Обновление Новой Жизни

Не так давно начала редактировать и публиковать 39 главу своего романа "Новая Жизнь", который живет здесь https://author.today/work/372107, "Владимирская Божья Матерь". 

Но тут случилось так, что я начала с нуля писать роман на конкурс любовного романа от Литрес Самиздат, и так ушла в него, что почти три недели не обновляла "Новую Жизнь". 

А тут села и отредактировала всю главу до конца, две алки, очень эмоциональной главы романа. 

Отредактировала и сразу обновила главу. На 80тз. Душа попросила поступить именно так. 

А тут, в блоге, хочу показать фрагмент из главы, который очень люблю: два человека, священник и прораб, беседуют после того, как оба стали свидетелями настоящего чуда: 

— Отец Вадим, у вас есть минутка? 

Слева к священнику подошел прораб, Олег Палыч, и сейчас скромно стоял рядом со скамьей, испрашивая разрешения отвлечь батюшку от его, несомненно возвышенных, размышлений. 

— Конечно есть, я вас внимательно слушаю. 

— Скажите, отец Вадим, если я не крещённый, доступна ли мне исповедь? 

— Вы можете откровенно со мной поговорить, сын мой, и я вас выслушаю. 

— А если я попрошу об отпущении грехов?

— Отпустить грехи я могу только крещённому, но поверьте, когда вы выговоритесь, Бог простит вас и так, безо всякого участия со стороны людей и церкви. 

— Удивительный вы человек, батюшка. 

— Поверьте, я обычный грешный человек, и в миру до пострига я служил военным. Мне приходилось убивать, глядя врагу в глаза. Я видел, как душа покидает тело, как в глазах меркнет свет, я видел смерть вблизи, и она ровно настолько страшна, насколько тот, чья рука отняла чужую жизнь. Иногда она ровно настолько страшна, насколько прегрешения, совершенные умершим. Но на деле не смерть страшна, а прожитая впустую жизнь. Я ведь тоже как и вы в своё время считал, что жизнь слишком коротка для каких-то там вторых шансов, прощения, искупления. Как военный я считал, что смерть нельзя искупить, не более, чем возможно убитого к жизни вернуть. Я высокомерно полагал, что умею безошибочно отличать добро от зла. 

В той роте, где я служил, был один человек… мы все его недолюбливали, потому что он был из бывалых, ходок пять было до того, как он к нам попал, и все за вооруженные грабежи, однажды даже с летальным исходом. Но ему дали шанс что-то изменить в своей жизни и прислали к нам. К одному из самых юных наших парней стала ходить девушка, из местных, а служили мы тогда в Афганистане. Думаю, у них была любовь, но мы тогда постоянно его предостерегали, чтобы не вздумал с ней шашни крутить, а то её семья могла убрать его по законам шариата, если бы он, не приведи Господь, согрешил с девушкой. Но уж очень он ей понравился, и ничего она не убоялась, ни молвы, ни гнева семьи, ходила к нему и ходила. А ему льстило женское внимание, тем более, она была красивая. 

И однажды ночью её семья нагрянула в расположение нашей роты, их схватили, вдвоем. Застали их голыми в постели. Их должны были убить на месте, и тут за них вступился тот самый неприятный тип, с ходками. Оказалось, он хорошо знал традиции афганского народа. Он попросил за пару, сказал, что парень может принять ислам, жениться, тем самым искупить свою вину перед семьей девушки и её честь спасти, и жить среди афганцев как свой. А понимая, что кто-то должен быть наказан за грехопадение девушки, он взамен жизни её парня предлагал главе семьи девушки – себя. Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь. 

Молодой человек подтвердил, что любит девушку, и женится и примет ислам. И ему даровали жизнь. А в замен приняли добровольную жертву Вадима. Хоть режьте меня, я не помню его фамилии. Но именно в память о нём я взял себе имя во Христе Вадим. Ему на наших глазах перерезали горло и оставили умирать от потери крови. Мы были не в праве оказать ему помощь. 

