Последний написанный текст

Наместник Релингена, барон Кюнеберг с удовольствием пробежал взглядом письмо правителя Низинных Земель. Граф Гента, господин де Бретей выражал полную готовность поддерживать  своих соседей, заключить союзнический договор с юным принцем и оказать любую помощь, какая только понадобиться Филиппу Релингену.

За полтора года, что  Филипп Релинген правил княжеством, они сумели навести порядок в этих землях. Разбойники, считавшиеся себя вольными отрядами, и вольные отряды, ведущие себя как разбойники, сперва довольно легкомысленно отнеслись к рейдам молодых дворян, прибывших из Бар-сюр-Орнена вместе с принцем, однако свою ошибку осознали быстро. Молодость бесстрашна,  безжалостна и решительна, а уж когда эти замечательные качества подкреплены идеей борьбы за благое дело, кто может устоять? Да и немецким ветеранам, по старой памяти собранным Кюнебергом по окрестным землям обещаниями земельных наделов и выгодных браков — релингенским вдовам грех было жаловаться на своего наместника — противостоять было трудно. Его волчата под рукой юного принца учились быстро, превращаясь в подающих надежды молодых волков, и Карл еще раз с удовольствием перечитал письмо Александра де Бретея. Скоро им тоже будет, что предложить в качестве поддержки Нидерландам, и, в конце концов, весьма неплохо, когда сын твоего друга прикрывает тебе спину. «Волки Барруа» становились серьезной силой в Релингене и окрестных землях.

Письмо нужно было показать Филиппу, а еще очень убедительно поговорить с принцем, кажется,  как-то совсем не вовремя увлекшимся идеей союза с крестным. Следовало предостеречь сына мадам Аньес от удушающей дружбы Испании, более напоминающей  ошейник и поводок, чем  отношения равных. К счастью, у него был Лео.

Спасенный им мальчик оказался не только хорошим фехтовальщиком — такого способного ученика у него не было со времени занятий с принцем Георгом. Юноша был еще и блестяще образован, даже более образован, чем Карл, постигавший науку управления в качестве охранника  юной инфанты.  

Филипп позволил ему усыновить Лео. Филипп приблизил к себе его приемного сына. За год Лео стал для Филиппа большим, чем просто телохранителем, и теперь Карл думал, что вдвоем с Тенью молодого правителя, они непременно убедят юного принца принять верное решение в пользу Низинных Земель и их дружбы. Не может же Лео, с его умом не понимать очевидного!

В  приемном зале Хаузена Филипп выслушивал доклады двух покрытых грязью и пороховой гарью молодых людей. Судя по довольным лицам присутствующих, вести были благие и Карл, несомненно, присоединился бы к общему радостному настроению, если бы мгновенье спустя не сообразил, что  и немецкий, и фламандский офицеры докладывают своему принцу на испанском.  

Наместник нахмурился. Филипп был упрям — весь в родителей! — и, кажется, пока он болел и не появлялся в замке, юный правитель княжества только укрепился в идее губительного для независимости Релингена союза. Следовало как можно скорее развеять этот морок. Карл знал, как обходителен и обаятелен может быть король Испании, и как искусно его советники умеют играть на чувствах юных принцев.

Филипп приветствовал своего наставника стоя, молодые офицеры, составлявшие его свиту, почтительно поклонились. Приемный сын Кюнеберга с фамильной шпагой на поясе вошел вслед за наместником  и остановился  в шаге от своего принца, и от него  приемному отцу достался не только поклон, но и искренняя улыбка. И с той же улыбкой молодой офицер поведал, что он позаботился о том, чтобы подданные его высочества были полностью осведомлены об избавлении их земель от разбойников, и  им больше нет нужды бояться за свою жизнь, имущество и честь жен и дочерей, потому что с одной лишь головой на колу заниматься разбоем несколько затруднительно…

Свою Тень Филипп обнял. А потом с абсолютно довольным видом юный принц поведал старому барону об окончательном разгроме разбойничьих отрядов, а также о том, что отныне его сын будет генерал-капитаном замковой стражи.

Карл Кюнеберг поблагодарил своего государя сдержанно. Радостная часть аудиенции, кажется, была окончена, и его принцу следовало выслушать не столь приятные, хотя и не менее полезные для Релингена речи. 

— Ваше высочество, Нидерланды предлагают нам союз и помощь,  и я хотел бы обсудить это с вами наедине, — Карл перешел на немецкий, полагая, что его воспитанник правильно поймет своего советника.

Филипп потребовал говорить по-испански. Резко и нетерпимо, так, будто разговаривал с провинившимся офицером, а не со своим наставником.

Молодые люди из свиты принца как один перестали перешептываться, улыбки погасли, в зале повисла тишина. Лео нахмурился и сделал шаг вперед, положив руку на эфес шпаги. 

Наместник Релингена поведал о письме Бретея. По-испански, значит, по-испански. Он вновь попросил  принца о личной беседе.

— Бретей?! Ты переписываешься с Бретеем?! 

Неизвестно, что вызвало большее изумление Кюнеберга — полный отвращения  и ненависти тон молодого принца или то, что тот в волнении сам забыл о своем приказе, заговорив по-немецки.  Правда, спустя миг юноша овладел собой.

