Отрывок из нового романа "Прибытие"

В таверне было малолюдно, народ расселся у крайних столиков, оставляя центр во власти подозрительного типа, некой мутной личности, облачённой в потрёпанный колет и украшенные заплатами штаны. Некогда они вне всяких сомнений составляли приличный костюм дворянина. Теперь одежду тут и там покрывали жирные пятна обязательные для хмельного загула, но что обшлаги, что седалище вовсе не лоснились от втёртого в них жира столов и скамеек, как это и водится у подгулявших купчишек, лавочников или, не приведи Пресветлый, странствующих монахов-пилигримов. А чтобы ещё и бока сияли этим омерзительным блеском, оставленным обтиранием рук на манер простолюдинов, так о таком вовсе не могло быть никакой речи.

Впрочем, обязательной для благородного идара шпаги, или на худой конец кинжала у представшего на всеобщее обозрение господина также не наблюдалось. Возможно оттого, что они вместе с прочими вещами находились где-то здесь, в трапезной зале, или в одном из гостевых номеров. Хотя… откуда взяться у подобного нишеброда необходимому количеству монет для подобной роскоши.

Странный субъект был увлечён необычным для этого мира занятием, он декламировал стихи — громко, с выражением и даже неким исступлением. До него подобную экзальтацию можно было наблюдать лишь у клириков, взывающих к высшим силам, способным дать своё покровительство.

Стихи были так себе, что-то о матери и непутёвом сыне, который винится и запоздало раскаивается в своей чёрствости и сыновей неблагодарности. Андрей, доведись ему оказаться здесь и сейчас, легко мог бы принять это выступление за звёздный шансон, только без гитарного аккомпанемента. Но здесь и сейчас имевшаяся достопочтимая публика жалась к стенам и опасливо косилась на декламатора, который подобной реакции демонстративно не замечал.

Сопровождая чтение активной жестикуляцией, артист в самом конце картинно развёл руки в стороны, наверное, для лучшей демонстрации морали произведения: «Поздновато и совершенно лишне расстраиваться, когда твои правильные слова уже не услышит самый родной человек».

Могло показаться, что по авторской задумке на этом моменте на глазах слушателей должны были появиться слёзы, но присутствующие словно по команде уткнулись носами в столы, не желая эти самые глаза показывать.

Чтец застыл, пауза затягивалась и на этом моменте невидимому наблюдателю наверняка стало бы интересно. Интрига! Либо артист закатит скандал, зацепив первого попавшегося слушателя, либо бесславно уползёт в один из тёмных углов. Интуиция толкала к выбору первого варианта. Однако, неожиданно в ладонь, одной из вытянутых в стороны рук, смачно шлёпнув, впечатался полновесный золотой империал.

Моулж Эр’д’Тристэ четвёртый сын Первого Клинка холмов Тартаронны, потомок древнего рода из свиты первых королей равнин Аламарины. Полное имя профессионального бойца-мечника производило впечатление, но эмоции, которые благородный идар вкладывал в слова, всякий раз представляясь полным титулом, ему самому казались насквозь фальшивыми.

В обычной жизни он представлялся Эрдом, оставляя за собой всю эту территориальную десигнацию исключительно для удобства, с единственной целью избежать путаницы с каким-нибудь другим эром Моулжем из дворянского рода Тристэ. А упоминание в титуле великого предка вызывало скорее грустную иронию нежели гордость потомственного аристократа. Четвёртый сын Первого Клинка, это приговор, не оставляющий ни единого шанса на долю в наследстве. Первый сын есть законный единственный претендент на родовые земли. Второй, наследует место в свите герцога Тартаронны. Третий и последующие отпрыски Первого Клинка могут рассчитывать лишь на жалование в гвардии местного правителя. Но здесь количество мест также весьма ограничено. И пусть баталия Герцога, это не баронская дружина и даже не родовой полк столпов Империи, однако все эти несколько сотен единиц штатного расписания давно и надёжно поделены между семействами Тартаронны. Поэтому любой, невместно пробившийся на казённое содержание, рискует столкнуться с интригами чреватыми угрозой самой жизни. Конечно, ссылка в титуле на первый клинок это вовсе не красивый словесный оборот и дети этого самого Клинка получают навыки вполне достаточные, чтобы соответствовать, но четвёртый сын посчитал и утомительным, и что самое главное глупым, регулярно давать удовлетворением всем тем, кто посчитает себя оскорблённым таким положением, когда сразу два отпрыска одного аристократа занимают места столь привлекательные для всего благородного сообщества.

