Нас не учили умирать - да мы и жить не доучились.

Скучал по ночам, когда ждёшь, притаившись, и каждый шорох — как колокол.

По команде «вперёд», когда ноги будто сами знают, куда бежать.

Скучал по пустоте в голове, которую приносит только бой

4 АПРЕЛЯ 1998 ГОДА. ТЕРРИТОРИЯ НЕПРИЗНАННОЙ РЕСПУБЛИКИ РЫЖОВИЯ, Г. КРЕСТОПОЛЬ

— Эй, малой, не мельтеши, перед смертью не надышишься, — Большой с легкой ухмылкой смотрел на меня, спокойно покуривая сигарету. Он сидел на бруствере, свесив ноги в окоп, как на крыльце деревенского дома, будто впереди не бой, а вечер с домино и самогоном. Как будто и не было свежевырытого окопа, как будто в город не направлялась колонна правительственных сил, которую мы должны были встречать практически голыми руками. Я для успокоения погладил две эфки, лежащие в нише окопа. В отличие от Большого у меня даже карабина не было — только саперная лопата, маленький ножичек и две гранаты.

— Я не малой. Меня Замир зовут, — пробормотал я, не глядя на него.

— Здесь имена не живут, — Большой бросил взгляд в сторону серого горизонта, — они остались там, в обычной жизни, — он протянул мне пачку «Lucky Strike». — Курить то тебе уже можно, Замир?

— Я студент вообще-то. В столице учился, на третьем курсе, — грязные пальцы подхватили сигарету, и я с видом бывалого курильщика зажал её между зубами. Большой наклонился ко мне, чтобы дать огня.

— А, ну тогда всё понятно, — кивнул он, — будешь тогда Студентом.

Мне оставалось только хмыкнуть и затянуться табачным дымом впервые в жизни. Сплоховать не хотелось, поэтому я смог удержать вырывающийся наружу кашель, и с облегчением выдохнул отраву. И как люди выкуривает по две пачки этого дерьма в день?

Мы вырыли свой окоп на окраине города — перекресток был как на ладони. Слева полуразрушенный забор, справа обугленный остов маршрутки, а дальше пустая улица и частные домишки. Большая часть местных уехали дальше, на восток, кто-то перебрался к родне в центр, но некоторые прятались здесь по подвалам. Основная колонна должна заходить через центральную улицу, поэтому была надежда что к нам сегодня никто не пожалует.

— А если через нас попрут? — спросил я, не поднимая взгляда.

— Тогда мы тут все сдохнем, — спокойно сказал Большой и снова затянулся. — Зато быстро.

Я криво усмехнулся. Он умел обнадеживать, черт его дери. Мы оба замолчали, думая о своем. Большой был из бывших военных. Ещё при коммунистах. Наверно ушел с приходом нового президента, когда всех рыжовцев поперли из армии.

— Когда начнется, не дергайся. Бросишь гранату — сразу кати влево, ныряй под забор и шкерься в доме. Если повезет — не заметят, — он пристально посмотрел на меня, и бросив бычок в грязь, раздавил его сапогом.

— А если заметят?

— Тогда лопатой их мочи, — сказал он и подмигнул.

Продолжить ему не дали — до нас донесся раскатистый гром, и я почувствовал, как под ногами задрожала земля. Прогремело ещё несколько раз.

— Это арта работает? — я и не заметил как начал сжимать в руках холодную эфку.

— Не похоже. Выходов не было, — Большой спрыгнул ко мне в окоп и снял с плеча старенькую Мосинку. На секунду все затихло, и тут же вдалеке будто заработали отбойные молотки. Захлебываясь, они иногда замолкали, чтобы вновь активно застучать, — а вот это, Студент, уже стрелкотня. Кто-то уже начал веселье.

Звуки и не собирались стихать, только набирая обороты. Иногда после удара особо тяжелого молотка, они останавливались, но потом неустанно продолжались. Большой аккуратно и не спеша прилаживал винтовку на бруствер, а я до боли в глазах всматривался в горизонт. Большой заговорил негромко, но я все равно слышал его.

— Бывает, как начнется — не поймешь, кто где. Тем более, когда связи нет.

