Магические поединки

Немало авторов поддалось соблазну описать поединок между двумя магами. Оно и понятно: во-первых, такой момент как нельзя лучше подходит для кульминации; во вторых - где, как не здесь, можно дать полную волю фантазии, окунуться в буйство стихий, расцветить пространство пламенными полотнищами... Вообще, огонь и всевозможные пиротехнические эффекты при описании магических действий стали если не штампом, то, по крайней мере, традицией. Кстати, один из первых магических поединков принадлежит перу Эрнста Теодора Амадея Гофмана, в прелестной повести "Золотой горшок". Вот как это было:

"..архивариус показался  в  дверях  в  своем  блестящем камчатом шлафроке. 

- Гей,  гей,  сволочь!  Ведьмины штуки -  чертово наваждение! Эй, сюда, сюда! - так закричал он.
    Тут черные волосы старухи стали как щетина; ее красные глаза засверкали адским  огнем,  и,  сжимая  острые зубы своей широкой пасти, она зашипела: "Живо  иди!  Живо  шипи!"  -  и захохотала и заблеяла в насмешку и, крепко прижимая  к  себе  золотой  горшок,  стала  бросать  оттуда  полные горсти блестящей земли в архивариуса, но едва только земля касалась его шлафрока, как  превращалась  в  цветы,  которые  падали  на  пол.  Тут  засверкали и воспламенились  лилии  на шлафроке, и архивариус стал кидать эти трескучим огнем  горящие  лилии  на  ведьму, которая  завыла  от боли; но когда она прыгала  кверху  и  потрясала  свой пергаментный панцирь, лилии погасали и
распадались  в  пепел. "Скорей сюда, сынок!" - закричала старуха, и черный кот,  сделав  прыжок,  кинулся  к  двери  на архивариуса, но серый попугай вспорхнул  ему навстречу и схватил его своим кривым клювом за шею, так что оттуда  потекла  красная  огненная  кровь,  а голос Серпентины воскликнул: "Спасен,  спасен!"  

Старуха в бешенстве и отчаянии, бросив за себя золотой горшок,  прыгнула на архивариуса и хотела вцепиться в него своими длинными сухими  пальцами, но он быстро скинул свой шлафрок и бросил его в старуху. Тогда  зашипели, и затрещали, и забрызгали голубые огоньки из пергаментных листов,  старуха  заметалась,  завывая  от  боли, и все старалась схватить побольше  земли  из  горшка, вырвать побольше пергаментных листов из книг, чтобы  подавить жгучее пламя, и, когда ей удавалось бросить на себя землю или  пергаментные  листы, огонь потухал, но вот как бы изнутри архивариуса вырвались и ударили в старуху извивающиеся шипящие лучи. "Гей, гей! На нее и  за  ней! Победа Саламандру!" - загремел по комнате голос архивариуса, и тысячи молний зазмеились вокруг воющей старухи. С ревом и воплями мотались кругом  в  жестокой схватке кот и попугай; но наконец попугай повалил кота на  пол  своими  сильными  крыльями  и,  проткнув его когтями так, что тот страшно  застонал  и  завизжал  в  смертельной  агонии, выколол ему острым клювом  сверкающие  глаза,  откуда  брызнула огненная жидкость. Густой чад поднялся   там,  где  старуха  упала  под  шлафроком;  ее  вой,  ее  дикие пронзительные крики заглохли в отдалении. Распространившийся зловонный дым скоро рассеялся; архивариус поднял шлафрок - под ним лежала гадкая свекла.
- Почтенный господин архивариус,  вот  вам побежденный враг,  -  сказал попугай, поднося в своем клюве архивариусу Линдгорсту черный волос.
-  Хорошо,  любезный,  -  отвечал  архивариус,  -  а  вот  лежит  и моя побежденная противница; позаботьтесь, пожалуйста, об остальном; сегодня же вы  получите,  как  маленькую  douceur,  шесть кокосовых орехов и новые
очки, так как ваши, я вижу, бессовестно разбиты котом."

Как видите, написанная аж в 19 веке сцена ничуть не потеряла актуальности и в 21! А вот магический поединок, принадлежащий перу нашей современницы; один из моих любимых моментов в книге "Ворона на мосту" за авторством Макса Фрая.

