Несколько странных встреч

К флэшмобу от Елены Логиновой (Ануровой) "о странных встречах, когда герои встречают кого-то, кто влияет на их планы или меняет их жизнь".

У меня таких встреч немало, но не всегда из эпизода видна их значимость. Однако попробую.

1) Из "Дочери Хранительницы": знакомство Орли с карликом-поэтом Эрком. Это важный, даже судьбоносный момент в жизни всех участников приключения.

Ждала, ждала Орли возвращения Робина — а тот всё не возвращался и не возвращался. И скоро она совсем заскучала: темно, одиноко, словом перемолвиться не с кем. Попыталась было сквозь щель деревню разглядеть — только не видно было почти ничего, лишь жнивье да ивовые кусты. Тогда вытащила Орли из-за ворота своего бронзового рыцаря. Сначала просто его рассматривать принялась, а потом, как в детстве, когда играла с деревянной куклой, заговорила на два голоса — за себя и за него.

— Эй, рыцарь мой верный, что слышно о ши о нашей?

— Почтенная госпожа моя! Обошел я весь Придайн, видел и великих королей, и доблестных воинов, и благочестивых монахов, и дерзких разбойников, спрашивал всех их о нашей ши — и не дождался ответа.

— Видел ли ты следы ее на здешних дорогах, верный мой рыцарь?

— Обошел я все дороги Придайна, почтенная моя госпожа! Видел я следы и людей, и коров, и свиней, даже след огромного груагаха повстречал возле Хабрен, но следов нашей ши не встретил.

— Искал ли ты ее в заезжих домах, верный мой рыцарь?

— Был я в заезжих домах и Кер-Мирддина, и Кер-Леона, и Бата, вдоволь мяса наелся, славным элем допьяна напился...

Как Орли про эль вымолвила — так сразу вдруг и замолчала. Вспомнила, что Этнин из-за этого самого эля гейс нарушила, — и проснулась у ирландки в сердце притихшая было тревога. Полезли в голову всякие нехорошие мысли — одна другой противнее. Вот рыцарь этот — разве для того он ей ивою подарен, чтобы с ним, как с куклой, играть? Или зачем, например, было страшного косматого великана-груагаха всуе поминать? Почудилось ей даже, что груагах уже и к дому явился, смотрит на нее сквозь щель в стене огромными глазищами. Одному только Орли и порадовалась — что подружку-ши свою вслух по имени так и не назвала: авось еще большей беды на нее не накликала!

Когда вернулся Робин, Орли так и сидела у дальней стены на колоде, уткнувшись лицом в подол платья и обхватив голову руками. Услышав скрежет несмазанных дверных петель, она тут же встрепенулась, подскочила. Стремглав подбежала к двери, встала в проходе. И ахнула. Воскликнула:

— Вот это да! Это же настоящий фэй... — и осеклась.

И правда, было чему удивиться: рядом с Робином стоял крохотный человечек, едва достававший тому макушкой до пояса, однако же взрослый и даже немолодой, с несколькими светло-желтыми прядями поседевших волос в темно-рыжей шевелюре. Стоял он на совсем коротких, почти младенческих, ножках, отчего туловище его казалось несоразмерно длинным. Но вид человечек имел очень опрятный, даже щегольский: чисто выбритое чуть полноватое лицо, ровно подстриженные короткие волосы, явно новенькая красная туника и такие же красные штаны до колен. А еще — желтые кожаные башмаки, несоразмерно большие для его роста.

Слегка переваливаясь, человечек подошел к Орли, остановился перед ней, посмотрел снизу вверх, оценивающе обвел взглядом. И надолго застыл, прижав палец к пухлому подбородку. А у Орли в голове все это время только одно и вертелось: «Человек или фэйри? Фэйри или все-таки человек?»

Наконец Робин прервал молчание:

— Ну, что скажешь, Свамм? Годится ли она на что?

Спросил по-ирландски. Это Орли отметила, удивилась — и мысленно Робина поблагодарила. Должно быть, это он нарочно — чтобы она тоже поняла. А то принялись бы эти двое между собой по-саксонски балакать — и попробуй хоть что-нибудь разбери!

