Письмо

Друзья, я начала выкладывать 34 главу своего романа "Новая Жизнь", который живет здесь https://author.today/work/372107,  "Письмо". 

Пока выложила начало. В нем фигурирует письмо. Письмо, написанное мужу женой, находящейся под неимоверным давлением. И можно подумать, что глава названа так именно из-за этого письма. 

Но это не так! На самом деле именно в этой главе появится записка, написанная матерью сыну за сорок четыре года до того, как он ее получил. Это станет один из ключевых эпизодов в романе. И надеюсь, что читателей он не оставит равнодушными. 

Ну и как водится, фрагмент главы для затравки: 

До бала оставалась неделя, когда произошло событие, которое снова поставило наш бал под угрозу срыва. В тот вечер Юрочка пришел со смены какой-то смурной. То есть не просто уставший, а именно будто не в себе. Наташа в тот день ночевала у бабушки с дедушкой, она давно просилась к ним, соскучилась, да и она была не прочь дать нам побыть немного наедине. А тут такое...

Сначала я решила, что на объекте что-то произошло, но он очень быстро развеял мои подозрения на этот счет, сказав, что там всё тихо, мирно, чинно, что всё в порядке, все в добром здравии, и более никаких эксцессов не происходило. 

Тогда я просто спросила его, в чем дело. 

— Да поясница весь день болит... ноет и ноет. Такое чувство противное, будто потянул спину...

— Давай-ка я тебе её мазью сейчас намажу, и всё пройдет. Работа у вас травматичная, что ж ты хотел... Я бы была рада...

— Если бы меня перевели в цех. Я это знаю, роднуль. Но давай сегодня об этом не будем говорить. Наташа у бабушки с дедом, а я так по тебе соскучился...

— А как же твоя спина, болезный?

— Иди-ка ты сюда, ко мне на коленки, погладишь меня своими волшебными руками, и всё сразу у меня пройдет, и я забуду, что оно болело. 

— Ну, как скажешь, муж!

— Давай, не кокетничай, жена! Ты что, разве не скучала?

— Ещё как скучала, ещё как!

Обычно после того, как мы занимаемся любовью, мы оба быстро засыпаем, но не в этот раз. В этот раз мы ещё час лежим бок о бок и болтаем о предстоящем бале и не только. Он целует мой живот, просит у меня заранее разрешения быть со мной рядом с самого начала до самого конца родов. Я, признаюсь, немного смущаюсь, но в итоге уступаю его просьбам и даю ему слово, что не стану его прогонять, и маме тоже не позволю, если она попытается. 

Потом он встает, идет в ванную, возвращается из неё минут через десять, и я вижу, как он морщится. 

— Юра-Юрочка, что такое?

— Да всё хорошо, милая, отдыхай. Просто застудило видимо сегодня...

— Некомфортно писать?

— Ага...

— А поясница болит ещё?

— Ну да, тянет, ноет...

— Ложись-ка, я тебя приласкаю. 

Он ложится на спину, а я легонько провожу ладонью по его волосам, касаясь лба. И да, мои подозрения, кажется, подтверждаются, у него температура...

— Давай-ка измерим тебе...

Я делаю попытку подняться с нашего матрасика, но он берет меня за руку, ласково, но крепко, вырываться нет смысла, всё равно не выйдет, и говорит:

— Не надо температурку мерить, что ты выдумала? Поболит и перестанет, сейчас поспим и к утру всё пройдёт, правда. 

Я хочу ему верить, поэтому решаю не сопротивляться, а просто его послушаться. И мы ложимся спать. Только в этот раз моя интуиция шепчет мне, что я не ошиблась... и утро не готовит нам облегчения. 

Просыпаюсь я в итоге далеко не утром, а светящееся табло на моих наручных часах показывает три пятнадцать ночи. И я почти сразу понимаю, что меня разбудило... а вернее, кто. 

Мой муж, у которого я лежу под боком, ворочается из стороны в сторону, и что-то шепчет... во сне? Да нет, в бреду. 

От его тела исходит больший жар, чем от всё ещё не до конца протопившейся печки. 

Я касаюсь ладонью его лба и понимаю, откуда бред – температура у него сейчас точно за сорок, если не все сорок один, а то и того выше. И тут же мой мозг совмещает все детали, и дает мне вполне однозначный ответ – острый приступ хронического пиелонефрита, которым наградила его...

— Мамочка, мама, не уходи! 

В полной, почти кромешной тьме этот возглас как гром среди ясного неба. Мамочка ушла, пиелонефрит остался. Я чувствую, что ненавижу её... но тут же забываю об этом, когда он внезапно хватает меня за руку. 

— Мама, мне больно, помоги! 

