"Эхо любви"

https://author.today/work/372107

Мне кажется, что я вот буквально только что на миг закрыла глаза, а открываю их под такой до боли знакомый противный звук – побудка. И тут же обнаруживаю, что лежу одна. Муж на кухне, колдует, делает нам завтрак, уже сварил яйца, сделал бутерброды, сделал свежий кофе, источающий все свои ароматы на всю нашу кухоньку, и налил нам по стакану свежевыжатого апельсинового сока. В общем, сервис как в пятизвездочном отеле. 

Мы завтракаем медленно, чинно, никуда не торопясь, сегодня воскресенье, рано по утру дорога в областной центр будет относительно свободна, а значит я могу особо рано и не выезжать, поеду в девять, трех часов мне с лихвой хватить должно на то, чтобы доехать до Владимира по меньшей мере за полчаса до полудня. 

Я уговариваю себя, что до девяти ещё уйма времени, можно просто поласкаться с мужем пару часов, забыв о предстоящей и совсем недолгой разлуке. 

— Ты смотри береги себя. Не очень хорошо, что ты сама за рулем будешь...

— Родной, солнышко моё, мне как раз самой спокойнее гораздо. Плюс вот мой мобильник, номер ты знаешь, и звони в любое время, как только твоя душа того пожелает. Понял меня?

— Понял. Хорошо. Ты только вот что – если неудобно будет говорить, будешь в дороге, скидывай, не стесняйся. 

— Стесняться не стану, но и не скину, потому что у меня гарнитура, включается автоматически, а руки на руле говорить не мешают, поэтому ради всего святого, звони мне вообще в любое время, договорились?

— Договорились. 

— Вот и славно, хорошо, что ты меня понял. А теперь мне нужен твой совет: как думаешь, во сколько мне лучше выехать, чтобы быть на месте пополудни? В девять мне кажется вполне достаточно. А тебе?

— Слушай, учитывая важность мероприятия, я думаю, тебе стоит накинуть еще пол часика, и выехать например полдевятого, так правда надежнее будет. 

Я кошусь на свои наручные часы. Они показывают, что до полдевятого осталось всего полчаса. Да, я понимаю, что время всё равно неумолимо идёт вперёд, и тянуть его нет никакого смысла, но всё равно даже эти оставшиеся полчаса хочется просто держать его за руку, сидя у него на коленях. 

— Слушай, вот ты только осторожна будь, а то сама за рулем, и туда, и обратно... это безопасно?

— Родной мой, любимый, повторяю, мне гораздо спокойнее, когда я сама за рулем. И я клянусь тебе, что буду очень осторожна, аккуратна и внимательна!

— Клянёшься?

— Клянусь!

Я салютую ему, отдаю честь, стоя перед ним по стойке смирно. И только это побуждает его одарить меня улыбкой, теплой, искренней, и светлой. 

Мы целуемся на пороге библиотеки, я не прошу его провожать меня до машины, а то долгие проводы, лишние слёзы, и я наказываю ему запереть за мной дверь и никого постороннего не пускать на нашу с ним территорию. 

Спускаясь по лестнице, я буквально гоню себя, заставляю идти и не оборачиваться, иначе боюсь, что подведу дочь, а этого допустить никак нельзя, ведь мы оба дали Наташе слово. Для неё это исключительно важно, поэтому я просто должна идти, помня о том, что очень скоро вернусь к нему, ведь я знаю, точно, что вернусь, а значит, мне совершенно нечего бояться. Мой муж хороший, он осторожный, он сможет поберечь себя для меня несколько часов. 

В машине я не включаю музыку, мне комфортнее сегодня в тишине, тем более, что вечером мне ещё предстоит концерт, я буду слушать выступления десяти детей, двадцать песен, и потом зрителям и жюри нужно будет выбрать лишь одного победителя, и вероятно ещё будет приз зрительских симпатий, если выбор зала и выбор профессионалов не совпадёт. 

Кстати, я сначала не могла понять, как это наставники будут голосовать за или против своих же пусть недолго, но учеников, а потом узнала, что на финал прибудет приглашённое жюри, независимые, так сказать, эксперты станут решать, кто же тут самый достойный, и мысленно держу кулачки за нашу непревзойденную Наташу. 

Веду я машину спокойно, не гоню, как и обещала Юрочке. Гарнитура включена, так что, если поступит звонок, сразу смогу на него ответить. 

Я постоянно о нём думаю, думаю о том мартовском ветреном утре на плацу, его глаза и их выражение в то мгновение, когда холодный враждебный мир сузился до этой вот колонии строгого режима, и этот самый мир впервые предстал взгляду загнанного в клетку волка, не уверенного вообще, с ним ли это происходит, или всё это наваждение, кошмарный сон, неправда... Я знаю, что никогда не забуду то, как внимательно и безнадежно карие глаза осматривали это жуткое место. Они не искали надежды или поддержки, и всё же в самой их глубине таился вызов этому миру, попробуй меня на зуб, обломаешься. И вот тогда наши взгляды встретились. Я смотрела и читала всё, что таилось в его душе в тот миг как раскрытую книгу, где всё написано на доступном мне языке. И громко и отчетливо слышала тогда слова, которые шептал мне этот мужчина – «Спаси меня, пожалуйста, спаси меня!» 

Лучи солнца сверкают на поверхности первого снега, а я веду машину и вспоминаю то, что не забудется никогда. 

Неимоверным усилием воли переключаюсь обратно на предстоящий день с дочерью во Владимире, грядущий финал конкурса; предвкушаю удачное выступление нашей Натали Арды, а триумфальным или нет станет оно, покажет уже самое ближайшее время. Я представляю себе, сколько доставлю радости Натусику просто своим приездом, и вот эта мысль помогает мне действительно полностью переключить своё внимание на то, что я проведу этот день с дочерью, которой сегодня нужна мама, думающая о ней, а не о постоянных, привычных, но сейчас все-таки посторонних вещах.

Я въезжаю в город ровно без четверти двенадцать, Юрочка был прав, как впрочем и всегда, в отношении того, что мне стоило-таки выехать пораньше. 

Адрес отеля, где живут наши конкурсанты, я помню наизусть, да и этот район города знаю как свои пять пальцев, если не лучше, поэтому в навигаторе нет никакой необходимости. Я останавливаюсь на парковке при отеле ровно в полдень и набираю номер дочери. 

— Натусик, я тут, на парковке. Ты готова? Выходи! 

