Спаситель

Спаситель

— Садись в машину. Кому сказал? Да забирайся ты уже в машину! 

Стоит закрыть глаза и позволить сознанию погрузиться в сон, я будто заново возвращаюсь в тот день и час, когда от звона стекла и криков людей закладывало уши. 

Раннее утро, привычная дорога, ведущая от того места, где квартировалась моя семья до аптеки, куда меня взяли на работу совсем недавно. 

Солнце светило ярко, радостно, на душе никаких забот, лишь предвкушение того, на что я потрачу первую зарплату. 

Рабочий день выдался спокойным и небогатым на посетителей. Лишь одна девочка долго жаловалась мне на то, что у нее стали появляться прыщи. 

Вечером я собиралась идти домой одна, потому что знала: старший брат задержится на работе. 

И вдруг, когда до закрытия аптеки оставалось всего полчаса, кто-то кинул громадный камень в одно из двух окон, чем напугал хозаина до полусмерти. 

Мы хотели позвать на помощь полицию, как вдруг я первая услышала крики с улицы. Там словно сошедший с ума океан, бесновались люди, кричавшие как одно целое страшную по своему смыслу фразу, "Все евреи должны умереть". 

Второй булыжник прилетел во второе окно, и на нем была намалевана желтая звезда. 

Улица и весь район сотрясались от звона разбитого стекла. 

Позже в историю та ночь вошла под названием "Хрустальная ночь". Вот как раз из-за разбитых окон. 

Когда я наконец решилась выбежать из аптеки, мимо ехала большая черная машина. 

Водитель потянулся, открыл пассажирскую дверь и приказал мне забраться внутрь.

Сначала я не хотела подчиняться приказу, но нарастающий гул пугал, пронизывал разум как сотни острых игл. Страх толкнул меня на то, чтобы сделать как он сказал. 

В темноте я не рассматривала водителя, лишь слушала и исполняла его команды. 

А вот когда машина остановила свое движение, дверь открылась и он схватил меня за локоть, я в панике дернулась в сторону, но он прошипел мне на ухо: «Хочешь жить, делай все как я говорю». 

Позже той ночью я всё спрашивала его, что стало с моей семьей. 

Ответ на этот вопрос узнала лишь через неделю. 

Как и ответ на вопрос о том, почему в ту ночь Ханси спас именно меня. Оказалось, что как-то раз много лет назад мой отец спас жизнь одной рожавшей немке. Сделал ей кесарево почти в полевых условиях. Спас и ее, и мальчика. 

Тина, мать Ханси, с детства рассказывала ему эту историю, познакомила его с Иосифом, моим отцом, и наказала при необходимости обязательно нам помочь. 

В Хрустальную Ночь Ханс спас мне жизнь, а больше никому из моей семьи он не сумел помочь. 

Узнав об этом, я дождалась, пока Ханс уйдет нс службу, взяла у него на кухне острый нож и в ванной вскрыла себе вены. 

Истечь кровью мне не позволила – мать Ханса, Тина, неожиданно вернувшаяся с работы домой посреди дня. 

Она своими руками накладывала мне на руки жгуты, принесла лёд, чтобы остановить кровотечение.

Позже по ее совету Ханс сделал мне фальшивые документы. Она повела меня в небольшой частный салон, где настояла на том, чтобы я стала платиновой блондинкой. 

На следующий день Тина отвела меня в место, где делали фотографии для дипломатов, выезжающих заграницу. 

Эти фотографии потом вклеили в мои новые документы. 

Тина хотела, чтобы мы с ее сыном покинули Берлин, сбежали с континента. Она все повторяла, «Хочу отправить вас в Австралию». 

В Австралию она нас отправить не успела. Да вообще никуда не смогла отправить. 

Какой-то моральный урод решил, что она на базаре заступилась за девочку-еврейку и ударил ее пять раз ножом. В сердце. Тина умерла на месте, а твари, понятное дело, ничего не сделали. Нашлись свидетели, утверждавшие, что Тина во всем была виновата сама, не надо заступаться за грязных жидов. 

Похоронив мать, Ханси стал настаивать на то, чтобы нам с ним зарегистрировать брак. Чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов. 

Сначала я сопротивлялась фиктивному браку, но ради памяти Тины вынуждена была в итоге согласиться на него. 

Документы мне выправили отличные, и став блондинкой, я вполне сходила за «истинную арийку». Мысленно я проклинала этих нелюдей каждый день, придумавших ересь о том, что немцы – какая-то там высшая арийская раса. А ничего так, что исторически арийцы это индусы? Эти твари даже не придумали ничего лучше кроме как перевернуть символ индуистского плодородия и назвать его «свастика». 