Эти слова вышибают весь воздух из моих легких, но я шепчу ему на ухо:

— Сейчас, сейчас, сыночек мой любимый, единственный, сейчас мама тебе поможет.

Я хватаю свой мобильник и набираю маму. Да, четвертый час утра, но у меня муж болеет и мучается, какая мне сейчас разница, если я её разбужу, всё равно мне не к кому больше обратиться. 

Она берет трубку с четвертого гудка:

— Аня, что случилось?

— У Юры обострение... приступ хронического его заболевания, почки воспалились, пиелонефрит острый, температура за сорок точно, не мерили ещё, но он горячее, чем наша печка после протопки, у него бред, а до этого болела поясница и больно было делать малые дела... 

— Всё поняла, пришлю санитаров, ты пока все необходимое собери, тапочки, пижамы, расчёску, щётку, ну, ты знаешь сама. Нужна срочная госпитализация. Три-четыре дня, и приступ купируется, это для жизни не опасно, если сразу схватить и пролечить. Ты там не паникуй только, всё обойдется. Ох боком ему это всё выходит...

— Ты о чём?

— Я о лесоповале. А ты о чём подумала?

— Ни о чем. Жду санитаров с носилками. 

— Скоро будут. Аня... 

— Не сейчас, мама, после. 

И я прерываю связь. Просто не могу больше говорить. Не могу, и точка. 

— Мама, ты здесь, мама?

Я зажгла свечу, поставила её на столик, легла рядом с Юрочкой, взяла обе его руки в свои, и ласково их целую. 

— Ну конечно я здесь, любимый мой мальчик золотой, мама рядом, не волнуйся. Сейчас придут добрые дяди, они отнесут тебя в больничку, там тебя быстро вылечат и мы с тобой будем играть в разные игры. 

— В доминошки...

— Да, точно, именно в доминошки. И во что захочешь ещё. 

— В морской бой... Папа никогда не играет со мной...

— А мама будет играть с тобой, во что тебе нравится, всегда. Мама с тобой, родной!

— Папа врал мне, мама, он мне всё время врал...

— А что он тебе говорил, солнышко моё ясное?

— Что ты меня бросила... что хотела убить... что ты ненавидишь меня... так же сильно, как его...

— Нет, родной, ты прав, это всё обман. Твой папа просто не любит меня, и поэтому он тебе солгал. Мама никогда не бросала тебя, никогда не переставала любить тебя и молиться за тебя. Мама больше жизни любит тебя, Юрочка! Я здесь, рядом, я мама...

— Поцелуй меня, обними, а то тут темно и страшно... Папа говорит, что глупо бояться темноты и грозился запереть меня в чулане... а там пауки и не только...Я не хочу в чулан... не хочу в чулан...

Меня уже душат рыдания, но я не могу позволить себе расклеиться сейчас, когда ему так плохо, больно, страшно. 

Поэтому собираю всю свою волю в стальной кулак, целую его в горячий лоб, глажу по волосам, целую снова и шепчу ему как мантру:

— Не бойся чулана, маленький, я не позволю запереть тебя там! Этот монстр больше никогда не обидит тебя, мама не позволит, мама не допустит, чтобы злой человек наказывал её золотого мальчика! Я с тобой, родной, я теперь всегда и везде буду с тобой. Больше нечего бояться, никто больше не прогонит меня, не заставит оставить моего сыночка одного. 

— Ты правда больше не уйдешь, мамочка?

— Никогда! 

— А почему ты уходила? Я плохо себя вёл, да? Ты обиделась?

Я глажу его по волосам обеими руками, а по щекам безостановочно текут слёзы, и я уже ничего не могу с этим поделать. 

— Нет, счастье мое ненаглядное, что ты! Мама на тебя не обижалась, мама тебя обожает, ты же мое сердечко, моя душа, вся моя жизнь. Мама очень долго тебя искала, но никто не хотел говорить мне, где моё солнышко. И всё-таки я тебя нашла, и я больше никогда от тебя не уйду. И ты у меня самый послушный, самый замечательный сын на свете! 

Юра плачет, а я чувствую, что мой плач вот-вот перейдет в рыдание. 

Тут неожиданно его пальцы касаются моей щеки. 

— Мама, ты плачешь? Не надо... Мамочка, это я тебя расстроил, да? Прости меня, мама, пожалуйста! Я больше не буду, я не хотел тебя расстраивать, только не уходи, умоляю...

Всё, я рыдаю, почти что вою как белуга. Мне никак не утешиться, и тут я слышу стук во входную дверь – санитары пришли. 

— Родной, дяди пришли, сейчас понесём тебя в больничку, там тебя быстро вылечат. Я пойду открою...