Но меня поразила реакция девушки – она всё время простояла рядом с умирающим на коленях, и её губы шевелились в немой молитве. 

Лишь через годы и по велению высших сил я узнал, что произошло тогда. Девушка эта, звали её Ясмин, влюбилась с первого взгляда, но вовсе не в молоденького нашего паренька, а в Вадима. Но он знал, чем это всё грозило Ясмин, и отверг её, притом, что, как показало время, он вовсе не был к ней равнодушен. И чтобы насолить ему, Ясмин стала оказывать знаки внимания нашему молодому товарищу, а он возьми да влюбись в неё. И, когда на кону оказались две их жизни – этого молодого парня, звали его Андрей, и зовут до сих пор, и Ясмин, Вадим не задумываясь променял свою жизнь на их, ведь отказал он Ясмин лишь потому, что не долго смог бы радовать её, стань он тогда её мужем. У него, как оказалось, был рак в терминальной стадии, саркома легкого. Жить ему оставалось не более полугода. И он предпочел, чтобы у его Ясмин было будущее, была любовь, были дети, чтобы она не познала горечи потери мужа через несколько месяцев после свадьбы. Всё это рассказал мне в письме сам Андрей. Не знаю, как он узнал, что я в родном городе стал проповедовать, принял постриг, но он нашел мой адрес и написал мне. Он хотел, чтобы я узнал, какая истинная подоплека была у той истории. 

А я тогда понял, прочтя его письмо, что шанса действительно заслуживает каждый, по крайней мере тот, кто готов молить и молиться о его предоставлении. Я теперь частенько вспоминаю о Вадиме и о его жертве, и я уверен, что он смотрит на меня из Рая и улыбается, радуясь, что я что-то понял.

Позже, много позже, я узнал историю любви Столяровых, и до сих пор нахожусь под впечатлением. Вот говорят, что к Богу стремятся божьи люди. Но для этого не нужно в молитвах бить челом и вешать на себя кресты, для этого нужно куда большее, и оно во много раз сложнее – нужна готовность ежеминутно выбирать добро, поступать по совести и чести, любить, отдавать, дарить. Знакомство со Столяровыми показало мне, что это не пустой звук, это право на то, чтобы жить, жить по-новому, при этом не забывая о том, что было раньше не так, и искупая это каждый день, каждый час, каждый миг. 

Дмитриев какое-то время молчит, потом кивает. 

— Спасибо вам, отец Вадим, за то, что поделились со мной всем вышесказанным. Я же подошел к вам с надеждой, что вы поможете мне облегчить душу. 

— Я вас внимательно слушаю. 

— Много лет назад моя мать, которую я боготворил всю свою жизнь, испытала на себе превратность этого постулата о том, что всякий человек заслуживает второй шанс. Один очень известный в те годы адвокат за большие деньги спас от тюрьмы криминального авторитета, которому грозило чуть ли не пожизненное, а он его за жирный куш отмазал от тюрьмы, причем действовал он далеко не законными методами. Но не суть. Этот самый человек, если его можно так назвать, выйдя из СИЗО, настолько уверовал в свою безнаказанность, что пошел по беспределу, и в ту же ночь со своими присными решил грабануть круглосуточное кафе, по пьяни, ведь чего-чего, а денег у этого… урода было куры не клюют. Моя мама, так случилось, после работы, с моим отцом зашла поужинать именно туда. Ограбление не удалось, а вот после себя эта тварь с его помощниками оставила восемь трупов. Они устроили беспорядочную стрельбу. Мой отец погиб на месте, маму беременную отвезли в больницу, в реанимацию, где через двое суток она и умерла, ребёнок тоже. Мне было десять лет, соцслужбы оставили меня у бабушки с дедушкой, у маминых родителей. Но они моложе не становились, и просто скоро им стало не до меня. Никому не было до меня дела. Так я и жил, пока не исполнилось мне восемнадцать годков, и я не уехал на заработки в другой город. Я никак не мог перестать думать о маме и папе, и о том, что с ними случилось. Начав копать, я узнал, очень быстро, что беспредельщика, которого в ту ночь убили при попытке к бегству, отмазал некий адвокат. 