Я сижу в машине и жду дочь, чтобы, когда она придёт, поехать с ней сначала в какое-нибудь хорошее кафе и накормить её и себя обедом, не проплаченным организаторами конкурса, потому что перед ответственным мероприятием совсем не мешает хорошенько подкрепиться. 

Дочь влетает в машину, и тут же начинает меня обнимать и целовать. Ощущение у нас обеих такое, будто мы не виделись по крайней мере год. 

— Ну, куда поедем? Сегодня весь выбор за тобой, куда скажешь, туда и поедем, что захочешь, будем делать, — говорю ей, когда мы, наконец, отрываемся друг от друга. 

Наташа внимательно на меня смотрит и предлагает поехать в Теремок. Ну, в Теремок на главной площади города, значит, в Теремок. 

Мы заказываем два борща, два оливье, блинчики – я с мясом и грибами, Наташа итальяно, очень вкусный блинчик, и по кружке кваса; наша старшая дочь обожает квас! 

Пока мы едим, то практически не разговариваем, а то я себя и Натусика хорошо знаю; зацепимся языками и ничего не съедим, всё остынет. Холодный борщ еще куда ни шло, а вот холодные блинчики это так себе, хотя можно и попросить их потом погреть, но лучше сначала поесть, а потом болтать, тем более, что нам много чего хочется рассказать друг другу, поэтому стоит подкрепиться и потом уже времени на разговоры будет предостаточно.

Обед занимает примерно полчаса, и, выйдя из ресторана, я вопросительно смотрю на дочь. 

— Мам, а пойдём смотреть на разных змей – тут недалеко такой зоопарк, и там поболтаем. 

— Пойдем. Тут близко, пойдём пешком или поедем?

— Давай пройдемся. 

— А давай!

— Мам, у вас с папой дома всё хорошо?

— Всё отлично, только тебя там жутко не хватает, но мы сильно за тебя рады, и сегодня вечером я буду поддерживать тебя за четверых, за себя, за папу, и за бабулю с дедулей. 

— Спасибо, что приехала, мам.

— А как же иначе, родная... 

— Ну, у тебя на лице написано, что в общем-то ты бы предпочла остаться...

Признаюсь, эти слова почти выбивают меня из колеи. 

— В смысле? Что ты имеешь ввиду, на лице написано? Я всегда знала, что приеду тебя поддержать, солнышко. 

— Мам, спасибо, правда, просто я вижу, что это была жертва с твоей стороны... 

— Наташа, что ты такое говоришь?

— Я не знаю, мама, кого ты хочешь обмануть, может быть, себя, но меня-то не получится – у тебя реально взгляд человека, который разрывается напополам. Ты хорошо держишься, но я тебя знаю, знаю, какая ты, когда радуешься, когда у тебя всё правильно, когда мы все рядом, вместе, и я знаю, когда это не так. Ты делаешь хорошую мину при плохой игре. И ты прости меня, мама, но правда, лучше бы ты не приезжала, потому что теперь я чувствую себя виноватой в том, что ты тоскуешь – здесь со мной, он тоскует – там один, и вы оба несчастны, а я одна должна радоваться... Но двое больше одного и радоваться как-то не получается... 

Я хочу что-то сказать, возразить, умолять, но в этот момент раздается звонок – на её телефон. Юрочка тоскует, и решил позвонить дочери, чтобы нарочитостью звонка мне её не обижать, мудрый мой, чуткий, лучший в мире муж. 

Я признаюсь, грешным делом подумала на миг, что Наташа не ответит, но она поднимает трубку, щебечет, что всё у нас замечательно, что мы только что обедали в Теремке, и что идем смотреть ползучих в специальный зоопарк, и она безумно рада, что мама рядом... А потом она просит папу включить камеру, и – сует свой мобильник мне в руки. Как только я приняла телефон, Наташа тут же уходит вперед, давая нам возможность поговорить один на один.

— Ты как, милая?

Юрочка смотрит на меня внимательно, от его взгляда не укрылся тот факт, что я выгляжу сильно расстроенной и обескураженной. 

— Так, неплохо, только мне очень не хватает тебя здесь. 

— А я там, с тобой рядом, видишь? В твоей руке... 

— Юрочка, она только что сказала мне, «Лучше бы ты вообще не приезжала». Видимо, я очень плохо держу лицо... 

— Милая, прости, ты прекрасно держись лицо, просто не при нас с Натусиком – мы-то всё равно видим то, что под фасадом. Анют, пожалуйста, не расстраивайся ты так сильно. Иди сейчас за Наташей и объясни ей всё, она в свои восемь лет уже очень мудрый человечек. Она просто не поняла твоих чувств до конца, и только. Вы поговорите с ней, всё выясните, договоритесь, и вы друг друга поймёте. 

— Ты думаешь, она всё-таки простит меня? 

— Тебя не за что прощать... если уж кого винить за это, то меня. Она поймёт, после того, как вы поговорите. Я тебя целую, моя любимая женщина! 

И он прикоснулся губами к экрану, и тут же я сделала тоже самое, не обращая внимания на прохожих, и не задумываясь ни секунды о том, как я выгляжу со стороны, целуя экран своего телефона. 

Сил дать отбой у меня нет, поэтому Юра делает это за меня, спасибо ему за это, тем более спасибо, учитывая, что я знаю, чувствую, насколько ему самому было сделать это – непросто. 

Убрав Наташин телефон в свою сумку, я иду за ней, постепенно ускоряясь, и через две минуты мы уже идем бок о бок, направляясь к забавному такому зданьицу, в котором и расположен означенный зоопарк, заполненный террариумами. Наташа любит змей, ей нравится наблюдать за ними, поэтому мы идем именно туда. 

Взяв её за руку, я притормаживаю, вынуждая и дочь снизить скорость ходьбы, а ходит Наташа быстро, даже когда не бегает. 

— Наташа, послушай меня, пожалуйста. 

— Проехали, мам, правда. Не о чем говорить, я сама тоскую, пусть не так, как ты, и я не на твоем месте, поэтому моя обида была... не в тему. Давай не будем об этом говорить. 

— Наталья, я прошу тебя выслушать меня!

Это первый раз за всё время, что Натусик с нами, когда я называю её Наталья, чтобы дать ей серьезно понять, этот разговор отложить или отменить нельзя. 

Дочь смотрит на меня откровенно удивленно, и кивает. 

— Ну, если это так важно...

— Да, это очень важно, это принципиально. 

— Тогда хорошо. Тут на скамеечке удобно...