— Мама, не уходи!!!

— Юрочка, милый мой, родной, ты же очень смелый, ты главный и единственный мужчина в моей жизни! Я тебе клянусь, это займет меньше минуты. Я только туда и сразу обратно, дверку им открою и сразу вернусь. Не бойся, я прошу тебя, только не бойся!

Поцеловав его руку, я с трудом разжимаю его кулак, вцепившийся в мою рубашку, шепча ему всё время, что отойду и сразу вернусь. 

Не думаю, что за всю свою жизнь я когда либо двигалась с такой скоростью, как в эту минуту. 

Пролетев пулей до двери, распахнув её, несусь обратно, и вижу, как он молча отчаянно шарит по матрасику в поисках своей мамы. 

— Всё, всё, мама уже вернулась, мамочка рядом, мамочка с тобой. Видишь, я же обещала тебе...

В неровном свете одной свечи его глаза смотрят в мои с выражением абсолютного доверия. 

— Я знал, что только тебе... что тебе можно верить. 

Сердце рвётся на части, Ариана притихла, хотя обычно она в это время любит позаниматься зарядкой, я еле дышу, как марафонец на полпути к финишу, когда кажется, что сил больше нет бежать... 

Санитары помогают мне одеть Юрочку, пока я уговариваю его, объясняю, почему нужно надеть теплые вещи, пока его будут нести в лазарет. Процедура занимает у нас где-то полчаса, потому что не так-то просто одеть мужчину, у которого бред и он думает, что он – маленький мальчик, который так долго тосковал по своей маме. 

Когда его наконец укладывают на носилки, я беру его за руку, и говорю, что пойду рядом, что не отпущу его руку ни за что на свете, но этого оказывается мало. 

— Мама, пожалуйста, иди сюда, я боюсь лежать тут один...

Я смотрю на санитаров, думая, что они сейчас вообще пошлют меня с моим больным мужем куда подальше, но один из них, явно главный, кивает мне, а когда я не реагирую, говорит:

— Ложитесь рядом, ничего, донесем обоих, носилки выдержат, это не проблема, и мы выдержим тоже, нас тут шестеро взрослых крепких мужчин. Давайте, забирайтесь, чего уж тут кочевряжиться, раз ему это надо. Нас предупредила Пахомовна, чтобы мы ничему не удивлялись, да и мы видели и не такое. 

Кстати, что с ним?

— Приступ хронического пиелонефрита. 

— Ого... Хронического?

— Да, почти с рождения...

— Врождённый дефект?

— Не совсем... нет. 

Я вижу, что санитарам интересно, что тут за история, но они проявляют такт, и больше не задают мне никаких вопросов. А я тихонечко укладываюсь рядом с почти уже находящимся в отключке Юрочкой, который при этом так ни на мгновение и не выпустил мою ладонь из своей, обнимаю его, целую, глажу, и ровно через минуту, когда санитары поднимают носилки и начинают движение вперед, мне становится совершенно безразлично, есть у этой сцены посторонние свидетели или нет. Да, Юрочка мой муж, не мой ребенок, но я готова быть для него именно тем, кто ему нужнее в каждой конкретной ситуации, и раз сейчас ему нужнее мама, значит, именно мамой его я и буду ровно до тех пор, пока ему нужна именно она. 

Наверное я тоже была в отключке какое-то время, потому что как нас донесли до лазарета, я не помню, совсем. А вот то, что я помню, это кто встречал нас в реанимации в пятом часу утра – мама. 

— Перекладывайте его вот сюда, и можете быть свободны, спасибо, сочтёмся, — говорит она санитарам, а я в это время сползаю с носилок сама, чтобы не мешать им делать свою работу. Но, даже учитывая тот факт, что Юра сейчас практически без сознания, ладонь мою он всё равно держит настолько крепко, что шансов уйти у меня бы не было даже в том случае, если бы я захотела уйти. 

Поэтому я просто сажусь рядышком на стульчик, целую его ладонь, наклонившись, кладу голову рядом с его головой, целую его в лоб, и так и сижу тихонечко, пока медсестра выполняет все указания врача; ставит капельницу, делает укол, приносит таблетки и воду в стакане, трогает меня за плечо, и говорит:

— Это вы ему выпить дадите после завтрака, это принимают после еды. Лекарства сильные, так что часов через шесть-семь он в себя придет, жар спадёт, врач сказал, что в катетере нет необходимости, позовёте меня, если вдруг он запросится в уборную. Вот кнопка, я рядом, сразу приду, если что-то понадобится. Всё будет хорошо, вы не волнуйтесь, такие приступы купируются буквально за три-четыре дня. Главное потом всё-таки соблюдать режим ещё недельку. Врач сказал, что вы можете об этом договориться с управляющим или с зам начальника по зоне. Это сделать стоит, чтобы осложнений не допустить. 

