Отбитые персонажи? Найдем!

К флэшмобу от Левицкой Татьяны: "рассказать о самых "отбитых" (сумасшедших, невменяемых или невыносимых) персонажах ваших книг".

Есть у меня и такие, ох есть... И приведу я сюда аж четверых. Правда, это очень разная "отбитость". У кого-то смешная (если смотреть на безопасном расстоянии), а у кого-то трагическая.

1) Мэйрион-озерная, она же Ллиувелла. Персонаж "Дочери Хранительницы", перекочевавший туда из книг Владимира Коваленко. В моей версии событий, рассудок Мэйрион не выдержал и неразделенной любви к Кэррадоку, и того, что пришлось ей пережить (и натворить) во время Думнонской войны. Через тридцать лет после событий "Камбрийской сноровки" она сделалась полусумасшедшей старухой-знахаркой, с которой не ужились ни муж Робин Добрый Малый, ни сын Родри и которая живет почти отшельницей в домике в корнуольской глуши.

На стук в дверь в доме долго никто не отзывался. Потом послышались тихие шаркающие шаги. И наконец раздался голос — тихий, чуть хрипловатый и какой-то бесцветный:

— Что нужно? Сейчас время Малого народа.

Гвен вздрогнула. Пробормотала:

— Это мы, Мэйрион...

За дверью долго молчали. Потом вновь послышался голос — Таньке почудились в нем удивление и досада:

— Мэйрион? Кто-то еще помнит это имя?

— Мэйрион, это я, Гвенифер, — торопливо заговорила Гвен. — Помнишь меня? Дочка лицедея Мадрона, жена Эрка-подменыша... — и вдруг бухнула разом: — Твой Робин... Он, похоже, умирает.

Снова в домике стало тихо. Потом из-за двери опять донеслись шаги, их сменило размеренное постукивание кресала о кремень — и наконец послышался голос Мэйрион, всё такой же ровный и бесцветный:

— Обожди, Гвен. Сейчас открою.

Странное дело, в голосе этом Танька почувствовала что угодно — и недовольство, и равнодушие, и усталость — но только не испуг и даже не беспокойство.

Глухо стукнул деревянный засов. Створка двери вдруг шевельнулась. В глаза ударил свет масляного фонаря — сейчас, в безлунную ночь, он показался Таньке ослепительно ярким. Зажмурившись, она непроизвольно сделала шаг в сторону.

— Кто это с тобой? — вдруг спросила Мэйрион. Голос ее сделался теперь настороженным, подозрительным.

И тут сердце у Таньки ушло в пятки. Сейчас они увидят друг друга — и что будет потом? Ох вряд ли Мэйрион ей обрадуется! Только вот... Некуда ей деваться, все равно этой встречи не миновать! Кто лучше Таньки сможет указать дорогу до фургона среди ночи, когда человеческие глаза так беспомощны? К тому же... Как наяву прозвучали в ее памяти слова Робина: «Помогите мне убедить Мэйрион вернуться в Глентуи». Разве могла Танька не исполнить его просьбы — ну хотя бы не попытаться?

— Мэйрион, мы Робина привезли, — заговорила между тем Гвен. — Он очень плох. Тебя зовет...

— Ллиувелла. Так правильнее, — жестко оборвала ее Мэйрион. И, чуть помолчав, добавила: — Так звали меня в Анноне.

Танька вдруг заметила, что имя это Мэйрион выговорила совсем по-камбрийски, произнося «л» с придыханием, — у думнонцев так не получалось. Но, странное дело, ни уюта, ни тепла от этого привета с родины она, вопреки обыкновению, не ощутила.

— Кто у тебя там прячется? — вновь раздался голос Мэйрион.

— Это... Она с нами приехала, — запнувшись, ответила Гвен. — Сида из Камбрии, к нам в Кер-Ваддоне прибилась... Совсем девочка, а в Керниу прежде и не бывала.