— Бретей, значит? А разве я не запретил переговоры с Бретеем? Скажите, наместник, как назвать человека, который состоит в переписке с врагом своего государя? 

Карл на миг замолчал. Филипп никогда прямо не запрещал писать правителю соседней страны, вернее,  как-то сообщил, что не хочет, чтобы кто-либо из близких ему людей поддерживал отношения с «этим выскочкой и кондотьером». Но «не хочу» и «запрещаю» — это ведь разные вещи? И даже если Филипп по каким-то причинам невзлюбил друга и родственника своего отца, как это может повлиять на необходимую для обеих стран дипломатическую переписку наместника и регента двух соседних государств?

Юный принц воспользовался паузой в разговоре.

— Это называется мятеж и измена, — громко и четко заявил Филипп Релинген.

И как будто со стороны Карл Кюнеберг увидел, что его приемный сын — спасенный им мальчик, которому он отдал свое имя и свою шпагу, с непроницаемым лицом зовет стражу, одновременно обнажая клинок.

Филипп бросил взгляд на свою Тень и кивнул. Кажется, он был очень доволен выбором своего молодого советника. Но все-таки остановил Лео взмахом руки. Шпага вернулась на место.

— Впрочем, к вам, дорогой барон, это, конечно же, не относится. Боюсь, вы слишком устали от государственных дел и не вполне оправились отболезни, так что путаете друзей и врагов, добро и зло и даже родной вам язык забыли. Думаю, вам пора отойти от государственных дел — они слишком тяготят вас. 

Филипп решил проявить великодушие. Филипп решил проявить милосердие. Он не стал требовать у Кюнеберга отдать оружие, цепь и печать наместника, а всего лишь попросил Лео выделить людей «сопроводить его отца домой и обеспечить ему охрану».

Лео пришел на третий день.  Карл приготовился к визиту сына: проверил завещание — кроме Тени принца других наследников у барона не было, собрал в шкатулку регалии наместника, поговорил со священником… Исповедь вышла долгой, но отпущение грехов он получил, написал несколько писем —  кто их отправит, старый советник знал. Кому бы ни служил его приемный сын, последняя воля отца — это свято.

Юноша коротко пояснил, что пришел за печатью и очень сожалеет о болезни отца. Но за его здоровье он непременно станет молиться.

Это издевка? Карл Кюнеберг не сразу, но понял, что его приемный сын легко подбирал слова, позволяющие пристойно обозначить все что угодно.

— Мы оба знаем, для чего вы здесь, Леопольд. Моя болезнь внезапно стала смертельной, не так ли? 

В умении подбирать слова старому барону было далеко до Тени принца, но он довольно времени провел подле владетельных особ и тоже научился подбирать обтекаемые выражения для обозначения вопросов жизни и смерти.

Юноша вспыхнул как порох, залился краской:

— Как вы могли подумать, отец, что я забудусь настолько, что предам священные узы, связывающие нас!

Карл Кюнеберг непривычно грустно для себя взглянул на искренне расстроенного приемного сына. «Ты уже предал эти узы, мальчик, а еще ты предал дело тех, кто защищал независимость этой земли последние полсотни лет». Но вслух сказал другое:

— Коль скоро вы вспомнили об узах, примите совет от вашего старого отца. Постарайтесь научиться отличать дружбу от лести, союз от кабалы, искренность от лицемерия. Испания никогда и никому не становится другом. Их священные клятвы для тех, кто не имеет в своем гербе льва Леона или башню Кастилии, не значат ничего. Постарайтесь только, когда меня не станет и вас некому будет защитить, не оказаться со своим принцем на эшафоте. Дайте мне слово, что сделаете все, чтобы этого не случилось. 

Лео молчал.  

Карл и представить себе не мог, что молодой человек в этот момент размышлял, что он не станет омрачать остаток жизни своего приемного отца горькой правдой об истинном облике коварного Бретея, опутавшего сетью лжи старших Релингенов и преданных им людей и желающего погубить молодого принца.

Старый барон тоже молчал. Два дорогих его сердцу мальчика совершали ошибку, готовясь сунуть голову в пасть тигра, а он был слишком стар, чтобы этому помешать. Филипп  Испанский  с привычной  готовностью уничтожает тех, кто вызывал его разочарование и неудовольствие. Оставалось надеяться, что познакомившись с мрачными законами и обычаями Вальядолида, Филипп и Лео вернутся в Релинген с абсолютной уверенностью в необходимости союза с Нидерландами, а их княжество слишком далеко от  Испании, чтобы ощутить на себе гнев ее короля и ярость ее вторжения.

Молчание становилось тягостным, но отцу и сыну нечего было сказать друг другу.

Они неловко попрощались, и Карл удивился, как чуждо и отстраненно для каждого из них звучат обычно теплые слова.

Лео не стал ничего обещать приемному отцу. Юноша поклонился, взял шкатулку, испытывая понятную неловкость, чуть не выронил ее, попытался скрыть эту неловкость, посетовав на тяжесть… Еще поклонился. Вышел.

«Ты скоро  поймешь, какая эта тяжесть — быть наместником и отвечать за все», — подумал  старый барон и позволил себе, наконец, провалиться в забытьё.