А море...

А море здесь тихое – но только этими вот долгими вечерами, приходящими украдкой, как гуляющие сами по себе кошки. Они наступают вкрадчиво и остаются надолго – вопреки всем известным мне южным вечерам, которые отличает резкий и порывистый нрав. Те, которые я знала прежде, падали на мир сразу, на все четыре лапы, цепко, бесповоротно. Здесь же – лапка сумерек робко зависает над морем, долго выжидает, выпуская и втягивая коготки, потом мягко ударяет по воде, рождая опаловые волны. Меняя цвет от бледно-розового перламутра до прозрачной бирюзы, они плавно набегают на берег, оставляя после себя россыпи ракушечных сокровищ. 

Зачёрпывая горсть морских даров, я утрачиваю присущее мне чувство времени. Время истекает водой меж пальцев, но когда вокруг так много воды, кто считает капли? Море – это отчасти Мидас. Все, к кому оно прикасается, обращаются в детей, и я, получившая индульгенцию на ребячество, смеюсь без повода и без оглядки на неизбежные "гусиные лапки".

Когда сумеречная кошка проходит по песку пляжа и скрывается в посёлке, на середину неба выкатывается позолоченная луна и намечает на воде дорожку, по которой приходит вдохновение.

Ночью море полнится чужими секретами, порой забавными, а порой и грустными. Сидя на балконе почти до рассвета, я слышу, как хохочут ведьмы, пикируя в волны откуда-то из созвездия Водолея. Вслед за ними в воду обрушиваются хряки, тёмные от недавно выпитой водки. Они долго фыркают, отрыгивая съеденными за ужином шашлыками, потом при помощи матерных настроек заново открывают речь и кричат в густой ночи что-то вроде: "Галя, твою ж мать, утонешь, дура, куда одна поплыла!" После, судя по ритмичным всплескам, один из хряков пытается самостоятельно утопить свою Геллу Галю, но кончает он плохо – дебёлая пышнотелая ведьма уходит с пляжа одна.

Позапрошлой ночью я слышала, как плакала в зарослях ивняка молодая русалка. Приглушённо жаловалась подружке, что ноги болят невыносимо. Ещё бы, она же впахивает официанткой по двенадцать часов с одним выходным, а этот, принц хренов, второй месяц сидит без работы, играет в танчики и всё ему замечательно! Подруга сумрачно молчала, время от времени взмахивала тугим хвостом и подсовывала незадачливой русалке бутылку пива.

После трёх море наконец-то оставляют в покое. По берегу бродят громадные чайки, перебирают намытый волной ракушечник и плотоядно косятся в сторону белых мусорных мешков, подвешенных на палках по всему пляжу. Сейчас они пусты, их раздувает ветер, но уже к полудню они разбухнут от отбросов, и вот тогда чайки славно попируют.

Только чайки знают секрет, известный мне и ещё одному человеку, но даже если они разболтают мою ночную тайну, их всё равно никто не поймёт.

Ближе к пяти на пляж прибегает большая рыжая собака. Входит в воду, проплывает круг и выбирается на берег. В её шерсть вплетаются салатно-зелёные водоросли.

 Шумно встряхнувшись, она падает в песок и с нескрываемым кайфом катается с боку на бок. Мне кажется, она в эти моменты тоже смеётся – без поводов и без оглядки. Собака исполняет ритуал каждое утро и каждый вечер. Она приходила вчера, придёт завтра и будет приходить, когда я уже уеду отсюда. У неё есть море и ещё – бесконечный, с точки зрения собаки, кусочек лета. Если это не счастье, то я ничего не знаю о счастье.

В пять тридцать море встречает рассвет, в шесть – первых купальщиков, на лбах которых горит аршинное огненное начертание "ЗОЖ". К семи часам берег заполонят юные каратисты из скаутского лагеря неподалеку. Маленькие, упорные, одетые в мешковатую форму белого цвета, подвязанные широкими поясами, они будут старательно повторять за инструктором ломаные движения и кричать в двадцать глоток отрывистые гортанные слова, похожие на заклинания духов. Я ещё могу услышать это сквозь сон, но никакая сила уже не вырвет меня из блаженного неприсутствия.

Ближе к полудню пляж расцветёт пестрыми шляпками зонтов, загомонит разноголосьем, заполнится телами разной степени копчёности – и море, мерно качая на волнах больших и маленьких детей, будет терпеливо ждать нового вечера, чтобы ненадолго побыть в тишине.

Но это время ещё не наступило, и я сижу на остывающем песке, слушаю плеск волны и смотрю, как медленно опускается на воду вкрадчивая лапка сумеречной кошки.