущие по краю пропасти, подобно отблескам угасшего костра. Мы защищаем уже не идею, а лишь собственное выживание, в то время, как тень смерти поджидает нас за каждым углом. Но даже это, похоже, скоро станет бессмысленным.

В эти дни, когда, казалось, сама земля пропитана ужасом, я начал замечать в небе неестественные явления. Странные огни, пульсирующие туманности, шевелящиеся облака, словно огромные живые существа. Небо стало похоже на гниющий кусок плоти, что вызывало отвращение и тоску. Порой, в момент затмения разума, я задавался вопросом, а не является ли эта война лишь ширмой для чего-то более зловещего, чего мы не можем постичь? Не является ли наше поражение следствием не только военного превосходства Севера, но и более темных сил, подобно паукам, плетущим свою паутину вокруг нас, и заманивая в ловушку?

Сайлас молчал. Он давно уже не походил на человека, но лишь на его жалкое подобие. Его глаза потухли, а в движениях сквозила какая-то кукольная неестественность, словно он стал марионеткой в чьих-то злых руках. Я чувствовал, что он понимает. Он знает правду, которую я еще не могу постичь. Настоящую, ужасную правду. Может, он уже узрел то, что скрывается за туманом? Может, он уже сам стал частью сего кошмара, что надвигается на нас?

С патронами было худо. И с провиантом. Все запасы быстро иссякали, подобно моей жизни и разуму. Мы остались лишь вдвоем на краю безжалостного мира, с сознанием, что подкрепления не будет, ибо все наше подразделение кануло в лету. Что нас забыли. И сие не было самым страшным. Самое страшное – это то, что на нас надвигается. И наше поражение – это не проигрыш в войне, это нечто большее. То, что поглотит нас целиком, и, быть может, навсегда.

Я зажег еще одну самокрутку, глядя в туман. Кажется, что-то движется, как призрак из старинных готических романов. Я чувствую это, но не могу узреть. Это что-то нечеловеческое. Где-то в глубине души я все еще пытаюсь обмануть себя, что это лишь отряд янки, что это последний бой, но внутренний голос шепчет, что это не так. Это нечто другое, нечто, что явилось из иных миров.

Последние выстрелы. Все патроны израсходованы. Мои руки дрожат, не от стужи, но от страха, что сковал меня до самой глубины души. Пушка замолчала, будто не выдержала сего безумия. Последний оплот защиты пал, подобно тому, как падут наши надежды. Я чувствовал, как ужас подбирается ближе, точно щупальца Кракена, проникая в мою душу.

Я знал, что помощи ждать не стоит. Что нас предали, как и всех остальных из нашего подразделения, коих более не осталось, как их и не было никогда. Но в сей миг осознание этого меркнет на фоне того кошмара, что превосходит все, что мне когда-либо приходилось видеть. Я делаю самокрутку, словно это последнее, что я могу сделать в своей жизни. Сайлас рядом со мной, и я чувствую, что мы не одни. В небе открывается нечто, что не имеет ни формы, ни подобия. Но оно есть, и оно приближается.

Смерть, казалось, уже не страшна, но то, что будет потом, пугает меня до глубины души, как неведомая бездна. И вот это осознание, что мы сражались за проигранное дело, осознание нашего бессилия, терзало меня, как червь, пожирающий плоть, доводя до полного отчаяния. Мы были лишь пешками в сей гнусной игре, и ныне настало время платить по счетам.

Я смотрю вдаль. В тумане проглядываются бесформенные фигуры, которые медленно идут в нашу сторону, без единого звука. Их невозможно описать. Они не от мира сего, они не похожи на творения Господа. Глаза Сайласа наполняются ужасом, и в них отражается моя собственная погибель. Но уже поздно. Туман разверзается, и ...