Снова настала тишина. Затем Мэйрион нарушила молчание — вымолвила хмуро:

— Ну-ка покажи руку!

Следом заскрежетала дверь, потом захрустели камешки под ногами: Мэйрион вышла из дома. А Танька, замерев, стояла возле кривого дубка, смотрела на серую стену — и видела только потемневшие от времени и поросшие лишайниками камни. Повернуть голову у нее не хватало духу. Нет, она вовсе не боялась увидеть Мэйрион — наоборот, опасалась, что та увидит ее, ошибется, примет за маму — и не захочет разговаривать...

— Ну это пустяк, — тихо бормотала между тем Мэйрион. — Царапина. Ладно, хватит с тебя, Гвен. Веди теперь к Робину. Или же... Сида, говоришь? Ну-ну...

Ещё два шага — бум, бум... А затем — голос, недоверчивый, насмешливый:

— А ну-ка повернись, девочка!

Танька вздрогнула. Через силу преодолевая себя, обернулась. И встретилась с Мэйрион глазами.

Глаза у Мэйрион оказались глубоко провалившиеся, тусклые, водянисто-белесые. Мелкие, но глубокие бороздки морщин сбега́ли от них к вискам, спускались на впалые пергаментные щеки. Падавший сбоку неровный свет фонаря делал морщины еще отчетливее, еще рельефнее.

Нет, Танька вовсе и не ожидала повстречать здесь юную красавицу из думнонских песен и гвентских баллад. Понимала: время властно над людьми, меняет их. И все-таки не была готова увидеть перед собой совсем дряхлую старуху.

Внезапная мысль вихрем пронеслась в ее голове: «Она же должна быть не старше тетушки Брианы! Почему?..»

А Мэйрион вдруг замерла. Насмешливая гримаса сошла с ее разом побелевшего лица. Мгновение она пристально вглядывалась Таньке в лицо, затем смерила ее взглядом с ног до головы.

А потом вдруг хмыкнула.

— Сида из Камбрии, надо же... Ну что там у тебя нового в Кер-Сиди, вороненок?

«Вороненок? Почему?» — Танька растерянно, непонимающе посмотрела на Мэйрион.

— Здесь угодья Брана, так что воро́нам мы рады всегда, — усмехнувшись, продолжила та. — Морриган, правда, в этих краях не бывала отродясь... и Немайн тоже. Ну да хоть ты снизошла, добралась до нашей глуши — кто бы мог подумать!

Голос Мэйрион — тихий, пришептывающий, с легкой хрипотцой — звучал безобидно, почти ласково. Но в ее странно неподвижных и совсем по-змеиному немигающих глазах читалась лютая, едва сдерживаемая, клокочущая ненависть.

Опешившая Танька неотрывно, как завороженная, смотрела на Мэйрион. Лишь когда та замолчала, она вдруг опомнилась — и наконец сумела отвести взгляд в сторону. В голове мелькнула неожиданная и нелепая мысль: «Может, мне нужно перед ней извиниться? — и следом за ней другая: Только в чем же я виновата?»

— Выслушайте меня, госпожа Мэй... госпожа Ллиувелла — ну пожалуйста!.. — пробормотала Танька, с трудом собравшись с силами, — и почувствовала, как по ее щеке скатывается горячая капля.

— Нет уж, это ты сначала выслушай меня, вороненок! — внезапно выкрикнула Мэйрион, и голос ее, ставший совсем хриплым, сам вдруг показался Таньке вороньим карканьем. — Где были вы все, когда саксы жгли наши дома, когда они отбирали у нас хлеб, угоняли наш скот, бесчестили наших женщин?

— Но ведь мама присылала... — попыталась было вставить слово Танька, но Мэйрион перебила ее, не дав договорить.

