Спроси меня - как жизнь? - 4

Тюремщики любят читать романы и больше, чем кто-либо, нуждаются в литературе.” 

О.Мандельштам

Я - не Бабель, чтоб часами оттачивать фразы. Да и писатель я посредственный, хоть книг в бумаге издал массу. Больше, конечно, компиляции на модные в девяностых темы. Да про геронтологиюнаписал: «Моя веселая пиявка». Пяток детективов, несколько прозаических романов «за жизнь», комедию на тему тюрем и зон.

И все время пытался донести для читателей одну истину? Не надо бояться ведьм, а надо бояться людей, которые их заживо сжигали при скоплении радостной толпы…

В конечном итоге я в период рассвета творческих возможностей (где-то годам к 40) был конченным мизантропом! А тут как раз пришло время свободного фриланса и отменили статью УК под номером 209, которая позволяла всех не работающих сажать в тюрьму. Нельзя не вспомнить великого Бродского и судилище над ним:

«…— А кто вас причислил к поэтам?

— Никто, — отвечал Бродский. — А кто причислил меня к роду человеческому?

Последние слова о том, что он своими стихами еще прославит родину, утонули в смехе привезенных на суд передовиков производства и дружинников.

На следующий день этот судебный фарс газеты представили как торжество справедливости: «Тунеядцу воздается должное», — писала газета «Смена». Мы жили тогда в перевернутом мире».

Но перейду к теме самовосхваления, журналист я и правда, хороший. Многие мои газетные статьи заслуживали успеха, помнится в Израиле даже тираж газета увеличивала благодаря моим заметкам…

Впрочем, я только лишь потому решил поделиться острыми элементами биографии, что в ней прослеживается история СССР и России. И, даже, немного царской России, ибо мои папа и мама родились именно в ней. И это было очень не просто, ибо мама была армянкой из Нахичиваня, а отец евреем из Крыма… (В конце книги есть подборка старинных фото, посмотрите, если интересно). 

И вот очень примечательная деталь, характеризующая то время, в котором я жил…

..Не стану описывать детально издевательства, коим подвергаются арестованные на пересылках и вообще в СИЗО (следственных изоляторах). Все это дико, ибо наша вина не доказана, до суда мы считаемся лишь подозреваемыми. Тем ни менее новичка топчут и гнобят с обеих сторон: надзиратели как бы снаружи, старожилы зека как бы изнутри. Меня впихнули в камеру, типичную для советских тюрем – убогую и жаркую и столь  же типично переполненную народом. Судя по тощим матрасам, часть сидельцев спала под нарами. Трехэтажные нары подчеркивали надежные потолки сталинских строений. Впрочем, зря грешу на усатого, вон в углу дата барельефом: «1900, инженер Воейковъ». Сверх память услужливо подсказывает: участвовал в проектировании и строительстве магазина Елисеевых.

В общем впихнули меня в хату с вонючим матрасом и вонючей подушкой, свернутыми рулоном у меня же под мышкой. И сразу же какой-то мелкий метнул мне под ноги полотенце.

Полагалось принять игру – вытереть ноги о полотенце, провести положенный ритуал, но мне все осточертело. Я отшвырнул тряпку, незаслуженно названную рушником, и пройдя к столу у окна, спросил устало:

- Надеюсь, хоть смотрящий по хате имеется?

- Ты чё, борзой! – возопил тощий мужичок в грязной майке и в наколках

В таком случае есть три алгоритма поведения.

1. Ударить его в по-босяцки, расслабленной кистью по глазам, а потом сделать шмазь, то есть взять всей пятерней за рожу и пропустить её сквозь пальцы, как тряпку.

2. Перевести ситуацию в шутку.

3. Не обращать внимание и обратиться к более вменяемому сидельцу.

Я на секунду задумался и сказал:

- Ты чего крутишься тут, крученый что ли?

Крученый в обеих ударениях рассматривается ворами, как одобрение с элементом насмешки. Однозначно среагировать трудно. 

Но мне повезло, я попал на погоняло мужичка, толпа зареготала.

Пожилой плотный мужичок в углу на шконке (не приведи бог назвать вора мужиком!) окликнул меня:

- Новичок, обзовись?

- Погоняло Маэстро (вспомнил свое старое, их было два, второе – Профессор, когда вошел в возраст), статья 144, какая часть пока не определили. Ходка по следствию третья (подследственного вычислить по тюремной почте не так-то легко и быстро).

- И все по карману (в смысле, по 144 – воровство)?

- Нет, чаще по 147 (мошенничество).

- Ого! А не молод ли?

- С детства правильными людьми учен?

- Обзовись? (Это намек на клички наставников из уголовного мира. Но я то воров Иркутска прекрасно знаю, учился на одной парте с младшим братом одного из главных).

- Шкиля, Харьков Витя, Батяня, Труп.

- Знатно! Сидай ко мне, счас шконку освободят.

Я выдохнул облегченно, старые знания пригодились, никто меня больше на этой тюрьме доставать не будет. Кроме, конечно, режимников и дубаков (оперативных работников и надзирателей).

Сидельцев много, часть ночует под шконками. Прежде всего, конечно, два чухана, которых не сделали петухами (не отпидарасили) лишь из-за их грязного вида и возраста, а просто обоссали и отторгли от общего стола – «опустили». Обоим чуть за пятьдесят. Пырин и Чигасов. 

Пырин - колобок, немного побитый, но в целом неплохой: нежадный, компанейский. 