Я киваю. 

— Спасибо, я учту рекомендации доктора, и пролечимся сколько надо. 

Медсестра новенькая, я её впервые здесь вижу, на бейджике имя, Лидия. Она улыбается мне, и собирается уходить. Потом вдруг она обращает внимание на мой живот. 

— Давайте-ка вы ляжете на соседнюю койку, пока она свободна, и поспите как следует, он всё равно раньше чем часов через шесть не проснётся...

— Я понимаю, но всё хорошо, правда. Мне лучше сейчас быть рядом, да и не хочется силой...

И я поднимаю руку, показывая, что мою ладонь держат накрепко. 

— А если...

— А если, то может быть хуже. Он хоть и под действием лекарств, но реакция его тела может быть самой неожиданной, уж вы мне поверьте. 

— Так я верю, просто вам бы о малыше подумать, на таком сроке себя беречь нужно...

— Я берегу, поверьте. Мне необходимо чувствовать его, быть рядом, тогда и малышка наша тоже будет спокойна и счастлива. 

Лидия кивает снова. Потом говорит неожиданно:

— Я раньше во Владимире в роддоме работала, пока не вышла замуж, и не переехала в поселок, недалеко отсюда, и не нашла работу здесь. И вот всегда от мамочек это слышала, «мы», множественное число во всём, что касалось ребенка. «Мы поели», «Мы помылись», «Лечимся» и так далее. Но вот никогда раньше не слышала такого от женщины, говорившей о своем муже... 

Наблюдательная девушка Лидия, молодец, но я не знаю, как теперь ей на это ответить. 

И ровно в этот момент происходит то, что делает мой ответ и вовсе не нужным. Юра шевелится во сне, и бормочет тихо:

— Мамочка, ты рядом?

Второй рукой, свободной, я тихонько глажу его по волосам и шепчу:

— Конечно, родной, конечно рядом. 

И ровно через несколько секунд он снова спит глубоко и спокойно, а Лида, не дожидаясь комментариев по поводу увиденного, выходит из реанимации. 

Будучи уверенной, что Лида обязательно поспрашивает и Риту, свою коллегу медсестру, и маму, о том, что тут у нас за история, я рада тому факту, что мне самой не придется отвечать на вопросы, потому что, признаюсь честно, сил у меня особо на это нет, и взяться им не откуда. Всё, что интересует меня сейчас, это чтобы мой единственный мужчина пришёл в себя, чтобы ему помогли, а всё остальное наладится само собой. 

Спать не хочется, хочется просто сидеть тут, рядом с ним, слушать его дыхание, быть уверенной в том, что в любой момент я смогу его утешить и успокоить. Для чего ещё взрослому ребенку нужна мать, если не для этого...

И снова и снова волнами откуда-то изнутри поднимается инстинктивное желание защитить его от всех невзгод. За что ему было всё это, ну за что... За что мать бросила и чуть не убила, за что в батьки ему достался монстр... за какие грехи несовершенные... Мысли рвут сознание на части, но отключить голову никак не удается. 

Я глажу его по головушке и шепчу:

— Родной, я так тебя люблю... так люблю... 

Его щека прижимается к моей ладошке, он тихо мычит что-то во сне, я снова и снова ловлю себя на том, что у меня просто нет никого ближе и дороже, как вдруг кто-то касается моего плеча. 

Я резко поворачиваю голову налево, думая, что в предрассветном сумраке увижу Лидию, медсестру, но вопреки моим ожиданиям рядом со мной вообще никого нет. По крайней мере никого материального... 

А вот присутствие здесь другого человека я ощущаю всё равно. 

Тогда я на миг закрываю глаза, потом медленно открываю их снова, и на одно короткое мгновение грань между мирами стирается и я вижу, отчетливо, угловатую фигуру девочки-подростка с до боли знакомым мне выражением карих глаз, смотрящих на мир одновременно с вызовом и с мольбой. Мне нет необходимости спрашивать её, кто она такая и почему она здесь. 

Я вижу, как она тянет руки к Юрочке и... всё на этом. Видение закончилось так же внезапно, как началось, а вот ощущение истинности происходящего никуда не делось. 

Я видела её, видела на самом деле. И я знаю, всей душой ощущаю, что ей было нужно кроме того, чтобы просто увидеть сына. Она приходила о чём-то попросить и попросить об этом она хотела именно меня. Но она не успела дать мне знать, о чем именно она хотела попросить. Об этом мне предстоит догадаться самой. И одно предположение у меня уже есть.