— Ах, присылала? — вкрадчиво повторила она. — Сотню камбрийских лучников, которая рассеялась без следа в здешних пустошах? Оружие, которым думнонские землепашцы не умели воевать? А где же был ваш среброрукий Ллуд с сияющим мечом? Где был Ллеу Ллау Гифес с не ведающим промаха копьем? Да разве такой помощи ждали от вас те, кто веками заботился о ваших домах и рощах, кто порой приносил вам в жертву самое дорогое, что имел: оружие, скот, даже детей?

— Но мама никогда... — растерянно пробормотала Танька.

И замолчала, так и не договорив. Поняла: Мэйрион ее уже не слушает. А та, распалясь, бросала одно за другим тяжелые, несправедливые слова обвинения. Незнакомые имена и названия неведомых селений лавиной обрушились на Таньку — и она уже не пыталась ничего объяснить, а просто стояла, опустив голову, и тщетно старалась сдержать катившиеся из глаз слезы.

— Скажи мне еще и другое, вороненок! — воскликнула вдруг Мэйрион. — Почему Гвин ап Ллуд, которому день и ночь возносили молитвы в Анноне, так ни разу и не появился перед нами, служительницами его алтаря? Почему ни один из смельчаков, отважившихся спуститься в ваши бруги и тулмены, никогда не встречал там никого живого? Почему?!

И, опять не дав Таньке вставить и слова, она сразу же и продолжила:

— Молчишь? Ну так я сама отвечу! Потому что вы все давно покинули нас! А Немайн — она, последняя из вашего племени, прибилась к людям, к их новому богу — но так и не вернула себе былой силы! И всё ее нынешнее волшебство — оно из Рима, а не от древней мудрости народа Дон!

Мэйрион бросила на Таньку торжествующий взгляд и замолчала. С горящими глазами, с пунцовыми пятнами нездорового румянца на бледном лице, с распущенными седыми космами, она походила сейчас на кого-то из злобных фэйри старинных камбрийских преданий — не то на гвиллион, не то на гурах-и-рибин. А Танька, замерев, смотрела на нее со странной смесью удивления, растерянности и ужаса. Как же могло случиться, что эта жуткая, зловещая старуха почти разгадала самую мучительную тайну Танькиной семьи? И что же теперь делать, как быть?

Из оцепенения Таньку вывел знакомый звук конского ржания. Непроизвольно она вскинула голову, посмотрела вдаль. Вдруг увидела внизу в лощине ставший совсем родным фургон, суетящуюся возле него Орли, стоящего рядом господина Эрка с фонарем в руке... И спохватилась. Робин! Она же приехала сюда, на самый край Придайна, не просто так, не из праздного любопытства, а ради Робина — ради его просьбы и ради его спасения!

Это было по-настоящему важным. Может быть, даже важнее всех ее семейных тайн — и уж точно важнее бесплодных размышлений о них. И, поняв это, Танька выкрикнула срывающимся от волнения голосом:

— Госпожа Ллиувелла! Даже если мы что-то сделали и не так, ведь господин Робин — он ни в чем не виноват перед вами! А он так ждет вас! И он просил...

Мэйрион посмотрела на нее и презрительно пожала плечами.

И тут Танька опомнилась. Господи, какую же глупость она чуть не натворила! Да разве можно было уговаривать сейчас Мэйрион — вот такую полубезумную, с горящими ненавистью глазами — вернуться в Глентуи?!

— Ну и о чем же он просил? — хмыкнула Мэйрион — и вдруг продолжила, словно подслушав Танькины мысли: — Чтобы я вернулась в город, который принес мне одни лишь страдания? Чтобы пала ниц перед отобравшей у меня всё — отобравшей и не вернувшей?.. Хочешь опять любоваться, как я вымаливаю у тебя того, кто и так мой по праву?

И в этот миг позади раздался неожиданно четкий и твердый голос Гвен:

— Мэйрион, опомнись! Это ведь не Нимуэ, она всего лишь ребенок!