Чигасов - без правой кисти, на культяпку которой  он надевал шерстяной чулок, с лицом, изломанным тиком, слегка омертвевшей правой щекой, неряшливый и истеричный.  Пырин сидел в своей хате (в деревенской, а не нашей) в обнимку со жбаном браги, когда соседи попросили посмотреть за восьми месячной девочкой, пока они сходят в кино. Он был один, брага крепкая, в хате жарко натоплено. Сидел он по-домашнему в нательном. И, когда девочка, удовлетворенно гулькая, забралась к нему в кальсоны, в место интимное, Пырин протеста не выразил, потягивая себе бражку, и, возможно, тоже удовлетворенно гулькал - этакий толстячок-добрячок.

Дети все незнакомое тянут в рот, а соседи, вернувшись из кино, заглянули сперва в проталину окна.

Потом Пырин бегал в исподнем по грязному снегу вокруг деревни, сужая круги и оглядываясь на сельчан с кольями. До участкового ему удалось добежать только после третьего круга.

За время следствия он всякого натерпелся, но забитость не переросла у него в ненависть, скорей приобрела смущенную настороженность.

Чигасов свою историю рассказывал так. Он служил сторожем в совхозном гараже, вечером приезжали на велосипедах девчонки - мелкота шести-девяти лет, полазить по кабинам машин, подразнить глупенького дядю Чигасова.

В машинах были наклеены вырезки из журналов, открытки. Большей частью фривольные. Дразнилки приобрели сексуальный оттенок типа: «а тебе, дядя, слабо показать, а вот мы у мальчишек видели, у них маленький, а у вас какой...» Дядя Чигасов притворно сердился, журил пацанок. Тогда против него был создан заговор.  Девчонки заключили с ним договор, что сперва они снимут трусики, а потом дяденька... Заставили его дать честное пионерское под салютом, что не обманет...  

На суде дядя Чигасов отчаянно дергал полупарализованным лицом, выпячивал культяпку, косноязычно объяснял, что его совратили, что он не мог нарушить пионерское слово, которое дал под давлением.  Его били часто, гнали из-за общего стола, передних зубов он лишился почти полностью, и единственное утешение находил в визитах в оперативно-режимную часть, после чего его обидчики удалялись на отдых в карцер, а дядя Чигасов лез за общий стол, яростно чавкал, разбрасывая из жадного рта крошки капусты и крупы.Постоянные инциденты так надоели даже администрации, что Чигасова поставили на расход по питанию - насыщается он теперь в окружении нашей тюремной хозобслуги, представители которой выражать недовольство попранием уголовных понятиях не решаются…

Ну а раз разговор зашел о зонах и тюрьмах, то сидел три раза (не считая армейской губы (гауптвахты). Первый раз в десятом классе, как раз на зимних каникулах. За попытку продать пистолет. 1960 год. Оружие у сибиряков в те годы было много. И это, не считая охотничьего. И особой строгости власти к «оруженосцам» не проявляла. Даже у моего старшего брата – геолога был револьвер, который он небрежно держал в шкафу среди разного барахла. Да и у отца – врача было разрешение на оружие. Как-то пожилой участковый с нашивками на гимнастерке за ранения и заменяющие медали поймал меня (выскочив из-за угла) со стартовым пистолетом (для стрельбы применялись капсюлы жевело (в 1823 году некий француз Жозеф-Марин Жевело (1786 - 1843) подал заявку на патент, в котором предлагалось использовать фульминат ртути в смеси с бертолетовой солью (KClO3) и трисульфидом сурьмы (Sb2S3) для снаряжения ружейных патронов, точнее, для инициации порохового заряда.), которых в любом доме тогда было полно (ибо мы в те годы снаряжали патроны сами) и просто дал подзатыльник, а пистолет наказал из дома не выносить… (Ох какая неуклюжая фраза получилась, но все приходится разъяснять – очень отстоит 2025 год от провинции в Сибири 1960 года.)

И вот как-то старшие мальчишки продали мне (за бутылку) старый пистолет (как узнал позже, немецкого производства Bergmann-Bayard Model 1910-21, 9 мм) без патронов. Наигравшись и похваставшись всем мальчишкам во дворе и в школе я решил его перепродать и сговорился на барахолке с каким-то студентом из института иностранных языков (иняза). Принес, как обещал прямо к общаге и меня там задержали комитетчики (он оказался их осведомителем). После короткого допроса послали в КПЗ (камеру предварительного заключения), где я впервые встретился с настоящим «сидельцем» - разумным, спокойным и знающим вором в законе. Ах, как он пел! Он научил меня песне, которую до сих пор не своровали исполнители шлягеров:

«Я так тебя люблю!

Усталая, больная,

Пришла к тебе,

О, не гони – молю.

Пусть я преступная,

Но пред тобой чиста я,

Об этом знаешь ты,

Как я тебя люблю.»

А еще он пел из кинофильма «Господин-420» 1955 года песеньку Раджа Капура…

– И глядит Раджа на нее, дрожа,

В ней черты любимые видны…

Радж узнал лицо своей жены.

– Ту, которою любил,

Для тебя, Раджа убил,

Ты так сказал, так приказал,

Месть слепа!

Так получай же, Раджа,

Пусть эта голова. 

Тебе напомнит о пролитой крови.

Мне, балованному профессорскому сыночку, позднему ребенку (отцу было в момент зачатия под пятьдесят, в те годы – старость, он и умер в 65) все это было ново и удивительно, совсем иной мир со своими культурными заморочками.

Обо все этом давно написано, давно издано в бумаге и до сих пор бродят по инету тени моего писательского труда. Вот, к примеру, о том, как меня судили по разнарядке КГБ за слишком вольное поведение в стихах и разговорах.