— Отлично. Сядь и послушай меня внимательно. 

Мы обе садимся бок о бок на скамейку прямо перед входом в зоопарк, и я трогаю её за плечо, чтобы подвигнуть смотреть на меня, мне в глаза. 

— Наташенька, дочь, вот что я хочу сказать. Я понимаю твои чувства и я их уважаю, глубоко и искренне. И поэтому я не стану перед тобой таиться или притворяться. Дело в том, что за последние почти уже семь лет мы с твоим отцом практически не расстаёмся, кроме как когда он на смене, или... или когда обстоятельства оборачиваются против нас. 

А таких обстоятельств совершенно избежать невозможно потому, что живем мы в мужской колонии строгого режима, и те поблажки и послабления, которые мы получаем, на самом деле могут отобрать или отменить в любой момент. Мы знать не знаем, что ждёт за поворотом, то есть что готовит день грядущий, и знать мы этого не можем. Это всё равно что жить на пороховой бочке, точно зная, что это – пороховая бочка, и шанс взлететь на воздух всегда достаточно велик. И вот в таких условиях очень сложно жить легко и безмятежно, и учишься дорожить каждой минутой, проведенной вместе. 

Я очень хотела приехать и поддержать тебя, заснять твои выступления, если мне разрешат, аплодировать, кричать, свистеть, радоваться за тебя, гордиться тобой. Но я не стану тебе врать, никогда и ни при каких обстоятельствах я не стану врать тебе, и в этот раз не буду – да, мне очень тяжело отрываться от Юрочки, всё потому, что никто не даст мне никаких гарантий во время разлуки в том, что следующая встреча... будет. А я правда не могу без него дышать. 

Знаю, что ты очень любишь папу, только ты пойми – любовь к родителю это одно, но человек, взрослея, начинает свой путь, не забывая о родителях, но всё-таки свой. 

А вот любимый мужчина или любимая женщина вполне могут стать этим самым своим путём, и пройти его выпадет им бок о бок, нога в ногу, душа в душу, если повезёт. Но в любом случае любовь к родителям это одно, а нуждаться в своем мужчине – это право же, совсем другое. 

Ты пожалуйста прости меня, если сможешь, за то, что написано у меня на лице, и что, да, испытывает моя душа. Да, я тоскую, мне тяжело, но это никак не отразится на моем желании быть с тобой в этот день, особенный для тебя день, поддержать тебя, погулять с тобой, поболтать с тобой, быть на концерте рядом с тобой, и эмоционально тебе помочь. 

Я бы не хотела задевать твои чувства, вести себя так, будто мне всё это не надо...

— Ты себя так и не вела... просто я заревновала... знаю, глупо, но почему-то мне хотелось, чтобы сегодня для тебя, и именно для тебя, никого важнее меня не было в целом мире. 

— Но так и есть, солнышко, так и есть! В целом мире для меня нет никого ближе и дороже. И для Аришы это важно тоже! 

Наташа легонько касается моего живота. Некоторое время мы обе молчим. 

— Знаешь, спасибо, мам. Ты так по-взрослому, но доступно мне всё объяснила, я тебя поняла. Будь у вас с папой всё иначе, проще, без вот этого всего, без неизвестности за поворотом, вероятно, тебе и ему, вам обоим было бы спокойнее, и возможно всё было бы не так болезненно для вас обоих...

— Я в этом не уверена...

— Почему?

— Потому что я его люблю, а жизнь по сути так коротка, хотя, когда тебе восемь лет, и всё впереди, думать так не стоит, думать так, может быть, даже нельзя. В восемь лет всё видится иначе, радужнее, и краше. 

— Тебе же тоже было восемь лет. Ты тогда тоже думала, что всё впереди и ничего не боялась?

— Боялась, родная, ещё как боялась. У меня всё было... иначе, когда мне было восемь лет, и свои двадцать-восемь со всеми страхами я предпочту тому времени, причем не задумываясь. 

— А что было с тобой, когда тебе было восемь лет?

— Тогда я жила в детском доме, узнала, где живет моя мать, сбежала из детского дома, приехала к ней, она угостила меня чаем, а потом любезно проводила до автобусной остановки. Она вполне однозначно дала мне понять, что я ей не то, что не нужна, а просто мне нет места в её жизни. Она же рассказала мне про отца... про моего биологического отца. Они оба умерли, и лишь когда я забеременела Дианой, я смогла простить их, посетить их могилы – тогда мама с папой ездили со мной. Тогда и только тогда я смогла отпустить своё прошлое, отпустить своих родителей, понять, что они не были плохими людьми даже на фоне неоспоримого факта, что я им была не нужна. Жизнь подарила мне другую семью – настоящих любящих папу и маму, любимого мужчину, дочь, маленькую доченьку, которая у нас скоро родится, призвание, дом, понимание многих вещей... Господь добр и щедр, и я благодарна Ему за каждый миг моей жизни здесь и сейчас, и в прошлое у меня возвращаться нет никакого желания. 

— У меня тоже, — серьезно сказала Наташа. 

Мы снова сидим бок о бок и молчим. Каждая из нас думает сейчас о чём-то своем, о прошлом, о котором совершенно не хочется вспоминать. Не хочется и не надо. 

— Пошли внутрь, иначе так ни на кого и не посмотрим, а время идёт к трем часам, и скоро нужно возвращаться в отель, а потом ехать на площадку. Поговорить мы можем и внутри, а то мы с тобой что-то заговорились о печальном, затуманились, идём развеемся, посмотрим на любимых тобою змей, и других интересных существ, за одно и решим, что делать дальше. Если тут пробудем не очень долго, то можно успеть пройти через парк и покататься на колесе обозрения. Как тебе идея?

— Давай не будем... подольше тут погуляем. А то я начинаю понимать, какой эгоисткой я была всего час назад, и как должно быть я тебя обидела, а это колесо лишь напомнит мне о том, другом дне, когда я очень остро ощущала нехватку рядом папы, и так прекрасно понимала тебя, и уж точно ни за что бы не обидела своим эгоизмом...

— Наташа, ну что ты такое говоришь...

— Прости, мамочка, пожалуйста, прости!

Внезапно мой ребенок крепко ко мне прижимается, и я чувствую, что она плачет. Я глажу её по волосам, длинным, тёплым, мягким, и шепчу ей, что мне нечего ей прощать, потому что она лучшая дочь на свете. 