— На вид — так себе, — отозвался человечек тоже по-ирландски неожиданно звучным низким голосом и потрогал у себя под глазом — должно быть, намекнул на все еще красовавшийся на лице у Орли синяк. — Однако же то, что я расслышал снаружи, мне понравилось. Но дай мне еще подумать.

Тут Орли еще больше встревожилась. А ну как убедит Робина коротышка этот не брать ее с собой в дом шерифа! Ну... Тогда она сама туда пойдет, благо теперь при праще! А камней можно и по дороге насобирать, так-то!

Однако Робин, стоявший сейчас у человечка за спиной, заулыбался и подмигнул Орли. Кивнул: мол, всё идет как надо.

— Что ж, Орли, вот теперь можно тебе моего дружка и представить. Свамм это, лицедей, мне не чета, когда-то перед самим королем Пеадой представления давал.

— Здешние меня Сваммом прозвали, — с важным видом принялся объяснять крошечный человечек. — Грибом, значит. А так-то я Эрк ап Кэй, родом из Думнонии... Эй, ты чего оробела, десси? Подменышей не видала, что ли? — и вдруг расхохотался: — Видишь, с кем связалась — что старина Робин, что я! Ну всё, теперь берегись: пока саму такой же, как мы, не сделаем — не отстанем!

— Эй, Свамм! Не пугай девочку, — Робин грозно глянул на человечка, и тот сразу же умолк, насупился. — Ей и так досталось. Да и не за шутками твоими она сюда аж из-за Диведа пришла.

И ухмыльнулся: — Сам бы ты ведь столько нипочем не прошел, а?

А вот из "Оксфордской истории" -- на первый взгляд ничем не примечательная встреча -- разве что обстоятельства ее странноватые, и с языком общения что-то не так... Но непримечательность тут очень обманчива.

 И все-таки язык — это одно, а страна — совсем другое. Как он очутился в Англии, Валандил вспомнил не сразу. Вроде бы спать он ложился, как всегда, в своей комнатушке в купчинской «хрущевке» — а проснулся почему-то в оксфордском отеле. И, что самое загадочное, поначалу не удивился этому ни капельки. Потом ни с того ни с сего в памяти всплыло, как он мечтал добраться до мест, где жил и творил Профессор, как собирался поклониться его могиле, как, старательно выводя гелевой ручкой округлые буквы тенгвара, писал ему письмо на высоком квенья... Ну, а дальше помаленьку стали подтягиваться, нанизываться одно на другое и остальные воспоминания. Кажется, был какой-то непонятный лотерейный билет, оказавшийся вдруг выигрышным; кажется, призом удивительно кстати оказался тур в Великобританию, да еще и с остановкой в Оксфорде; кажется, Валандил летел на самолете сначала из Пулково в Хельсинки, потом из Хельсинки в Хитроу, а потом еще ехал на автобусе... В общем, рассыпанный пазл в конце концов сложился во вполне правдоподобную картинку. И все равно в этой истории было нечто подозрительное, ненастоящее...

От размышлений Валандила отвлек очередной порыв ветра. На этот раз дело не ограничилось порцией ледяной крупы: что-то мягкое мазнуло его по лицу, накрыло нос и глаза, загородило свет. А еще через мгновение Валандил с удивлением обнаружил в руке тоненький, полупрозрачный, явно женский шарфик в красную и желтую полоску.

— О! — раздалось вдруг сзади. — Ма́эн зру́гани!

Голос был звонкий, тоненький, почти детский. И как будто бы испуганный. А слова — совершенно непонятные. Не похожие ни на английские, ни на русские, ни на квенья, ни на синдарин.

Валандил недоуменно обернулся. И увидел стоявшую совсем рядом щупленькую девчонку-подростка в легкой, не по погоде, ярко-зеленой курточке и синих джинсиках. Желтая вязаная шапочка с огромным помпоном придавала ей чудной вид, сразу и забавный, и трогательный. Из-под шапочки выбивались, свешиваясь на лоб и щеки, волнистые пряди медно-рыжих волос.

Девчонка стояла с растерянным видом и вроде бы разглядывала шарфик в его руках — впрочем, куда она смотрела на самом деле, сказать было трудно: глаза ее были надежно спрятаны за большими дымчатыми стеклами очков.