Вздрогнув, Танька обернулась. Гвен стояла, прислонясь спиной к краю низкой соломенной крыши, держалась за грудь, и лицо ее было бледным как полотно.

— Ребенок? — фыркнула в ответ Мэйрион. — Да в Анноне у таких, как она, уже своих детей бывало по двое — по трое! А она к тому же... Сейчас Неметона явится тебе в обличье цветущей женщины, потом прилетит черной вороной, а потом предстанет таким вот... ребенком! Да может быть, сейчас этими глазами смотрит на нас та самая... Смотрит и смеется над тобой, Гвенифер!

— Мэйрион, послушай же! — снова заговорила Гвен. — Ты ведь сама сказала, что Нимуэ лишилась волшебных сил.

Мэйрион замерла. Постояла, покачала головой. Хмыкнула удивленно:

— А ты не дура, Гвен. Ох не дура!

Растерянная Танька переводила взгляд то на Гвен, то Мэйрион, и в голове ее ужас мешался с жалостью. Думалось: вот бы подойти сейчас к Мэйрион, обнять ее, успокоить, поплакать вместе — может, и прошло бы у той чудовищное умопомрачение! Но разве осмелилась бы Танька сейчас подступиться к ней? Вспомнилась вдруг встреча с королевой Альхфлед — кажется, даже тогда не было так страшно, как теперь! А потом перед нею как наяву предстало лицо Робина, зазвучали в памяти слова его просьбы. И снова слезы навернулись на Танькины глаза. Разве такая вот Мэйрион — страшная, безумная — смогла бы Робину помочь?

Очнулась Танька от внезапно налетевшей волны холода. Потом сильный порыв ветра толкнул ее в грудь, брызнул в лицо мелкими холодными каплями дождя. Затрепетал последний листочек на полумертвом ясене — однако не оторвался, удержался на ветке. А следом зловещим карканьем раздался хриплый голос Мэйрион:

— Эй, вороненок! А ну-ка посмотри на меня!

В следующий миг Таньке в глаза ударил свет — невыносимо яркий, ослепительный, жгучий. Ахнув, она зажмурилась — и увидела расплывающееся перед ней огромное черно-фиолетовое пятно. Пахну́ло вдруг копотью и вонью горелого жира.

А еще через мгновение Мэйрион прокаркала-проскрежетала:

— Ну что стоишь как вкопанная? Давай веди!

2. Родри -- персонаж "Большого путешествия", сын той самой Мэйрион. Незадачливый плут и трикстер. Если Мэйрион страшна в своем поврежденном рассудке, то Родри скорее забавен в своих выходках.

В отрывке ниже сам Родри не появится. Другие персонажи будут обсуждать его проделки, сотворенные на корабле.

Вскоре, однако, выяснилось: «дела» ее все-таки касались. Танька как раз доела свою кашу и собралась уходить, когда Илет внезапно поднялась из-за стола и устремилась прямиком к ней.

– Простите, великолепная, – вымолвила она, подойдя к Таньке и слегка поклонившись. – Могу ли я с вами поговорить?

– Да, конечно, – немного недоумевая, откликнулась Танька.

Илет показала глазами на неторопливо направлявшуюся к выходу Серен и тихонько шепнула:

– Я только дождусь, пока она уйдет...

Танька удивилась еще сильнее, однако кивнула.

– Я вот о чем, – по-прежнему шепотом продолжила Илет, как только спина Серен скрылась за дверным проемом. – Ее я, конечно, успокоила, но... Приструните его, пожалуйста! Уж вас-то он послушается.

Танька удивленно вскинула на нее глаза.

– Кого «его»? Кто послушается?

– Бука, разумеется, – пожала плечами Илет.

– Почему бука? Вы же сами... – не договорив, Танька запнулась.

– А кто же еще? – Порывшись в висевшей на поясе сумке, Илет извлекла два желтоватых предмета причудливой формы. – Видите? Что вы на это скажете, великолепная?