— Пойдём, родная, пойдем внутрь, отвлечёмся обе от грустных мыслей, и станет легче, обязательно станет. Тебе нужны положительные эмоции, а не повод ещё понервничать. Пошли, моя радость, мы сейчас на большого питона посмотрим, помнишь, как в Гарри Поттере...

— Помню. Жаль только, что со мной он точно разговаривать не станет. 

— Ну, кто знает, кто знает! Я думаю, что для того, чтобы с кем-то поговорить, главное, что нужно, это желание его понять. Идём, и проверим, вдруг питон захочет поговорить именно с тобой. 

И мы вдвоем, рука об руку, заходим внутрь, я покупаю два билета, взрослый и детский, и мы целый час ходим по темному, таинственному помещению, рассматривая разных ползучих – змей, тарантулов, ящериц, и наконец доходим до террариума, где на ветке спит питон. Он даже больше, чем мы могли бы себе представить, и в нем больше величия, чем в королевской кобре, которую мы видели за несколько минут до этого. 

— Какой ты красивый, — тихо говорит Наташа, глядя на лежащую перед нами змею, и обращается она именно к питону, который, конечно, вполне обычный питон, а моя дочь не волшебница... И вот тут я вижу, своими глазами, как хвост змеи чуть дергается, и она поворачивает голову, всего на полсантиметра в сторону ребёнка, только что сказавшего, что он, питон, красивый. На мгновение так легко поверить, что он понял, что сказала моя дочь и что он ей благодарен. А может, он в ответ шепнул ей, «Ты тоже».

Всю дорогу обратно до отеля мы молчим, Наташа думает о чём-то своем, и вдруг спрашивает меня, можем ли мы сходить выпить горячего шоколада. 

— Ну конечно можем! Там, внутри вашего отеля есть небольшая кофейня, мы, когда были студентами, бегали туда как раз за горячим шоколадом, особенно зимой это был лучший способ согреться и поднять себе настроение. 

— А что, ваше общежитие...

— Нет, наша общага в другой части города, а вот здание, где мы учились, тут буквально в трёх кварталах, и нам было удобно сюда мотаться, брать шоколад на вынос и пить его на морозе, пока он ещё совсем горячий и приятно обжигает горло. 

Так что сейчас купим, посидим, попьём, и пойдем в твой номер, освежаться, переодеваться, и выдвигаться. 

— Так ты меня отвезешь на площадку сама?

— Да, сама, я с Галиной договорилась об этом еще вчера!

— Спасибо, мамочка, я с тобой ехать хотела. 

— Ну вот, мечты сбываются! Будь нацелена только на победу, но помни, что ты уже в финале! Все будет хорошо и правильно. А пока мы идем пить горячий шоколад. 

Мы купили по стакану шоколада, сели за небольшой уютный столик, и тут Наташа вдруг сказала:

— А знаешь, питон махнул хвостом и повернул голову на мой голос. Я вот точно знаю, что на мой. А ещё я знаю, что ему было приятно. 

Я киваю, и говорю:

— Я тоже это знаю, я это почувствовала. 

— Правда?

Глаза Наташи тут же загораются, она вся светится. 

— Правда. Мне даже показалось, что он шепнул тебе «ты тоже». 

Дочь смотрит на меня с таким неподдельным волнением, которое трудно описать словами, и шепчет:

— Ты это правда слышала, потому что это было именно то, что слышала я у себя в голове. 

И вот тут я понимаю, что я это действительно слышала. И этот факт трогает меня до глубины души. Да, иногда для того, чтобы случилось чудо, нужно только всей душой поверить в то, что оно случится. 

Допив свой шоколад, мы поднимаемся наверх, забираем у Галины ключ-карту от номера Наташи, я жду, пока она сходит в душ, потом помогаю ей быстро переодеться, упаковать оба платья, в которых она будет выступать, причем они не дают мне никаких подсказок относительно того, что же за песни будет исполнять наша Натали Арда, но это, признаюсь, мне и не важно. Главное, поддержать дочь всеми доступными мне способами, а что это будут за выступления, я и так совсем скоро узнаю. 

Мы собираемся всего за полчаса, и я уже вижу огонь предвкушения в её глазах. Да, я всё сделала правильно, и мне сейчас радостно и спокойно. 

Папа звонит своей королевишне ровно за минуту до нашего выдвижения в сторону концертной площадки. 

— Папочка, как хорошо, что ты позвонил! У нас с мамой был такой замечательный день, а теперь наступает знаменательный вечер!

— Ты же знаешь, Натуся, что мысленно я тоже с вами?

— Знаю, папочка! Я бы предпочла, чтобы ты был не только мысленно, но это ничего, ты главное знай, что это только начало, и придёт время, когда ты всегда будешь рядом – со мной и с мамой, и с Аришей, и я чувствую, что не только. Мы будем одной большой и счастливой семьей. Ты мне веришь?

— Да. Тебе я верю!

Это всё, что ей нужно слышать сейчас. Мой мудрый, добрый, щедрый душою муж всегда знает, что и когда нужно сказать тем, кто его любит, чтобы вселить в них настоящий боевой дух. 

До площадки мы доехали всего за десять минут; всё-таки наш областной центр – город небольшой, всего-то триста пятьдесят тысяч человек, ему даже до полумиллиона еще очень далеко; может, лет через десять и доберемся до этой отметки, но это далеко не факт. Хотя по красоте наш город может соперничать и с Москвой, до которой отсюда рукой подать. Четыре часа на машине, и вся любовь, мегаполис по сути под боком, а тут совсем иная атмосфера. Да, я люблю свой город, хоть и родилась не в нем самом, жила почти всю жизнь именно тут. 

Выйдя из машины, бросаю взгляд в сторону Владимирского монастыря. Даже в столице нет такой красоты, а сегодня, когда на редкость ясно, и солнце всё ещё посылает свои закатные лучи земле, окрашивая золотые купола в какой-то невероятный цвет – они кажутся алыми, сверкающими шарами, практически парящими в воздухе. Невероятный оптический обман, и я не могу себя остановить, достаю мобильник и делаю несколько фотографий, а стоящая рядом Наташа делает свои. 

Только потом, минут через десять, когда мороз усиливается, а время неумолимо приближается к семи вечера, а стоило солнышку уйти, как город погрузился в зимнюю тьму, мы входим через служебный вход внутрь небольшого ДК, где и состоится финал. На меня выписан пропуск, мы проходим через службу охраны, они проверяют, действительно ли нам положено тут быть, и администратор желает Наташе удачи в финале. Мы знаем, что он пожелает удачи и всем остальным конкурсантам, но всё равно приятно получить такое напутствие. Наташа одаривает администратора сияющей улыбкой, и молодой мужчина внезапно тихо говорит, обращаясь именно ко мне:

— Ещё несколько лет, и ваша дочь станет настоящей сердцеедкой! 