— Ай м сорри... — смущенно пробормотал Валандил, изо всех сил стараясь изобразить правильное «королевское» произношение.

Девчонка не ответила, лишь робко попыталась улыбнуться. Не кивнула, не подошла, не протянула руку — так и осталась стоять на месте, неловко переминаясь с ноги на ногу, как не выучившая урок школьница у доски.

Подумав, Валандил решился. Шагнул к девчонке, протянул ей злополучный шарфик. Та как-то очень уж церемонно приняла его, да еще и вежливо поклонилась, точь-в-точь как в историческом фильме. А потом произнесла что-то вроде «Дио́хан Вариа́н» — представилась, что ли?

Пришлось представляться и Валандилу — куда ж теперь было деваться? Смущаясь, он неумело поклонился в ответ и едва слышно пробормотал: «Валентин». Назваться Валандил почему-то решил все-таки по-цивильному. А почему — и сам не понял.

А девчонка вдруг радостно разулыбалась. Звонко воскликнула:

— О! Валенти́нус! Гра́тиас а́го! — и быстро-быстро затараторила — увы, опять не по-английски. С изумлением Валандил опознал латинские слова — ну, или, скорее, слова какого-то очень похожего на латынь, но все-таки другого языка — сардинского, что ли? И вроде бы даже разобрал в девчоночьей скороговорке «большое спасибо».

Латынь Валандил знал, но совсем чуточку. Был у него в универе такой предмет, «Древние языки и культуры», вот там-то студенты ее и учили — правда, по большей части пословицы да афоризмы и совсем немножко грамматику. Так что составить самостоятельно даже простенькое «не сто́ит благодарности» оказалось для него непосильной задачей.

Помучившись, Валандил все же припомнил вроде бы подходящее изречение. Уверенно произнес начало: «Фе́ци квод потуи́...», потом вдруг сообразил, что слова эти не совсем о том. Не договорив, запнулся. Шепотом обозвал себя остолопом. И, чувствуя, как краснеет от стыда за свою беспомощную латынь, опустил голову.

А через миг услышал радостный возглас:

— Простите, вы... Вы же ведь русский, да? Ой, как же это здорово-то!

По-русски девочка заговорила неожиданно бойко и вполне правильно — не путала ни звуков, ни окончаний. Правда, у нее оказался странный, непривычный акцент: даже быстро тараторя, она умудрялась словно бы напевать фразы, растягивая гласные на концах слов. Но понимать ее эта необычная манера вовсе не мешала и даже не раздражала. Валандил слушал девочку и, удивляясь себе, радовался — тому, что был теперь не одинок в этом знакомом прежде только по книгам и интернету городе, в этих поисках почему-то не ведомой никому из местных могилы...

3. Ну и из "Фрау залигэ" -- встреча, переменившая всю жизнь юного Петера Мюллера.

Как же жарко! Как же болит голова… И не только голова: ноет туго перебинтованная правая нога, а если попытаться ею шевельнуть… Нет, лучше не надо! А еще трудно дышать. Петер пытается глубоко вдохнуть, и его немедленно одолевает мучительный надсадный кашель. Как же хорошо, что он уже не в лесу, а у себя дома, в постели… Но это же невозможно: он же ехал из Кельна не домой, а к мэтру Марку в эту самую Медаману, в городишко, где-то рядом с которым нашли эти непонятные кости…

А потом сквозь жар и головную боль пробиваются воспоминания… Вот Петер пытается выбраться из ямы — но не удается даже приподняться: правую ногу пронизывает острая боль, такая, что невозможно сдержать крик. Вот кто-то дотрагивается до его руки: странно, вроде бы не было слышно ничьих шагов. Зверь, что ли? Но нет, не зверь: дотронувшийся вдруг заговаривает с ним — высоким женским голосом, по-германски, но как-то очень уж мелодично и с необычным, не похожим ни на местное франкское, ни на южное алеманнское, произношением звука «р»:

— Вас ист лос мит и́нэн? Бра́ухэн зи хи́льфэ?