Имея кроме уникальных фамильных техник и с детства привитых навыков фехтования ещё и незначительный магический талант, юный Моулж Эр’д’Тристэ отказался от пусть и трудного, но такого понятного жизненного пути, свернув, как и многие другие, на скользкую дорожку наёмника, бойца, кормящегося со своего меча.

Четвёртый сын традиционно самый обделённый из братьев и от того, наверное, он получил материнской любви больше остальных, больше младшей сестры, настоящей папиной дочки, балованной всеми домочадцами.

Мать занялась устройством будущего для своего любимца задолго до того момента, когда осознание проблемы сделалось доступным для ума уже не детского, но ещё и не окончательно сложившегося, в котором могли бы закрепиться ценности, формирующие мировоззрение взрослого человека. На своё шестнадцатилетие Эрд кроме положенных поздравлений и ожидаемых подарков, получил откровенный разговор со своей матерью, после которого жизнь его переменилась раз и навсегда.

В атмосфере глубокой секретности четвёртый сын Первого Клинка холмов Тартаронны прошёл через ритуал Преображения. «Сын, если тебе в этой жизни не дали возможности получить ни власти, ни славы, ни богатства, то пусть жизнь твоя станет такой длинной, какую ты сам себе отмеришь, чтобы получить всё то, чего тебя попытались лишить», — напутствовала его матушка.

С тех пор Эрд ни один раз успел пожалеть о сделанном выборе, но никогда даже в мыслях не позволял себе помянуть Первую Леди холмов Тартаронны дурным словом.

Описание древнего ритуала переходило в семье матери исключительно по женской линии. Преображением он назывался не совсем корректно, скорее это было перерождением. Внутреннее ядро подвергалось чудовищной трансформации, после которой утрачивало всякую возможность развития усилиями своего носителя в связке с Властью и сродством со стихиями. Теперь это было странное образование способное усваивать чужую Силу при посредничестве привязанного к нему артефакта. В случае наследника Первого Клинка этим предметом, естественно, стал меч. А сам четвёртый сын превратился в охотника-на-магов, по крайней мере себя он называл именно так.

Прошли столетия с того момента как Эрд вышел за порог родного дома. В холмах Тартаронны сменился уже не один Первый Клинок, а четвёртый сын Моулж Эр’д’Тристэ больше не стремился ни к власти, ни к славе, ни к богатству.

Чувствовать жизнь, ощущать биение собственного сердца, любоваться рассветами и закатами. А если к этому добавить ещё перебродивший и выдержанный сок солнечных ягод вместе с вниманием красивых женщин, то ответ на философский вопрос «быть или не быть» становится очевидным. Даже если всё наскучит, то всегда можно добавить в этот рецепт щепотку перца — красивые женщины могут быть замужними.

К слову, Эрд не стремился к злоупотреблениям, насилия в его жизни хватало с избытком и без искусственного симулирования смертельной опасности на честных дуэлях и разборках с тайными подсылами.

Пронзённое артефактным мечом средоточие бакалавра, добравшегося до границы перехода в ранг магистра, приносило омоложение организма на пять лет, а магистр на пике своего развития был способен подарить сразу полвека дополнительной жизни. Однако, проблема трудного выбора «десять раз по пять или один по пятьдесят» никогда по большому счёту не трогала душу охотника. Магов на высоких ступенях возвышения по определению нельзя было считать людьми высокой морали, полезными членами общества, а то и вовсе людьми. С другой стороны, и в среде магов средней руки также хватало субъектов, за избавление от которых честные люди готовы были положить немаленькую плату.

В городке, затерявшемся на самой окраине обитаемого мира, путешествующего охотника удержал слух о зловещей башне, из которой по ночам выносят тела младенцев и девственниц.