Я скопил каких-то денег, анонимно вернулся в родной город, выследил этого продажного подонка, подстерёг его у его собственного дома, и задал лишь один вопрос, не раскаивается ли он в том, что из-за его подлости погибли восемь человек, да и самого его клиента пристрелили как бешеную собаку. Он же посмотрел на меня, как на назойливого комара, и также попытался от меня отмахнуться, сказав, что не в ответе за то, что делают его клиенты до и после процесса, а он просто делал свою работу. И тогда я тоже сделал свою работу – я застрелил его на месте, пустил пулю ему в сердце, и был даже несколько удивлен, когда он упал и умер, ведь я думал, что у него нет сердца. 

Убийцу адвоката не нашли, на меня следствие так и не вышло, у адвоката полно было врагов, это мог быть кто угодно. С тех пор я не верил ни в Бога, ни в чёрта, только в своё собственное право судить тех, кто не причём в глазах закона, но кто на самом деле очень даже причём. Но больше мне не приходилось убивать. Мне совсем не понравилось быть палачом, и я вернулся во Владимир, продолжил работать строителем, потом вот стал прорабом тут…

Я, признаться, колебался какое-то время прежде чем принять это предложение, ведь это же территория колонии строгого режима, куда обязательно должен был бы попасть тот урод, убивший моего отца, мою мать и моего нерожденного, не жившего братика... 

Я думал о том, как буду тут работать, зная, что неподалеку отбывают наказание такие же изверги, только не ушедшие от правосудия... Но в итоге я все-таки согласился, когда получил гарантии того, что мне не придется пересекаться с теми, кто тут местный, а руководить нужно будет только наёмными вольными рабочими. 

И вдруг эта ситуация – у нас не хватало рабочих рук для того, что уложиться в установленные сроки строительства, и нам на помощь прислали несколько человек… местных. Сказать, что я был не рад, ничего не сказать. Я надеялся, что они откажутся, ведь им собирались предложить работать по договорам, за плату, как свободным людям. Это тоже возмущало до глубины души и почти доводило до исступления. 

Но вот их прислали, а до этого я разговаривал с Анной Михалной, и я видел, что передо мной поразительно светлый человек, и я просто не мог себе представить, как такой человек может иметь что-то общее с местным, а уж тем более быть ему женой, матерью его детей. У меня в голове возник раскосяк, почти что когнитивный диссонанс. 

Начав же с ними работать, разделив рабочий процесс так, чтобы лишний раз вольные с ними, с местными, не пересекались, я увидел несколько совершенно вменяемых, умных, исполнительных, толковых рабочих мужиков. И если бы я не знал, что они местные, оступившиеся, ни за что так бы не подумал. 

Но я знал, и это отражалось на моём отношении, причём это происходило помимо моей воли, просто так было. Где я мог, я делал так, чтобы вольным было на воле, а местным чтоб было как в местах лишения свободы... 

Я, как говорится, гадил по мелочи. Где лишний раз напою вольных, а местным не положено, и так далее... 

И когда тут объявили День Открытых Дверей, я был рад, что только вольные могут позвать свои семьи, а эти местные будут весь день сидеть в часовне, и носа оттуда не высовывать, потому что не их это праздник жизни. 

Анна Михална не смирилась с положением, ходила, просила меня. И я, сам не знаю, с чего, к чему и почему, уступил её мольбам, позволил им выходить подышать с черного хода. 