Одарив его в свою очередь лучезарной улыбкой, я еле заметно киваю. Молодой человек не прав, наша с Юрочкой дочь в свои восемь вполне уже девочка, хорошо понимающая, что красива.

Сначала я смотрю, как моя дочь скрывается в отведенной ей гримерке, где её и ещё одну девочку уже ждёт их наставница, а потом прохожу в зал, занимаю то место, которое указано на пригласительном, выданном мне администратором, и украдкой смотрю на наручные часы. До начала финального этапа конкурса остается менее получаса, и я пользуюсь этим временем, переписываясь с мужем, делясь с ним впечатлениями, мыслями и чувствами. 

Минут за пятнадцать до начала концерта зал начинает заполняться, и ещё до первого звонка я понимаю, что сегодня в нашем ДК аншлаг. 

Все зрители получат в конце возможность повлиять на исход, на то, кого объявят победителем, но сначала нам представят независимое жюри. Говорят, что на этот раз кого-то пригласили из Москвы, чуть ли не с детского Голоса, хотя в такое очень сложно поверить. 

Но, стоит подняться занавесу, ведущий объявляет имена тех, кому сегодня предстоит судить, и первое же имя – певица Пелагея. О как! Признаюсь, не припомню, входила ли хоть раз Пелагея в жюри Голос Дети, но это и не суть. Это просто приятно, что действительно известная певица согласилась принять участие в нашем, довольно местечковом, вокальном событии.

Остальные двое наши, местные вокалисты, знаменитые здесь, но неизвестные широкой публике. Нам-то всё равно главное, что их знаем мы. 

Так что все трое профессионалы, не с поля ветер, что не может не радовать, по крайней мере их мнению можно верить. 

Пока же концерт ещё не начался, я нахожу взглядом в зале распорядителя, который должен следить за порядком, и который будет помогать проводить зрительское голосование, и быстро поднявшись, подхожу к нему. 

— Мужчина, простите, меня проинформировали, что до начала концерта мне нужно предупредить вас о том, что у меня есть разрешение на съемку двух выступление конкурсантки Натали Арды, полученное от организаторов конкурса. Дело в том, что я единственный её родственник, её мать, кто смог быть здесь и поддержать её, все же остальные не имеют возможности оказать ей свою поддержку, но заслуживают увидеть и услышать, как она будет петь. Поэтому мне разрешена съемка, и мне сказали, что я заранее должна вас лично об этом известить. 

— Хорошо, как ваше имя и ваше место в зале?

— Зовут меня Ларина Анна, а место тридцать восемь в десятом ряду. 

Мужчина достает рацию и говорит в неё:

— Так, десятый ряд, место тридцать восемь, Ларина, разрешение на съемку конкурсантки Арды. Принято?

— Принято. 

— Ее не беспокоить. Принято?

— Принято. 

— Конец связи. 

Он выключает рацию, и кивает мне. Я в ответ киваю ему. 

— Удачи вашей дочке! Я слышал её репетицию разок, желаю от души. Она очень хороша. 

— Спасибо! Нет более приятных слов для матери, чем похвала её ребенку. 

— Я знаю, — кивает мужчина, и внезапно улыбается. — Моя внучка в этом году не прошла на наш конкурс, надеюсь, в следующем ей повезет больше. 

— Искренне вам этого желаю. 

— Спасибо. У вас очень красивая дочь, и теперь я вижу, в кого она. 

Я краснею. 

— Вообще-то она больше на папу похожа. 

— Значит, вырастет счастливая. 

— Да! 

— Идите, концерт вот-вот начнётся. Сейчас решится, под каким номером кто из детей будет петь, так что занимайте своё место, и ещё раз, удачи вашей дочке. 

— Спасибо!

И вот я снова на своем тридцать-восьмом, дети на сцене, тянут шарики с номерами от одного до десяти, наша дочь вытягивает номер три. Значит, оба раза будет выступать третьей. Это хорошо, и не в самом начале, это тяжело, и не в конце, что тоже непросто. Середина – самое то. 

Итак, программу открывает мальчик, который поет Аве Мария так, что мурашки разбегаются у меня по всему телу. Ангельский голос, божественное исполнение, трогающее до слёз. 

После него девочка поёт «Во поле береза стояла» – контраст разительный, но девочка задорная, веселая, милая, очень хороший номер. 

Я сижу с телефоном наготове, и жду выхода своего чуда. Ведущий объявляет, «А сейчас выступает Натали Арда!» 

Она выходит в длинном приталенном платье кремового цвета, за её спиной на экране появляется звездное небо и... тут у меня уже не просто мурашки по спине начинают бегать, а мне кажется, что я сейчас разревусь в голос: Наташа поет «Нежность», и так поет, что ей бы позавидовали все ангелы на Небесах, и не только. 

Восьмилетнее дитя так владеет своим голосом, что я ловлю себя на мысли – этому нельзя научить, это дар Божий. Плюс она даёт все необходимые эмоции так, что я чувствую – зал вообще не дышит. Собственно, как и я. 

Натали заканчивает петь, я нажимаю стоп, прекращаю съемку, и ещё минуту вытираю платком залитое слезами лицо. 

Мне сложно концентрироваться на других конкурсантах, но девочка, певшая последней в первом круге выступлений, самая взрослая из конкурсантов, просто поразила меня, исполнив «Катюшу» так, словно исполнить её лучше было бы невозможно. 

Я понимаю, что это претендент на победу вне всякого сомнения, но вот сейчас всё решится, когда они все споют во второй раз.

Мальчик, певший «Аве Мария», теперь поет «Богемскую рапсодию» так, что я не могу не закрыть глаза, и мне чудится оживший Меркьюри прямо на сцене. 

Девочка после него настолько потрясающе исполнила песню «Огней так много золотых» из фильма «Дело было в Пенькове», что я поняла – вот ещё один претендент на победу, Натали будет непросто. 

Я снова сижу с камерой наготове, и во второй раз ведущий объявляет, «Выступает Натали Арда». Платье на этот раз коктейль, черное, строгое, два луча прорезают сцену, и Наташа поёт «Реквием» на стихи Цветаевой. К концу её номера в этот раз рыдаю не только я, но и весь зал. 