"...я обнаружил, что стою посреди каменистой, бесплодной долины, со всех сторон окружённой унылыми холмами. Здесь было невыносимо жарко, а небо имело цвет бледного пепла, словно беспощадное солнце давным-давно выжгло его дотла. Прямо передо мной плясали два высоких столба пламени, ослепительно белый и изумрудно-зелёный. Это было фантастически красивое зрелище; по правде говоря, я бы дорого дал, чтобы увидеть его ещё раз, хотя бы когда-нибудь.
Но платить за такое и вообще за любое прекрасное зрелище жизнью, на мой взгляд, все-таки не стоит. А вдохнув полной грудью, я понял, что цена именно такова: здешний воздух совершенно не подходит для дыхания. Я могу прожить без воздуха чуть больше, чем нетренированный человек, но разница, по правде сказать, не столь существенна, как хотелось бы, к тому же я набрал полные лёгкие этой отравы, а значит, даже нескольких минут у меня, скорее всего, нет, и вот это обидно, действительно очень обидно – до слез.
Глаза мои уже застилал густой, алый туман, а я все смотрел на пляску разноцветных огней, смутно надеясь, что это зрелище отпечатается не только на дне зрачков, но и в самой глубине моего существа и останется со мной даже после того, как я утрачу себя. И вдруг в самом центре белого огненного столба я увидел лицо Чиффы, даже не лицо, только ухмылку, но такое ни с чем не перепутаешь. Мой приятель наконец перестал притворяться человеком, он пылал, он был счастлив и весел, как никогда, он, судя по всему, побеждал, потому что безграничная радость не может быть спутником поражения."

Такова магия слова - буквально видишь ослепительное сияние двух пламенных столбов, словно отпечатавшихся на узоре сетчатки...

А вот и самый необычный из магических поединков; необычный и оружием, которым он ведется, и описанием - поскольку "пиротехнических эффектов" здесь фактически не присутствует. Я говорю о повести Марины и Сергея Дяченко "Мизеракль" 