При ближайшем рассмотрении предметы оказались половинками покрытого прихотливой резьбой костяного гребня. С недоумением осмотрев эти обломки, Танька сочувственно вымолвила:

– Красивый гребень. Жалко.

– Это вещь нашей Фи, – пояснила Илет, – подарок от жениха. Ну так вот... Вчера перед обедом Фи оставила гребешок на столе. А когда вернулась, нашла его вот таким. Ну зачем портить-то его было – пользы от этого никакой! К тому же мы всегда закрываем каюту на замок. Так что... – чуть помявшись, Илет докончила фразу: – Выходит, никакой это был не вор! 

– Я все-таки не думаю, что в этом повинен кто-то из волшебного народа... – осторожно проговорила Танька.

Илет промолчала, но посмотрела на нее с сомнением.

– Здесь, на «Дон», вообще никого из наших нет, – пояснила Танька. – Ну, кроме меня. Я это знаю точно.

– Хм... – задумчиво откликнулась Илет. – Тогда всё совсем странно.

– У меня вчера тоже случилось кое-что непонятное, – подал вдруг голос Олаф. – Пока мы с Танни сидели под мачтой, кто-то залез ко мне в кубрик и связал в узел рукава моей верхней куртки. И ведь ничего не украл, даже в сундуке не порылся! Вот зачем он это сделал? Загадка...

И тут Танька напряглась. Было в этих рассуждениях нечто неправильное, даже слегка обидное. Пока речь шла о славном народе, никто такими вопросами почему-то не задавался!

– А зачем бы такое стал делать бука? – вдруг вырвалось у нее.

– Как зачем? – удивленно посмотрев на Таньку, пожала плечами Илет. – Это же славный народ – они любят...

Испуганно ойкнув, Илет оборвала фразу. Лицо ее вдруг сделалось мертвенно-бледным. Стройная, большеглазая, с чуть заостренными ушами, в этот миг она как никогда походила на сиду.

А еще через миг на щеках Илет запылал пунцовый румянец.

– Простите, великолепная, – тихо вымолвила она, чуть опустив глаза. – Я не имела в виду детей Дон.

– Всё в порядке, – ободряюще улыбнулась Танька в ответ, сдержав легкий вздох.

3. "Ведьмочка" Серен. Сквозной персонаж "Дочери Хранительницы" и "Большого путешествия". Безобидна и даже добросердечна. Но временами несносна.

 Танька обшарила взглядом едва ли не всю каюту, прежде чем отыскала Серен. Та сидела в углу койки, скрючившись и уткнув лицо в ладони.

– Ты как? – первым делом спросила Танька.

Серен медленно выпрямилась. Лицо ее оказалось непривычно бледным, от всегдашнего румянца на щеках сейчас не было и следа. Уныло посмотрев на Таньку, Серен издала тихий стон, затем недовольно сморщилась.

– А как мне, по-твоему, может быть? – жалобно протянула она. – Тебе-то хорошо: вас, сидов, никакая хворь не берет. А меня тошнит с самого обеда! – Серен вперила в Таньку страдальческий взгляд, всхлипнула и вдруг зачастила: – Я уж и по комнате ходила, и в кровать ложилась, и святому Никласу молилась, и святому Эльму, даже соломинку между зубов засовывала... Ничего не помогает!

– У меня имбирь есть, – осторожно начала Танька. – Только он...

– Имбирь? – внезапно воодушевившись, перебила Серен. – поделишься?

И сразу же протянула руку.

Заполучив мешочек, Серен торопливо вытряхнула себе на ладонь почти всё его содержимое. В следующий миг она, к ужасу оторопевшей Таньки, разом забросила в рот два больших куска имбиря. Раздался сухой хруст, тут же сменившийся хриплым мычанием. Яростно замотав головой, Серен поспешно выплюнула имбирь на пол и, суматошно размахивая руками, спугнутой вороной устремилась к двери. Ахнув, Танька со всех ног бросилась за ней вдогонку.