Обрывки воспоминаний с трудом складываются в единую целостную картину. Вот загадочная невидимая в темноте обладательница странного акцента о чем-то спрашивает Петера, вот больно прощупывает его и без того пострадавшую ногу, вот что-то делает с ней. Словно наяву, в памяти воскресает острая, чудовищная по силе, но короткая боль, сменяющаяся чувством жара и в ноге, и во всем теле. Потом его, кажется, куда-то тащат, что-то ему говорят. Этот голос… Должно быть, он никогда не сможет его забыть! Воображение вновь пытается нарисовать Петронию картину — только на сей раз не пейзаж, как на дороге, а портрет прекрасной незнакомки. Таинственная дама получается юной, стройной, темноволосой, с тонкими правильными чертами лица, с большими голубыми глазами. Странное дело: Петер ловит себя на том, что у него не возникает никаких непристойных мечтаний, которые раньше непременно полезли бы ему в голову. И дело тут явно не в жа́ре и не в больной ноге: до сих пор ни лихорадки, ни ушибы ему в таких случаях не мешали совершенно. Просто… просто подумать вот так о своей спасительнице кажется ему чем-то невероятно кощунственным, недопустимым, немыслимым.

И удивительное дело: стоило Петеру вспомнить голос незнакомки, как он уже слышит его наяву. Где-то на улице, но, судя по всему, совсем рядом с домом она разговаривает с каким-то мужчиной, обладателем высокого тенора, — кажется, что-то терпеливо объясняет, втолковывает собеседнику, а тот отвечает с оправдывающейся, извиняющейся интонацией. Язык, на котором происходит диалог, кажется германцу Петеру красивым, мелодичным — но при этом совершенно непонятным. Пожалуй, он чем-то похож по звучанию на латынь — на настоящую живую латынь южных гесперийцев, а не на книжный язык университетских знатоков классического произношения, — вот только в речи не удается уловить ни одного знакомого слова. А иногда ухо Петера ухватывает в таинственных чужеземных словах совершенно непривычные звуки, каких не бывает ни в германском, ни в латыни, и тогда надежда хоть что-нибудь понять пропадает — до следующей услышанной фразы.

А потом отворяется дверь — и обладательница волшебного голоса и неведомого языка появляется на пороге. Нет, она вовсе не похожа на тот образ, который мысленно нарисовал себе Петер… В полумраке не разглядеть ни цвета ее воло́с, ни ее глаз, ни черт лица — зато отчетливо видны очень длинная шея и совершенно нечеловеческие заостренные, торчащие в стороны уши. «Прямо как лань», — приходит вдруг в голову Петронию неожиданное сравнение. И тут же Петер себя одергивает: какая уж тут лань? Да за́лигэ это лесная, не иначе! Хотя, пожалуй, до горных лесов, где они должны водиться, отсюда далековато. К тому же о том, чтобы залигэ говорили на каком-то особом языке, никто вроде бы никогда не слыхивал.

Того, что где-то на юге в горных лесах Германии могут и вправду водиться залигэ, Петер не исключал совершенно. Живут же, в конце концов, на островах Гесперии сиды, а их потомки — ставшие, правда, обыкновенными людьми — даже правят уже которое поколение самой Священной Империей — и очень даже неплохо правят, между прочим! И, как уверяет дипломный руководитель Петрония, профессор Агрикола, ничего волшебного в сидах в общем-то и нет: просто другой вид человека и не более того. Ну, или самую малость более…

Залигэ тихо, совершенно бесшумно подходит к лежащему на кровати Петеру, дотрагивается рукой до его лба. Рука эта кажется Петронию неестественно холодной, на мгновение на него наваливается страх, выступает на лбу капельками пота. Но почти сразу же в голову приходит догадка: «Просто у меня жар — вот и показалось». Так, может, и странные уши загадочной спасительницы — тоже галлюцинация, вызванная болезнью?

— Вы пришли в себя? — спрашивает залигэ со своим певучим акцентом.

— Вполне, фройляйн залигэ, — пытается улыбнуться Петер. Вроде бы, ничего обидного в этом названии лесные девы для себя не видят — так почему бы и не обратиться к ней так?

— Залигэ? — задумчиво повторяет та. — Что ж, пусть будет так, хотя вы мне, конечно, незаслуженно польстили… Но сейчас я ваш врач, и мне надо вас осмотреть и назначить лечение.

Она наклоняется над Петером — и он ощущает исходящий от нее легкий запах вереска и луговых трав.