Как-то раз в сорок-втором мой «муж» пришел домой с этой мерзкой повязкой на руке. 

Тогда я впервые подняла на него руку, влепила пощечину. 

Он не сделал ни единой попытки увернуться от удара или перехватить мою руку. 

Звонкая оплеуха напомнила мне ту страшную Хрустальную Ночь. 

«Прости меня, Фирхэн. Так было надо». 

Впервые с той ночи Ханс тогда назвал меня Фирхэн. Фирочка. Моим настоящим именем. 

«Сними немедля и не смей надевать ее в этом доме! Ты позоришь память матери». 

«Я обещал ей, что спасу тебя. И не важно, что мне придется для этого делать...»

«Даже убивать таких же как я евреев?»

Тогда уж он взглянул мне прямо в глаза. 

— В расстрельную команду я не вступлю никогда! 

Глядя в серые глаза Ханса, я ему поверила. 

Почти не помню, что было дальше. Помню лишь поздний рассвет, залитую кровью простыню, тянущее чувство внизу живота, и сонного Ханси, всё спрашивавшего меня, всё ли в порядке. 

Через месяц после той ночи у меня случилась задержка. Вернее, я обратила внимание на то, что месячные не пришли, именно тогда. 

Рассказать о беременности Ханси я решилась лишь тогда, когда в ней не осталось сомнений. 

Тогда мой муж встал на колени и поклялся, что, хоть бы и ценой собственной жизни сохранит ее нам с ребёнком. У меня не возникло сомнений в его искренности и решимости. 

Акушерку Ханси привел к нам в квартиру, когда воды еще не отошли. 

Роды длились двое суток и от боли я постепенно сходила с ума. Но акушерка настаивала на том, что малыша торопить нельзя. 

Когда родилась дочь, ее крик словно стер все воспоминания о боли из моей памяти. 

Акушерка всё сделала как надо и положила голодную Тиночку мне на грудь. 

Подняв глаза, я встретилась взглядом с мужем. В ту ночь впервые я подумала о нем, как о любимом.

Мы не обсуждая назвали дочь в честь матери Ханси. 

Тине исполнилось лишь три месяца, когда, как-то раз ночью, летом сорок-третьего, Ханс разбудил меня в два часа, и приказал немедленно собирать вещи, брать только необходимое, и думать в первую очередь о дочери. 

Через два часа он посадил нас с Тиной в большую черную машину, сказал водителю шепотом несколько слов, передал ему пачку денег, поцеловал меня в губы и сказал, «С Богом». 

Машина проехала квартал, я догадалась, что нас везут на вокзал, воспользовалась тем, что машина притормозила в одном месте, вышла из нее, и бросилась назад. 

Берлин не спал. Берлин, медвежий город, никогда не спит. Но на меня никто не обращал внимание. 

Влетев в дом, я оставила Тину на диванчике, ворвалась в кабинет мужа и ударила фигуркой Гитлера из папье-маше сильно по руке, державшей револьвер. 

Ханс скривился от боли, вскочил на ноги, стал ругать меня за безрассудство, за то, что я не думаю о Тине. 

То, что я бросилась его целовать, говорило красноречивее слов. 

«Или живу с тобой, или умру с тобой». 

Когда в Берлин вошли советские войска, мой муж сдался им вместе с группой военных, давно уже понимавших, что война проиграна. 

В колонне я тихо шла за военнопленными, прижимая к себе притихшую дочь, и не теряя из виду светлой головы мужа. 

Ханси и остальных сдавшихся поместили в трудовой лагерь на территории СССР, на десять лет. Мне, как законной жене, позволили остаться в поселении рядом с лагерем. 

Там никто ни меня не жаловал, ни нашу дочь. 

Как-то раз она прибежала из садика в слезах. 

— Детки в группе меня побили. Они говорят, что я дочь фашиста!

— Они неправы. Ты не дочь фашиста. Ты дочь Спасителя! 

Да, Тине было всего пять лет, но она выслушала меня очень внимательно. С тех пор она всегда гордилась своим отцом. 

Десять лет спустя все, и я в том числе, стали звать моего спасителя Ванечка. 

Так и живем уже пятьдесят лет, Фирхэн и Ванечка. 

После войны я родила ему еще пятерых детей. 

Скоро мы станем прадедом и прабабкой. 

Наша старшая внучка Ривочка назвала первую дочь Тиночкой. 

А первого правнука внучка Сарочка обещала назвать Иосиф. 

Всякий раз, в шаббат и не только, благодарю Творца за то, что мой отец однажды помог появиться на свет самому дорогому мне человеку на земле.