Портрет злодея в интерьере

У меня тут в разгаре роман "Винная маска" в жанре хотелось бы магический реализм. Ну и немного этнографического фэнтези в память "Железных кружев". И буквально только что пришлось писать злодюка и гада, и задумала я его сделать так, чтобы он был плохой не потому, что сволочь, а чтобы сволочь была убедительная, со своим мировоззрением, с гражданской позицией, в рамках ситуации, желательно таким, чтобы перетянуть на свою сторону определённую часть читательской аудитории.  Вышло или нет, судить будет читатель.

Итак, вот он, Франц Август фон Коллер, Сольнокский комитат, февраль 1849 года. Фамилия отсылает к будущему премьер-министру Австро-Венгрии, Александру фон Коллеру, в описываемое время подавлявшему инсургентов в Италии. Но здесь - совершенно другой человек.

 Мы встретились в столовой, которая знавала лучшие времена: я их, к слову, хорошо помнил. При жизни доминуса Нина тут принимали цвет комитатской знати. После, во время расследования по его делу, в этой просторной комнате меня и лейтенанта Этиля угощали разносолами местной кухни: до сих пор полагаю, что это был способ Агошты Ниники воспрепятствовать следствию, потому что после оногурского застолья совершенно невозможно исполнять никакие служебные обязанности.

 Нынче здесь было слишком много сапог, слишком много мундиров и слишком мало хозяйского радушия. Фон Коллер ответил на моё приветствие как воспитанный человек, мы сели напротив друг друга, чтобы вести беседу. Мне необходимо было понять, что он за человек, прежде чем я попробую управлять движениями его души.

 Франц Август фон Коллер происходил из младшей ветви аристократической семьи – это я и так знал. Он был старше меня по званию, и мне следовало первым отвечать на его вопросы, а вопросы у него нашлись.

– Что это за суп? – был его первый вопрос. – Похож на гуляш, но едва ли...

– Это палоцкий крестьянский суп, – ответил я, потому что полковник явно обращался не к хозяйке дома, на которой можно было лёд морозить. – Он не так прославлен, как гуляш, и чем-то его напоминает, но лично мой желудок лучше его переносит.

 Фон Коллер кивнул, как будто соглашаясь, и смягчил остроту вкуса, пригубив токайского.

– Что вы тут делаете, Кауль?

– Тут – в «Сухом ручье» или шире?

 У полковника было широкое красное лицо, жёсткий воротничок он предпочитал держать расстёгнутым, усы начинали седеть. Ко всему этому, он был ещё далеко не стар, лет сорока пяти, начинал полнеть, но всё ещё легко поднимался в седло. Дело своё он исполнял охотно и с энтузиазмом. Аристократ, бравирующий солдафонством?

– Я исполняю функции дознавателя при городской страже столицы комитата. А за этим столом сижу потому, что домна Ниника попросила меня дать ей пару юридических советов.

– Вот как? – мой собеседник промокнул усы салфеткой. – Домна Ниника собирается нарушить закон Империи? Или уже нарушила? Меня это как-то касается?

 Это была шутка, и шутка довольно неприятная. Видимо, полковник не остался в неведении относительно хозяйской неприязни.

– Я по образованию юрист, – сказал я. – Домну интересуют вопросы имущественного права. Эти вопросы возникли задолго до того, как вы осчастливили «Сухой ручей» вашим присутствием.

 Итак, пусть считает нас любовниками.

– Я наводил справки, Кауль, мне рассказали вашу историю. Вы прошли проверочную комиссию, как и ваш начальник, потому что, хотя вы и получили ваши должности при Республике, оба имеете убедительную репутацию на имперской службе. Тем не менее, ваши связи...

 В этой фразе слышалась недосказанность. Наведённые справки означали, что полковник осведомлён и насчёт Этиля Шандора, служащего в гонведшег, и насчёт прискорбной причины моей отставки с имперской службы. И, видимо, насчёт моей зависимости от семейства Багамери-Шаролтов, каковую зависимость я разорвал в самый раз перед поступлением на службу. Шаролты из-за Имре не считались полностью благонадёжными и сидели тихо.

– Я испытываю отвращение ко всякой форме истерии, – сказал я. – Патриотическая истерия ничуть не лучше прочих. Я ненавижу, когда людей выбрасывают из окон. Я также не люблю, когда людей расстреливают без суда. Это дискредитирует власть.

– Вон оно что, – полковник кивнул, нимало не смущённый. – Теперь мы говорим обо мне?

– Человек на ответственном посту, – сказал я, – всегда имеет шанс совершить трагическую ошибку, которая оставит отпечаток на всей его дальнейшей жизни. Скажите, полковник, та история с расстрелом пастора Орто... была ли необходимость в настолько жестоком наказании? Всё же отец Карой был почтенным и уважаемым человеком, пользовался огромным уважением и в крестьянской среде, и среди местной аристократии, и в литературных и научных кругах.