Концертная программа заканчивается на том, что та девочка, которая сделала сильнейшую заявку на победу с «Катюшей» оказывается в исключительно невыигрышной ситуации, потому что наставница дала ей песню, никак не гармонирующую ни с её образом, ни с её голосом. 

Причем видно, что ребенок это понимает, чувствует – она скована, нервничает, пару раз не попала в ноты, стоит и чуть не плачет, но героически допела свой номер до конца. 

Мне хочется подняться и поаплодировать ей стоя, маленькому бойцу. 

Ещё до начала концерта всем зрителям выдали такие небольшие белые квадратики, на которых цифры от одного до десяти, и карандаши, чтобы обвести нужный номер. Пока все мы заняты тем, что делаем свой выбор, жюри совещается между собой, чтобы сделать свой, а дети стоят на сцене и ждут решения как жюри, так и зала, шушукаются, их успокаивают их наставники, а мне кажется, что я сижу на еже, причем точно не на одном. 

Выбор занимает время, я давно сделала свой, и пока пишу текстовое сообщение мужу о том, что вот сейчас наступает время икс, и это очень и очень волнительно. 

Он в ответ успокаивает меня, написав, что так или иначе, всё равно наша дочь самая лучшая маленькая певица на земле. Понятное дело, что я тоже так думаю. Мы необъективны, ведь мы – её родители. 

Наконец, распорядитель выходит в зал с большой коробкой, куда мы все должны скинуть свои листочки. 

Процедура занимает минут пятнадцать, потому что наш ДК вмещает почти тысячу человек, а сегодня тут полный аншлаг. Когда с этим покончено, и коробка отдана ведущему, а он передает её двум волонтерам, которые будут считать голоса, а ведущий задает вопрос жюри, сделали ли те свой выбор. 

И тут-то оказывается, что и нас, зрителей, и конкурсантов, ждет ещё одно испытание – пока идет подсчет голосов, который займёт минут сорок, жюри предлагает конкурсантам сымпровизировать – спеть песню, которую им предложит наставник или наставница, без репетиции, так вот сразу, и чтобы подождать результатов зрительского голосования, и чтобы дети не томились от ожидания, и чтобы жюри и мы, зрители, могли убедиться в верности своего выбора, хотя для нас, для зрителей, это в принципе ничего уже изменить не могло. Ну, или мы думали, что не могло... 

Порядковые номера остаются теми же, я не могу скрыть того, что страшно нервничаю – как так, вот без репетиции, без подготовки, выйти и спеть незнакомую вещь... как справится с этим наша Натали... 

Снова сидя с камерой наизготовку, я чувствую, что дрожу. 

«Выступает Натали Арда», — объявляет ведущий в третий раз, Наташа выходит всё в том же строгом чёрном платье, начинает звучать музыка, и я в третий раз забываю дышать – «Молитва за сына» в исполнении восьмилетней девочки, в глазах которой тоска матери, страх за сына, вся боль в этих словах, «Мы уйдем от нашей с тобой войны, и моей невысказанной вины»... 

Такая импровизация это просто что-то невероятное, и я снова и снова ловлю себя на мысли о том, что хоть начиная новую жизнь, мы ничего не помним о тех, что мы прожили раньше, но душе человека частенько куда больше лет, чем его телу, и эта память о чём-то большем, чем просто о событиях из прошлых жизней, она никуда не уходит, не растворяется в небытии. 

После того, как все дети спели ещё по одной песне, ведущий спрашивает жюри, пришли ли они к единогласному решению относительно того, кого признать победителем. 

Пелагея берет слово:

— Да, жюри приняло единогласное решение. По нашему мнению абсолютно лучшей сегодня была (итак, это девочка, думаю я, пока Пелагея не назвала имя) Альбина Мадина! 

Это решение просто как гром среди ясного неба... Нет, вы меня извините, но Мадина лучшей не была! 

Эта девочка пела седьмой, и откровенно говоря, вообще ничем особо мне не запомнилась. 

Да и зал, судя по прокатившему ропоту, думает так же, как я. 

А потом я вдруг вспоминаю, что Альбина внучка заместителя мэра Владимира... Я как-то упустила этот момент из виду. 

Теперь на сцену выходят волонтеры, и ведущий спрашивает их, окончен ли подсчет голосов зрителей. 

Один волонтер кивает, берет в руки микрофон и объявляет:

— По мнению зрительного зала победителем стала – Альбина Мадина! 

А вот это уже просто подтасовка, причём очевидная. 

В зале нарастает недовольство, и тут ведущий говорит:

— Итак, у нас единогласное решение относительно победителя, НО организаторы конкурса приняли решение, что, если такая ситуация сложится, и жюри вместе с залом проголосуют за одного и того же конкурсанта, зрителям будет предоставлена возможность выбрать того из оставшихся девяти претендентов, кто получит приз зрительских симпатий, и так же, как и победитель, получит возможность выступить на всероссийском детском конкурсе, который в следующем году пройдет в Москве, и сможет также принять участие в финальной стадии отбора на Голос Дети следующего сезона. 

Дорогие наши зрители, сейчас всё зависит именно от вас! Ваше решение будет приниматься нами таким образом – я называю номер конкурсанта, а вы поднимаете за него руки, распорядитель будет вести подсчет голосов. Включите свет в зрительном зале, и давайте начнем. 

Конкурсант номер один. 

Распорядитель посчитал, ведущий спросил:

— Сколько? 

— Тридцать-шесть. 

— Идем дальше, конкурсант номер два. Сколько?

— Тридцать-три. 

— Конкурсант номер три... 

И вот тут происходит чудо – я вижу, своими глазами, лес поднятых вверх рук. 

— Сколько?

— Пятьсот восемьдесят четыре голоса. 

— Что составляет более половины зрительного зала, а голосовать за двух конкурсантов нельзя, нужно выбрать одного. Но – продолжаем. 

Конкурсант номер четыре. Сколько?

— Тридцать-один голос. 

— Конкурсант номер пять. Сколько?

— Тридцать-восемь. 

— Дальше, конкурсант номер шесть. Сколько голосов?

— Сорок-восемь. 

— Продолжаем, конкурсант номер восемь. Сколько?

— Пятьдесят-семь. 

— Конкурсант номер девять. Сколько голосов?

— Шестьдесят ровно. 

— И конкурсант номер десять. Сколько?

— Сто пятьдесят три голоса. 

— Итак, приз зрительских симпатий с весомым преимуществом получает – Натали Арда!!! 