Серен отыскалась сразу за наружной дверью: она стояла, прислонившись к стенке, пунцовая, как спелая земляника, и судорожно хватала воздух широко раскрытым ртом.

– Серен, о господи! – только и смогла вымолвить Танька.

– Пи-ить... – жалобно простонала та в ответ.

Конечно, раздобыть питьевую воду Танька сама если и смогла бы, то не быстро. По счастью, выручил подоспевший Олаф: тот, похоже, был хорошо знаком не только с капитаном «Дон», но и со всей ее командой. Заполучив огромную оловянную кружку, Серен немедленно поднесла ее ко рту, сделала несколько жадных глотков – и застонала еще пуще. Похоже, от воды ей сделалось только хуже.

И все-таки жжение во рту у Серен стало постепенно проходить: то ли помог свежий морской воздух, то ли просто время сделало свое дело. Вскоре она уже смогла говорить более или менее связно – и первым делом напустилась на и без того огорченную Таньку:

– Ты мне эту дрянь нарочно подсунула, да?

– Но ты же меня не дослушала... – растерянно пробормотала та в ответ.

Конечно же, никакие Танькины объяснения не помогли. Серен и не думала успокаиваться.

– Думаешь, раз ты дочь императрицы, так тебе всё можно? – продолжала кричать она, не спуская с Таньки красных заплаканных глаз. – Я, между прочим, тоже Монтови! Римлянка!

В конце концов у Серен то ли иссякли силы, то ли исчерпался запас бранных слов, и она с разобиженным видом скрылась в жилой надстройке, напоследок со всего размаха хлопнув дверью.

Проводив ее взглядом, Олаф хмыкнул, а потом повернулся к обескураженной Таньке и с мрачным сарказмом произнес:

– Ну да, римлянка... Куда уж нам, варварам, до нее!

4. Ну и в довершение всего Брид -- второстепенная героиня "Большого путешествия". Между прочим, это сцена ее знакомства с будущим женихом. :)

 Брид, то есть Маэл-Бригид инген Киан Ни-Лахан, была уроженкой Думнонии: происходила она из той самой прибрежной деревни, возле которой в свое время героически погибла, так и не пропустив к ней саксов, яхта «Бригита». После подвига «Бригиты» в Думнонии сами собой прекратились давние распри между двумя гаэльскими кланами – И Лахан, к которому принадлежали жители той деревни, и Дал Каш, в который входило большинство моряков с погибшей яхты. Увы, примирившись, бывшие противники быстро нашли себе новых врагов – теперь уже общих. И добро бы такими врагами оказались только саксы Уэссекса: те и правда приносили и гаэлам, и бриттам Думнонии неисчислимые беды. Так нет же, новые союзники вспомнили старые обиды на северные гаэльские кланы! А Брид, как оказалось, благополучно пронесла их через все шесть лет учебы в Университете, хотя вроде бы даже ни разу не пересекалась в Кер-Сиди с северянами – ни с уладскими гаэлами, ни с круитни.

И вот на «Дон» эта встреча наконец произошла. При этом Барах Мак-Рори, молодой морячок, сбежавший пару лет назад из родного Улада и завербовавшийся на камбрийский флот, давно уже сделался своим в команде «Дон». Увы, выговор у него остался прежним – по-северному жестким и торопливым. И для Брид этого оказалось достаточно.

Первая стычка между Барахом и Брид произошла по совершеннейшему пустяку. Барах, отдыхавший на палубе после вахты, сидел на бухте каната и мирно напевал уладскую песню, когда возле него ни с того ни с сего остановилась рыжая пассажирка – не дочка Немайн, а другая, из свиты черноволосой красотки.Не предвидя ничего дурного, Барах беспечно подмигнул ей и затянул очередной куплет:

Ах что за благодать – сидеть в заезжем доме

И чинно попивать из кружки пенный эль,

Когда горит очаг и никого нет, кроме

Подружки на коленях, а за окном апрель...

