Загадочная магия литературы

Однажды Эйнштейн задал интересный вопрос:

«Как получается так, что математика, продукт человеческой мысли, независимый от опыта, прекрасно соотносится с объектами физической реальности?»

Речь тут, конечно, идет не о прикладной математике, когда проводятся серии наблюдений, измерений, экспериментов и затем результаты их обобщаются в виде формул. 

Нет, речь идет о тех математических уравнениях, которые возникают чисто интеллектуальным усилием, как бы из самой математики, не имея никакой связи с действительностью, а потом вдруг оказывается, что они выражают собой реальные физические феномены. 

Вот отличный пример. 

В монографии Джона Уилера о гравитации я как-то прочел: через 40 лет уравнения Шварцшильда оказались чрезвычайно полезными для характеристики параметров черных дыр. 

Да, в самом деле оказались полезными. 

Но когда Карл Шварцшильд в 1916 году выводил свои уравнения, о черных дырах никто еще даже не подозревал. Их открыли действительно спустя 40 лет, первоначально назвав коллапсарами. 

Или когда Бернхард Риман в 1854 году создал неэвклидову, «криволинейную» геометрию, казалось бы чисто абстрактную, никто и думать не мог, что она потребуется Эйнштейну для искривленных пространств в его теории относительности. 

Вот эта прогностическая особенность математики и казалась Эйнштейну загадочной. 

И не ему одному. 

Каким образом математика описывает то, чего еще нет? 

Гипотезы здесь выдвигались самые разные. 

Например, что сама Вселенная представляет собой некую Высшую Математику, и мы эту математику не столько изобретаем, сколько открываем, как Колумб в свое время открыл Америку. Правда, непонятно, каким образом такая Математическая Вселенная могла возникнуть. 

Или что мы имеем дело с «ошибкой выжившего»: замечаем лишь те случаи, которые свидетельствуют о феноменальной прогностике математики, а остальные отбрасываем. Однако эти «случаи» слишком уж масштабны и многочисленны, чтобы оставлять их без внимания. 

В общем, объяснений данному феномену нет. 

Вместе с тем напрашивается еще одна гипотеза, пожалуй, наиболее интересная. Она основывается на так называемой копенгагенской интерпретации квантовой механики, которую на самом простом языке можно сформулировать так: мир  существует, потому что мы его наблюдаем – элементарная частица, фотон например, при наблюдении переходит из волнового состояния в корпускулярное, мир обретает материальность. 

Так вот, вполне возможно, что (пока) неведомая нам часть мироздания также наличествует в неопределенном, вероятностном, «множественном» состоянии, и лишь когда возникает «формула», уравнение, описывающее это состояние, схлопывается до конкретных параметров, соответствующих данной формуле. 

То есть математика не столько описывает мир, сколько создает его определенную конфигурацию. 

Лично мне эта гипотеза нравится. 

Тем более что она имеет определенное отношение к литературе. 

Ведь когда мы пишем роман, повесть, рассказ, то фиксируем закономерности мира конкретной языковой фактурой. Тоже схлопываем неопределенности бытия, сводя их к четкой и сюжетной «картинке». 

Создаем своего рода текстовую формулу жизни. 

Или проще:

Мир, каким мы его наблюдаем, во многом таков, потому что именно таким мы его описываем. 

В этом, на мой взгляд, и заключается загадочная магия литературы.