А теперь у нас для вас ещё один сюрприз. Победитель конкурса, в данном случае обе победительницы, Альбина Мадина и Натали Арда исполнят для вас те песни, с которыми они вышли в финал. Вашему вниманию, «Эхо любви» в исполнении Натали Арды и «Маккарена» в исполнении Альбины Мадиной!

Я не люблю купленных побед, но мне действительно стало жалко Альбину, которая должна была петь «Маккарену» после Натали, и её «Эхо любви». 

Наставница Альбины тут же обратилась ко всем с просьбой позволить победителю конкурса выступать первой, что на самом деле было ещё большей ошибкой и подставой, ибо «Эхо любви» после «Маккарены» стреляла ещё более мощно, чем если бы Наташа пела первой. 

Альбина же так расстроилась, что ей пришлось делить победу с кем-то ещё, да к тому же с тем, у кого песня перекрывала Альбинин номер по всем статьям, что не попала почти ни в одну ноту, и я даже думала, что она не сможет закончить песню, требующую от исполнителя задора и огня. 

Но девочка допела, хоть я и видела, что она на грани срыва. Пока бедный ребенок мучился, я поглядывала в ту сторону, где сидели её дед, зам мэра нашего города, и её бабушка. Даже на расстоянии было заметно, как им обоим не по себе. 

Купленная победа мало кому в итоге приносит радость, менее всего девочке, которой эта купленная победа еще не раз выйдет боком. 

И вот, наступает очередь Наташи, она выходит в том же наряде, в котором была на отборочном этапе, и выглядит она словно Принцесса Эльфов. 

Она сейчас действительно чем-то напоминает мне внешне Лив Тайлер в роли Арвен. 

И это ощущение лишь усиливается, когда она начинает петь. 

На этот раз я записываю её выступление, и, хоть мне есть, с чем сравнивать, мы оба слышали, как Наташа пела четыре дня назад, я слышу и вижу, что сейчас она превзошла сама себя. 

И, как только Натали Арда закончила петь, весь зал стихийно встал, и минут пять аплодировал стоя. 

Сразу же после того, как стихли овации, наша с Юрой дочь подошла к авансцене, и в микрофон сказала:

— Спасибо! Я хотела сказать, так же, как четыре дня назад, что я исполнила посвящение своим родителям, своим папе и маме, и пела я папе от лица мамы. Сегодня, прямо сейчас, тут в зале сидит моя мама, и она записывала на видео это выступление, чтобы позже и папа смог посмотреть и послушать. Зная, что у меня сейчас есть уникальная возможность сделать так, чтобы все услышали и прочувствовали то, как сильно и искренне мои родители любят друг друга, я пела так, как никогда до этого, и я от души благодарю Всевышнего за то, что даровал мне счастье называть именно их двоих моими папой и мамой! И ещё надеюсь, что моё выступление понравилось и моей сестре!

Я касаюсь своего живота и знаю – сестре понравилось!

В фойе ко мне не подошел только ленивый и не выразил восхищения по поводу триумфа моей девочки. 

Сказать, что я счастлива – это ничего не сказать, и я иду за кулисы, найти дочь и от души поздравить её с совершенно заслуженной победой. 

И только памятуя о том, что беременна, я не хватаю дочь и не начинаю кружить её по её гримерке. 

Но восторга в моих глазах и словах ей вполне достаточно, чтобы ощутить, насколько я рада за неё и горжусь ею. 

Тут заходит Галина вместе с Наташиной наставницей, они обе поздравляют меня, и Галина говорит, что эта ночь в отеле оплачена организаторами конкурса, так что назад она повезет детей завтра после завтрака, но не будет против, если я заберу Наташу домой сегодня, хоть на часах уже почти полночь. 

Взглянув на дочь, я понимаю, что ей хочется остаться, киваю, целую крепко, и оставляю под Галиным присмотром, а сама сажусь в машину, прогреваю её недолго, и еду домой, думая по дороге о том, что это расстояние почти такое же, как если бы я ехала в столицу, только в другую сторону. 

А ещё я думаю о том, что нет в мире большей подлости, чем не давать отцу общаться с сыном. Сегодня воскресенье, Юра писал Толику очередное письмо, и, если повезёт – на мой взгляд, в первую очередь самому Толику, он прочтет все эти письма лет через десять, а то и пятнадцать, а должен был бы прочесть его ровно тогда, когда его мать достала бы письмо из своего почтового ящика, дня через три-четыре после того, как оно было бы отправлено. Но – это нельзя, потому что мы оба знаем, письмо бы выкинули, или сожгли, сразу, словно оно отравлено... 

И я снова думаю, что да, есть вещи, которых не прощают, но когда речь о любых двух людях, если есть повод не прощать что-то у одного, таковой повод есть и у другого. 

Я ещё много о чём думаю, пока веду машину, по пустым дорогам я еду на максимальной скорости, чтобы побыстрее попасть домой, показать Юре записи, но, что важнее, поскорее его обнять. 

На моих часах почти два часа ночи, когда внезапно мне звонит – мама, и я понимаю, что обделила их вот уже парой часов искренней радости за внучку. 

— Привет, ты чего-то не звонишь...

— Уже еду назад, прости, что не набрала вас, приходите к нам завтра вечером, посмотрите записи выступлений – четырёх выступлений, вашей внучки, победительницы конкурса, получившей приз зрительских симпатий!

— Боже мой, какая радость! Победа! Приз зрительских симпатий! Миша, Мишенька, она победила!

Подожди, а кто взял первый приз?

— Альбина Мадина, внучка заместителя мэра Владимира. 

— О как...

— Ну, подставили-то они свою внучку знатно. Только теперь это не суть. Главное, что Наташа сможет принять участие во всероссийском конкурсе в следующем году и отобраться на участие в Голос Дети следующего сезона. 

— Потрясающе! Отец, ты слышал?

Я слышу голос папы, также выражающего свой восторг. А я вдруг думаю о том, что Юрочке с утра на смену...

— Мам, пап, я пока трубочку положу, чтобы мне побыстрее доехать, а то сами понимаете, муж не спит, ждет блудную жену...

— Аня!

— Да это просто выражение, фигура речи! А ему рано на смену, поэтому давайте, приходите вечерком, отметим! Спокойной ночи.

— Береги себя!

— Всегда, мамочка, всегда! 

Ровно в три утра я вношусь домой, и у меня ощущение, будто я год тут не была. 