И вот к чему это всё привело в итоге, к тому, что не разреши я этого мельчайшего послабления, не допусти я его, и вероятнее всего, сейчас тут сновала бы полиция, все бы оцепили, стояла бы Скорая и вероятнее всего труповозка… и мать бы заламывала руки... Господи, я был уверен в своей правоте, я боялся пожалеть о том, что нормальные люди будут вынуждены испытывать неудобства, страх, тревожность, с опаской косясь в сторону этих… зеков… А на деле вышло так, что один «пропащий человек» одним поступком указал мне на истину, которую я отрицал почти всю свою жизнь – люди разные, кто-то не заслуживает добра потому, что сам не способен быть добрым, а кто-то, полжизни ломая дрова, причиняя зло людям, потом вдруг меняется совершенно, и всю вторую половину жизни своей живёт совершенно иначе, поступает по-другому, руководствуется любовью… и показывает таким как я, что судить других не наше право, не наше дело, не наша обязанность, а главное – мы просто не можем судить потому, что не обладаем всей полнотой информации, а без этого наши суждения просто не могут быть правильными, а значит, справедливыми. И теперь я чувствую потребность молиться об отпущении мне греха, убийства убийцы моей семьи… разве это не парадоксально? 

Отец Вадим выслушал эту исповедь молча, не прерывая, не судя и не осуждая, просто выслушал, потом спросил:

— Чего ты хочешь, сын мой? Если отпущения тебе греха, то Господь давно простил тебя, а с душой виновника гибели всей твоей семьи Он поступил так, как посчитал нужным. Если тебе нужно прощение людское, то твоего покаяния внутри себя и для себя вполне достаточно, ибо покарал ты грязного душою человека, раскаяние не пришло к нему в последние минуты перед смертью. Если же тебе просто нужно было исповедаться, душу облегчить, то вот тебе мой совет – возьми часть денег, которые у тебя в сбережениях, и пожертвуй их тем, кому они нужнее, но сам проследи за тем, чтобы деньги эти пошли именно им и именно на помощь. Тогда и на душе тебе станет светлее. Ведь в этом причина того, почему давно раскаявшийся и стремящийся душою к свету человек, поступая по совести, всё равно простить себя не может... 

А ты лишь восстановил справедливость, ибо человек частенько является орудием воли Божией. Раз никто не заподозрил тебя, значит прими это и живи с этим, так тому и быть, и ты делай добро по мере сил, но сначала прости себя, как Бог давно уж простил тебя. 

И знаешь, есть ещё один вариант. 

Когда увидишь Анечку, пойди к ней и попроси прощения, что про себя гадости о её муже думал, и о его ребятах. Можешь даже не говорить ей, почему ты так думал, это не обязательно. А просто скажи ей то, что на душе у тебя. Сделай ты ей приятность, признай, что по отношению к нему ты не прав был, не обобщай, признай лишь эту частность, ей очень приятно будет получить такую моральную компенсацию. Она оценит этот жест, она умеет ценить такие моменты. Тем более нет ничего дороже матери, чем похвала её ребенку, и нет ничего дороже женщине, чем повод гордиться своим мужчиной. Дай ей такую возможность, и увидишь – тебе самому станет легче на душе, будто сидела в клетке твоя душа, а тут раз – и выпустили её на волю. 

— Спасибо за совет, и за первый и за последующие, и за то, что выслушали и не остались равнодушны. Спасибо Господу за то, что вы стали священником, вы на своем месте. 

Я видел, что вы пытались войти в часовню, но дверь не поддалась...

— Нет, не дверь не поддалась, а ручка обожгла мне руку, хотя я знаю точно, что она была холодная. Просто знак Божий, что входить туда сейчас никому не нужно, там таинство любви происходит сейчас.

 

Олег долго смотрел на часовню, не произнося ни слова. Первый раз в жизни он слышал, да из уст священнослужителя, церковника, такую формулировку, таинство любви, когда обычно люди просто говорят «секс». 

Два человека, чей страх Олег Палыч недавно ощутил кожей, страх не быть вдвоем, умереть по одиночке, сейчас в недостроенной часовне предавались любви. И Дмитриев внезапно кивнул пришедшей в голову мысли – а почему собственно нет, ведь часовню можно осквернить злобой, завистью, ненавистью, злым умыслом, но никак нельзя осквернить любовью.