– Именно поэтому! – фон Коллер взмахнул столовым ножом, словно держал в руке саблю. – Один пастор способен нанести ущерб больший, чем эскадрон гусар. Политическое влияние церкви огромно, особенно в этой легко возбуждающейся стране. Есть отдельное распоряжение премьер-министра насчёт священников, проповедующих государственную измену. Все они подлежат государственному разбирательству в Пестской судебной комиссии.

– Но не расстрелу без суда? По моему скромному мнению, подобная демонстрация силы нарушает основополагающий принцип Империи: побеждённые не должны чувствовать себя угнетёнными.

 Мой оппонент сдвинул брови.

– Я уполномочен фельдмаршалом принимать решения. Ваш пастор поехал бы под стражей в Пест, даже не будучи пойман на укрывательстве бунтовщиков, но он был взят с оружием в руках. 

 Я уже знал, что оружие было на сеновале, но понимал, что в любой инстанции слово полковника звучит более веско.

– Я знаю, что вы были друзьями, Кауль. В наши времена следует более осторожно выбирать себе друзей. Я знаю таких, как вы. В эпоху, когда каждый мужчина берёт в руки оружие и выбирает сторону, в защиту которой его поднять, такие, как вы, пацифисты с тюльпанами в сердце, предпочитают замереть, как муравей в янтаре. С такими, как вы, исторический процесс никуда и никогда не пойдёт: увязнет и закуклится. Мне всегда было забавно наблюдать, как вы и вам подобные фетишизируют непредвзятость суда. Это наш суд. Он примет решение, угодное императору.

– А домна Фараго?

– Несчастный случай! – столовый нож вновь разрубил воздух. – И это она ещё дешево отделалась. Да, даже наши войска склонны недооценивать женщин. Знаете ли вы некую Юлию Баньяи? Эта особа записалась в армию под именем своего покойного мужа, весьма ловко управлялась с кавалерийской саблей, сейчас командует подразделением в трансильванской армии у Йозефа Бёма. Мария Лебштюк, девушка из приличной семьи, дослужилась до лейтенанта. Не знаю, каковы её воинские таланты, но это очень дурной пример для подражания. Представьте масштаб бедствия, если это явление распространится на благородные семейства. Сначала они берутся за оружие, потом захотят голосовать и писать законы!

 Агошта Ниника героически сохраняла молчание. Не предполагал в ней такой самодисциплины.

– У нас с вами в недалёком прошлом императрица1, – прозрачно намекнул я.

– Вот чтоб вы знали, Кауль. Вы тычете мне в глаза безнаказанным самодурством и превышением властных полномочий. Вы в самом деле полагаете, что я лично ответственен за беспримерное преступление против вашей независимости, с чем бы вы её ни ели?

– Это не моя независимость.

– Неважно. Вы, видимо, не в курсе распоряжения премьер-министра. Феликс цу Шварценберг, шурин фельдмаршала Виндишгреца, брат его жены, которую в Праге убили ваши обожаемые инсургенты. Эти двое, вы же понимаете, никогда не склонятся к милосердию. Так вот, премьер-министр распорядился о милосердии... когда-нибудь потом, после того, как мы прольём кровь. Достаточно крови, чтобы на её фоне явленная милость не выглядела проявлением слабости. Это не моя преступная инициатива, Кауль. Это продиктованная ситуацией политика Империи. Вам не удастся противопоставить меня всему тому, что я, военный комендант провинции, собой представляю.

 Он был совершенно спокоен, положил нож и вилку параллельно перед собой.

– Вам, Кауль, не удастся спровоцировать меня на дуэль. Если бы я был настолько неосторожен, вы бы выбрали пистолеты, не так ли? А я предпочитаю сабли. Ну убью я ещё и вас... Моё начальство меня не осудит, ваше до меня не дотянется. Общественное осуждение для меня звук пустой. Нет, я не стану вас вызывать, а если вы вызовите меня – я вам откажу. Вы мне не ровня. Вы, я полагаю, даже не дворянин. К тому же и вы, и я – государственные служащие Империи, дуэль между нами нанесёт ущерб репутации Его Императорского Величества, – он выделил голосом эти большие буквы. – Мы оба не свободны в проявлении оскорбленных чувств. Вы очень хрупки, Кауль. Я раздавлю вас двумя пальцами, если вы осмелитесь против меня интриговать.

 Я откланялся.

 

1Мария-Терезия.

Дражайшая stot уже назвала его "прекрасной раковой опухолью". Самую большую проблему этот фигурант доставит тем, что будет убит на подведомственной территории.