И, стоит мне вломиться в распахнутую дверь, как я оказываюсь в тёплых объятьях, знакомых и родных. Юра берет меня на руки, прижимает к себе, обнюхивает мои волосы и шепчет:

— Будто век тебя не видел, не прижимал к себе, не ощущал твой запах...

Похоже просмотр записей откладывается по меньшей мере до вечера этого, только что начавшегося, дня. 

Мы жмёмся друг к другу на нашем матрасике, до побудки полчаса, мы так и не спали, мне стыдно, что я лишила мужа сна, и он теперь пойдёт на смену вот такой, не спавший ни минуты, разбитый... 

Тут я слышу, как мне на телефон приходит смс-ка. Удивленная, я понимаю, что сообщение пришло от зам начальника по зоне. В сообщении фотография графика работы смен на лесоповале. До меня не сразу доходит, что сегодня-то понедельник, а в графике указано, что на этой неделе смена Столярова работает вторник, среда, четверг. 

Я издаю тихий радостный визг, и тут же приходит вторая смс-ка: «Поздравляю Наташу с победой, мне сообщил Михал Михалыч, и просил дать вам хорошенько это отметить. Так что, хорошего дня!»

— Ты чего такие звуки издаешь, что случилось? — спрашивает Юрочка, а в его глазах я замечаю лукавые огоньки – догадался. 

— Папа написал Денисову, про нашу радость, и тот...

— График сменил?

— Откуда ты знаешь, хитрюга?

— Догадался по твоей реакции.

— Думаешь, только право быть с тобой сегодня, и знать, что мы можем поспать до прибытия наших конкурсантов из Владимира, могло так меня обрадовать?

— Думаю, тебя обрадовала возможность не отпускать меня от себя сегодня!

— И ты совершенно прав! Прав, впрочем, как и всегда! 

Мы лежим рядышком, как два брёвнышка, и целуемся в предрассветной полутьме. Жить очень хочется, вот так вместе долгие годы жить. 

Дочь нам возвращают где-то в два пополудни, она вихрем вносится в библиотеку, вешается отцу на шею, и даже когда в гости пришли мама с папой, это не подвигло её слезть с его колен. 

Мы посмотрели все четыре финальных выступления Натали Арды по меньшей мере по три раза, сама Наташа краснела и тыкалась носом в широкую отцовскую грудь. Внезапно папа внес на наше рассмотрение совершенно невероятное предложение. Он долго о чём-то думал и вдруг сказал:

— Слушайте, а мне в голову вот какая пришла шальная мысль: что если завтра во время общей переклички включить «Молитву», да так, чтобы тут во всех уголках было слышно?

Мы все обдумываем это необычное предложение, и я заговариваю первой:

— А знаешь, папа, по-моему, это замечательная мысль!

Мама кивает, Юра тоже, Наташа молча краснеет, как переспелый помидор, отводит глаза, но мы все понимаем, что она не против, что она за. 

Никто из нас не задает папе вопроса «Зачем?», потому что нам всем это вполне понятно и так. Да, песня – это обращение матери к сыну, а разве же все эти мужчины, попавшие сюда каждый по своим причинам, не чьи-нибудь сыновья, и разве это не напомнит им об этом – что даже если их отношения не складывались с родными матерями, даже если не было в их жизни самого главного человека, не было его рядом, или не было вовсе, песня напомнит им о том, что в глазах матери Божией они все – её сыновья. Как по мне, это просто великолепное решение, красивое, духовное, доброе!

Остальные тоже это понимают. Я вижу в глазах Юры тоску, и знаю, почему... И мне внезапно очень хочется остаться с ним вдвоем, и поговорить. Поговорить обо всём. О том, что грешная женщина может предать своего ребенка, а вот Божья матерь не предаст никогда. О том, как сильно я его люблю, и в нужный ему момент я могу быть ему кем угодно. Ещё о том, что Наташа спела на конкурсе так мощно и проникновенно именно потому, что её женская душа пропустила каждое слово этой песни через себя. 

И она как никто другой способна понять смысл предложения, сделанного её дедом. 

Я в одном лишь взгляде передаю ему мысль о том, что, когда родители уйдут, Наташа ляжет спать, тогда мы наговоримся всласть обо всем, что его волнует, беспокоит, терзает. Я шепчу ему мысленно, что я тут, рядом, и нет такой силы на земле, которая бы разлучила меня с ним дольше, чем на двенадцать часов три раза в неделю, и вот так, как это было вчера. Мы с ним одно целое навсегда. 

Тут мне приходит в голову мысль, что сильные люди всегда позиционируют себя как личности, любящие, но не зависящие от другого человека, а я понимаю, что эти люди на самом деле лукавят. Потому что любовь это нуждаемость, постоянная нуждаемость в другом человеке, без которого ты не совсем ты, а лишь часть себя, не половина, а может быть треть. Потому что все лучшее в тебе – оно в том, другом человеке. Без него ты лишь сумма ощущений, слуха, вкуса, зрения, памяти, накопления опыта, и так далее, но ты всё время борешься с пустотой внутри самого себя, заполняешь её внешним миром, чтобы выжить, а потом, когда любимый человек снова рядом, ты заново обретаешь самого себя, и всё обретает куда больший смысл, обретает наполненность, которая не извне, а изнутри. Можно изредка захотеть побыть одному, но одиночество – это другое. Это когда ты вынужденно живешь какое-то время в состоянии половинчатости, когда его, другого человека, тебе не хватает везде. За столом, когда ты ешь, на улице, когда ты гуляешь, в постели, когда ты засыпаешь, в душе, когда ты моешься, и в работе, когда не у кого спросить мнения или совета. Вернее, не не у кого, а нельзя спросить именно у него. Вот что такое одиночество, и вот почему оно терзает больше всего именно тех, у кого есть в жизни люди-продолжения их самих. Люди, без которых нет их. И если бы Господь сейчас дал мне выбор – стать самым влиятельным человеком на земле, богатым, сильным, а может быть, бессмертным, но всё это бессмертие пройти самой, или прожить одну жизнь, свою, рядом с Юрочкой, со всеми её невзгодами и испытаниями, болью, страхом, вынужденным ожиданием, давлением, со всем вот этим, чем я живу, я бы выбрала второе, и на коленях молила бы Господа не отнимать у меня это право, быть его личной заслонкой, чтобы ему больше никогда и никто не смог бы сделать больно. 

И словно в продолжение и подтверждение моих мыслей, откуда-то неожиданно звучит голос нашей дочери, поющий «Мы нежность, мы нежность, мы вечная нежность друг друга».