Связи действительно не было. В соседнем доме наверняка был домашний телефон, но пшеки предусмотрительно разбомбили местную АТС, да и электричества в городе уже не было несколько суток. Комар, парнишка который был с нами на позиции, ещё несколько часов назад отправился в центр, узнавать ситуацию и получать приказы, но так и не вернулся. Струсил. Большой выложил перед собой несколько обойм для винтовки и продолжил.

— Помню в Югославии я так свой первый бой просрал. Ночью. Страшно бля, всё гремит, трассера туда-сюда, а мы в канаве лежим как дураки. Потом оказалось — сербы сами себя по дурости гоняли.

Отчего-то захотелось ответить что-то колкое, сказать, что я бы в такой ситуации не испугался, но наружу ничего не лезло. До этого Большой не говорил, что воевал в Сербии. Ещё больше причин держаться его и делать все что он говорит. Мы прождали ещё несколько минут, и звуки начали потихоньку затихать. Никакие колонны перед нами так и не выскочили. Я не знал, расслабиться или напрячься, но спустя сорок минут пристального вглядывания в горизонт внутренняя пружина потихоньку разжалась.

И тут, из-за дома, справа от позиции выскочила фигура — резвая, но неуклюжая. Я подобрался, а Большой уже взял человека на прицел, когда голос прорезал тишину:

— Свои! Кипарис десять, кипарис десять!

Это был Комар. Потный, в пыли, с помятой физиономией и разодранным рукавом, будто с собакой подрался. Он подбежал, встав у бруствера и с широкой, почти безумной ухмылкой выдохнул.

— Ты чего, урод, так долго? — Большой не стал церемониться — За это время можно было раз пять сходить туда-обратно.

— Так я это… Меня в центре какие-то вояки схватили, сказали что я корректировщик, рожу начистили и в комендатуру упаковали, — Комар на секунду даже перестал улыбаться, потрогав рукой свежие ссадины на лице, но потом вернулся в прежнее состояние, — ну это все херня, главное что не будет сегодня никакой колонны. Была, а теперь больше и не будет.

Он хотел было продолжить, но остановился и начал хлопать себя по карманам. С досадой вытащил надломанную сигарету, но Большой протянул ему из своих запасов, и Комар, немного успокоившись, уже с важным видом продолжил.

— В комендатуре дядька мой устроился. Без разбирательств вытащили. Я хотел найти кого-то из командования — бесполезно, никто не слушает, все заняты. Сказали: жди. Я уже хотел воротаться, но тут начались эти взрывы, и я смекнул что начался бой где-то на подходах к городу. Решил дождаться результатов, чтобы уже с ними к вам вернуться — он посмотрел сначала на меня, потом на Большого, ища одобрения — Кароче, оказалось, это наши встретили колонну где-то рядом с Сребрянкой, — он активно замахал руками, — раздолбали там всех, кучу танков и БТРов пожгли, поляки убегали, только пятки видно — долго они ещё сюда не ссунутся.

— Ну, слава Богу, — пробормотал я. — Не сегодня. Живем ещё.

— Живем! — подхватил Комар, хлопнув меня по плечу.

Но Большой не разделил нашей радости. Он продолжал устраивать свою винтовку, глядя куда-то в темнеющий горизонт.

— Чего ты как на похоронах? — хмыкнул Комар, — расслабься, дед, поляки получили по зубам и не скоро ещё сунутся.

Большой не ответил сразу. Он с какой-то любовью протер свой карабин мозолистой рукой, убрал обоймы обратно в карман, и только тогда сказал:

— Это сегодня. А в следующий раз они придут всерьез. Сначала разнесут город артой и авиацией, а потом начнут по-тихому зачищать. Они теперь сюда придут не порядок наводить, а мстить за свой позор.

Наступила тишина. Вдалеке ещё что-то постреливало, но уже редко. Тогда я ещё не знал насколько прав окажется Большой.

Он сражался за независимость родной Республики, но победа не принесла ему места в новой жизни. Страна, за свободу которой он проливал кровь, стремительно менялась: заводы и фабрики переходили в руки олигархов, героев заменяли бизнесмены, а крупный капитал стал главной добродетелью. Разгул бандитизма, жестокие законы рынка, бывшие ополченцы, ставшие бандитами. Ему не было места в этом мире.

Тогда пришлось вернуться к тому, что он умел лучше всего — к войне.

Отрывок из книги в процессе написания.