Неожиданно пассажирка уперла руки в бока и гневно сверкнула глазами. Барах запнулся, оборвал песню.

–Подружка у него на коленях, видите ли! – возмущенно фыркнув, воскликнула пассажирка на певучем южном гаэльском наречии. – Да что ты вообще делаешь на камбрийском корабле, уладский разбойник?

Слово «подружка» при этом она произнесла, старательно проглотив половину звуков, чтобы получилось «по-северному».

Опешив, Барах на мгновение замер. Затем медленно поднялся на ноги. Подошел к наглой девчонке вплотную. И возмущенно бросил ей в лицо:

–Что я тут делаю? Да ты только моими стараниями досюда и добралась!

Конечно, Барах сгоряча хватил через край: незаменимым на корабле он не был определенно. И все-таки немалая доля правды в его словах имелась. От таких, как он, простых моряков, от их владения премудростями работы с парусами зависела не только скорость корабля, но и безопасность плавания. А Барах был к тому же еще и грот-марсовым: отвечал за верхние паруса второй, самой высокой, мачты «Дон». То и дело ему приходилось взбираться на нее чуть ли не до самой верхушки и там, на головокружительной и открытой всем ветрам высоте, хладнокровно и уверенно управляться с такелажем. Остальные моряки на «Дон» марсовых очень уважали, иногда им даже завидовали – но, что характерно, обычно не очень стремились занять их место.

Но откуда же было знать об этом дерзкой южанке! И в ответ она лишь пренебрежительно усмехнулась:

–Вы, улады, горазды похваляться! А на деле – только и умеете, что грабить, убивать да предавать! Испокон веков так было, есть и будет!

Кровь ударила Бараху в голову. Не помня себя, он бросился на девчонку с кулаками. Та и не подумала отступать – наоборот, сама замахнулась на него рукой.

Конечно, опытной драчуньей она не была. Барах легко перехватил занесенную для удара руку, а потом с размаху залепил девчонке пощечину.

–Уймись, дура! – рявкнул он со злостью.

Девчонка и правда замолчала – но не оттого, что успокоилась. Во мгновение ока она сделалась белой как полотно, и только отпечаток ладони Бараха остался алеть на ее покрытой крупными веснушками щеке. Затем, презрительно посмотрев на своего обидчика сузившимися зеленовато-карими глазами, девчонка фыркнула, криво усмехнулась и вдруг твердо произнесла:

–Поединок!

Барах ошарашенно посмотрел на нее, чуть подумал, да и пожал плечами. Убивать ирландку, пусть даже из другого клана и племени, ему не хотелось совершенно. А ничем иным, по его мнению, схватка между столь неравными по силам противниками кончиться попросту не могла.

–Давай ты этого мне не говорила, – предложил он. – Не хочу лишать тебя жизни, глупышка.

–Тогда я сама заколю тебя, презренный трус! – прошипела та в ответ.

Недовольно поморщившись, Барах пожал плечами.

–Что ж, тогда давай на ножах, – предложил он с деланным спокойствием.

Девчонка молча кивнула всё с той же брезгливой ухмылкой на лице.

Мысленно чертыхнувшись, Барах выхватил из-за пояса нож. Подбросил его, поймал на лету.

–Видела? – спросил он, скорчив зверскую рожу. – Ну как, не страшно?

По-прежнему не говоря ни слова, девчонка тоже схватилась за пояс. Вырвала из висевших на нем кожаных ножен короткий узкий нож. Прочертила им линию в воздухе. Сделала шаг назад, зловеще ухмыльнулась. И вдруг растерянно ойкнула.

–А ну-ка остановились, живо! – раздался у Бараха за спиной повелительный голос. – Указ верховного короля напомнить?

 Ну и хватит. Хотя если подумать, то этот список наверняка удастся пополнить.