"Надо! – провозгласил тот, кого звали Соареном. – Я давно ждал этого дня! Там, – он ткнул пальцем в сводчатый потолок, – наконец-то сочли, что нам с Мизераклем пора выровнять чаши весов… Окончательный поединок – вот что я принес в подарок моему другу Зубастику. Сядем же и нарисуем пару формул!
– Погоди, – сказал Лив.
– Немедленно. Чистый и окончательный счет. Выбирай оружие, Мизеракль, честно говоря, мне все равно – эта доска или та…
Доминика смотрела, утратив представление о смысле происходящего. Трехглазый Соарен уселся за низкий стол перед камином – тот самый, где недавно крошил свой хлеб Лив; через всю комнату бросил одну доску, и Лив поймал ее левой рукой, а правой подхватил летящий стержень.
Рерт, которому тяжело было двигаться после превращения в замок и обратно, отошел к бассейну (ручеек, едва пришедший в себя после полного испарения, журчал теперь тихо и как-то неуверенно), сел на краю и свесил руки ниже колен.
Лив молчал. Глаза его были стеклянно-отрешенными, и Доминика вдруг поняла, что боится за него – до холодного пота.
Соарен положил вощеную доску на стол. Вольготно вытянул ноги, взял в правую руку стержень; искоса, нехорошо взглянул на Лива.
Лив слепо огляделся. Не увидел Доминику. Пододвинул к стене стол, покрытый кожаной скатертью (стол был огромный, Лив сдернул его с места, будто пушинку), сел прямо, как школьник. Взял стержень в левую руку. Уставился на свою доску, словно рассчитывая прочитать подсказку на нетронутой вощеной поверхности.
– Ты готов? – отрывисто спросил Соарен.
– Я готов, – эхом отозвался Лив, и Доминика не узнала его голоса.
– На счет «пять» начинаем, – сказал Соарен. – Рерт, посчитай.
– Раз, – глухо сказал Рерт. – Два, три, четыре… пять.
Два стержня одновременно коснулись досок. Доминика замерла; поначалу ничего не происходило.
Соарен усмехался. Его стержень постукивал о доску, выводил письмена, рождая при этом зеленоватый пар; пар вырывался с силой, струйки его шипели, как обваренные змеи.
Лив все еще сидел очень прямо. Левая рука его выводила совершеннейшие, с точки зрения Доминики, каракули; только что проведенные линии через секунду таяли на воске, будто впитываясь. На их место ложились новые; Доминика никогда бы не могла себе представить, что решающий магический поединок выглядит именно так.
Рерт сидел, сгорбившись, переводя взгляд с одного писца на другого. Иногда его глаза останавливались на Доминике, и тогда она всей кожей чувствовала исходящую от Рерта неприязнь.
Потом Соарен начал рычать – вероятно, от азарта. Третий глаз его над левой бровью сделался совершенно красным – даже маленький острый зрачок потонул в прилившей крови. Зеленый дым из-под его стержня повалил гуще.
Лив сидел, не шевелясь, не издавая ни звука. Только рука его летала и летала над доской и метались, пролагая ей путь, глаза.
– Отойди от него, – сказал Рерт.
Доминика не сразу поняла, что обращаются к ней.
– Отойди от него, разнесет. – Рерт дернул рукой, будто приглашая. Доминика подумала – и не двинулась с места; Рерт отвернулся, всем своим видом говоря: я предупреждал.
Соарен плотоядно урчал, нанося на доску линии и символы. Соарен лоснился удовольствием; казалось, он гонит добычу. Казалось, рот его полон горячей сладкой слюны; он раскачивался на стуле, его танцующий грифель плевался молниями, и там, где коленчатые стрелы попадали в столешницу, возникали горелые пятна.
На лице Лива лежало такое страшное, такое непосильное напряжение, что Доминика избегала на него смотреть. Давай, бормотала она, сжимая кулаки до боли в ладонях. Давай, давай, ну пожалуйста…
Соарен с рыком начертил на своей доске округлую, судя по движению его руки, петлеобразную фигуру. Лив вдруг отшатнулся, будто его ударили по лицу. Деревянный грифель в его руке вспыхнул, как щепка в костре, грифель горел, но Лив продолжал писать, и с лица его не сходило мучительное выражение человека, решающего тысячу задач одновременно…
Потом грифель рассыпался пеплом. Лив удивленно глядел на свою доску, потом на руку и снова на доску; Соарен, хохоча, завершал комбинацию. Росчерк – Лива отбросило, будто толчком, затылок его ударился о стену…
Тогда Доминика зарычала сквозь зубы и нащупала шпильку в своих волосах. Подавшись вперед, вложила теплое острие в упавшую руку Лива.
Рука дернулась. Пальцы сжались вокруг железного стержня.
Соарен выписывал свою победу, над его доской дрожал воздух, закручивался смерчиками, подхватывая обрывки зеленого пара; Лив медленно, будто ломая ржавчину в суставах, выпрямился. Рука, сжимающая Доминикину шпильку, упала на стол рядом с гладкой (все впиталось!) вощеной доской.
Соарен занес свой стержень. И, прежде чем опустить, мельком глянул на побежденного.
Лив снова сидел по-школьному прямо. Удивленно смотрел на свою доску.
Соарен опустил руку, ставя точку. За мгновение до оглушительного стука, с которым орудие Соарена коснулось доски, Лив, будто проснувшись, подался вперед, и угловатые, рваные символы полились на воск.
Соарен рыкнул, на этот раз раздраженно. Он полагал схватку оконченной; добивая раненую жертву, он выписывал и черкал, рисовал и снова выписывал, казалось, на стержне его путаются безумные кружева…
Лив сидел, будто надетый на черенок лопаты, прямой и неподвижный. Рука, вооруженная Доминикиной шпилькой, летала с удвоенной скоростью.
Соарен замычал, мотая головой. Забранился; в комнате пахло дымом и раскаленным воском.
– Давай! – закричал вдруг Рерт, о существовании которого Доминика забыла. – Мизеракль!
Соарен наклонился над доской, почти касаясь ее подбородком. Стержень его надсадно визжал, кричал почти человеческим криком – все громче и громче.
Лив сидел как статуя. Только рука металась, нанизывая одну формулу на другую. Быстрее, еще быстрее; Доминика перестала видеть руку. Видела только капли пота, падающие со лба и кончика носа; касаясь доски, капли шипели и испарялись.
Соарен взвыл.
В вое этом не было ничего человеческого; тем не менее Доминика сумела разобрать слова «Мизеракль» и «Будь проклят».
А потом утробный рев Соарена распался на многоголосый вой внезапно возникшего хора; басовитые раскаты сменились сначала криком теноров, а потом нестройным визгом множества мелких тварей.
Соарен опрокинулся на бок – вместе со стулом. Из тела его один за другим вылетали, как брызги, крошечные существа, похожие на членистых червячков; каждое из них кричала, проклиная Мизеракля, грозя и ругаясь.
Тварей было несчетное количество; они вырывались из тела, как струи фонтана, падали на деревянный пол и исчезали в моментально прогрызенной дырочке. Через несколько секунд писклявые крики стихли – тело Соарена оседало, будто из него выпустили воздух, и вскоре осело совсем. Осталась одежда – рубаха, вложенная в жилет, жилет, вложенный в куртку, штаны, вложенные в сапоги…"

А каковы ваши фавориты - и каковы поединки, рожденные вашей фантазией? Поддались ли вы соблазну широкими мазками написать картину с разноцветным пламенем, лучами и файерболами - или выбрали неторенные тропинки?