Книга про детективов (Первая и последняя глава)

Кирпичная пятиэтажка скрывала от неровной дороги, по которой ежеминутно проезжали старые автомобили, девственный кусочек рая - дворы, которые по вечерам были заполнены детьми разных возрастов. Стоящее рядом соседнее здание не было равнодушно к этой затее - повернулось перпендикулярно первому. Образовывался угол, а если бы рядом стояло еще два здания образовывался бы квадрат. Да, окружить этот островок полностью не получалось, но попытаться стоило. Обе постройки стояли до восхищения величаво: пятиэтажка представлялась рыжим гномом-переростком, что только вышел из горной шахты и еще не успел зайти в душ, чтобы смыть с себя пыль яркой ржавчины. Второе здание было серым, менее побитым и состояло всего из четырех этажей. Окна в этом доме были получше, подъезды почище, а сам он походил на статного паренька в сером чистом пиджаке.

За всем этим сверху наблюдало голубое чистое небо. Оно смеялось своим невидимым ртом, который, впрочем, был таковым не для всех. Солнце озаряло летний день своим золотым дурманом. Быть может, оно тоже испытывало яркие эмоции и еле их сдерживала, будто они были сторожевыми псами на цепи, а планета Земля - горделивой кошкой.

Незаметными блохами по этой кошке прыгали люди. Грязной шерстью - серые дома бесчисленных городов. Пятиэтажка была одним из миллиарда волосков. Среди всех прочих она стояла прямо, хоть и выглядела лишенной сил. Сил, наверное, и не было - по этому по ночам она изгибалась в разные стороны, стараясь как можно сильнее спрятать в своих жутких объятиях квадратный двор. Так было не всегда, ведь двор появился уже после постройки пятиэтажки. Все было иначе, но все поменялось - пришли заботы и ответственность, о проявлении которой, как будто-бы, никто и не просил. Как только начали ставить скамейки, садить деревья, строить горки и качели, пятиэтажка сочла важным сохранить благополучие маленьких светлых душою детей. Она заболела, и ее болезнью стала бесконечная тяга скрыть от человечества что-то еще не так сильно прогнившее.

Тем не менее, пятиэтажка была не только кирпичной скалой, разделяющей мир на зеленый детский и серый автомобильный, но и, как ни странно, местом обитания. Обычное здание представлялось крутым обрывом, в котором постоянно галдели голодные чайки, выглядывая из своих квартир в разные стороны, но эта пятиэтажка была тиха, будто в ней и вовсе никто не жил. Эта догадка подтверждалась ею внешним видом - заброшенный муравейник, усыпанный рыжими иголками стоящей над ним елью. Здание молчало, но и само вроде не сильно радо было этому молчанию. Наверное, ему и вовсе хотелось просто стоять на краю города не имея никаких забот.

Город не был маленьким - каждое лето приезжала новая порция непоседливых человечков, всем хотелось посмотреть местные достопримечательности, а город славился ими. На первый взгляд казалось, будто это просто тихое красивое местечко, в которое приезжают пожить уставшие от суеты мегаполиса люди. И для многих оно таковым и было - повсюду деревья, машин не много, а выше пятиэтажек ничего нет. Завод всего один и располагается очень далеко от центра. Однако, некоторые обитатели городка замечали странности с первых секунд своего приезда. Одним из таких новоприбывших был Густав.

Мальчик жил на втором этаже в одной из самых тихих квартир рыжей пятиэтажки. И именно этот ее цвет сразу насторожил Густава, точно также, как его насторожили маленькие старые окошки первого этажа. Деревянное крылечко, которое уже стоило бы привести в порядок и заменить доски на более свежие. Под легким школьником они скрипели слабо, но зловеще. Двигался по ним он осторожно, будто боялся, что внезапно из черной щели вырвется холодная рука серого мертвеца и утащит его глубоко под землю. В тот вечер, когда Густав увидел свой новый дом, солнце решило выдать особенно красочный закат, который добавил нужных ингредиентов в котел фантазии мальчика.

Но сейчас был не вечер, хоть он и приближался, как, впрочем, приближается всегда. Голубое чистое небо смеялось где-то сверху, а солнце со своими собаками еле сдерживало улыбку. Мальчик стоял, облокотившись на белый подоконник, которые обычно бывают во всех современных домах. Скрывшись в своей квартире на четвертом этаже, он рыскал уставшими глазами по двору, то и дело подмечая спортивные способности своих сверстников. Как бы сильно он не любил свое убежище, ему нравилось наблюдать за двором. Как ни крути, там, все же, было интереснее. Когда становилось особенно скучно его посещали размышления. "А точно ли я сейчас вне сна?". С каждым днем он все больше терялся, пытаясь понять спит ли он. В этом не было особенного смысла, ведь что во сне, что в реальности он всегда просто следовал правилам, иногда будучи искренне уверенным, что на самом деле идет против них.

Мальчику нравилось так стоять и просто думать. Из приоткрытого окна дул теплый ветер. Человечество практикует созидание мыслей несколько тысячелетий, почему бы не практиковать дальше? Как это подобает настоящему замкнутому человеку, в душе он был уверен, что но выше большинства, и что даже банально думать также как он они попросту не умеют. Возможно, так и было, но это никак не проверить. Все-таки его окружали одиночество и стены своей комнаты, а их ничего не окружало - простор. Все возможно.

С того момента как он приехал сюда прошла уже неделя. Отца не было дома, а мамы не было уже несколько лет. Подружиться с кем-то пока не получилось, но и прошло не так много времени. Густав не унывал, отдыхал и пытался плыть по течению изменившейся жизни.

Наконец, мальчик выпрямился, потянулся и спокойным шагом покинул комнату. Довольно маленькая, но вполне комфортная для подростка его возраста. Комната Густава была необычным проявлением личного пространства в его время. В том доме где он жил до этого у него не было таковой, да и одноклассникам это казалось роскошью. Те, кого он знал, спали в комнате вместе со своими родителями когда ночевали дома. Густав всегда ночевал дома и когда ему так говорили в душу закрадывалась язвительная зависть. Он умел ее скрывать, хоть и не полностью.

Густав был единственным ребенком в семье, если это вообще можно было назвать семьей. Лишь он и отец. Шумно не было никогда, а Густаву не нравился шум. Может быть, и понравился бы, но люди ко всему привыкают, особенно если их приучили к этому с детства. Мальчик уже не помнил маму, бабушку, деда. Только отец - большая лысая фигура, обеспечивающая его хрупкую, но местами красивую жизнь. Отец не был хрупким, а его красоту Густав оценивал поведением - решениями провести выходные в парке развлечений, съездить за город и лежать в поле, смотря на далекое холодное небо. Вся прочая былая часть его семьи растворилась, будто и были они только во сне.

Так было не всегда, конечно, но вспомнить когда именно все поменялось мальчик не мог. Как и все, он спасался от скуки на улице, хоть и не сильно проявлял инициативу в знакомстве. В прежнем его месте у него было пару друзей, но они сами заинтересовались им. Густав был тихим, комфортным и никогда никому не мешал с его идеями, а лишь стоял в сторонке и наблюдал также, как наблюдал пару минут назад из комнаты своей квартиры.

А она пустела, ожидая своего маленького хозяина. Справа от подоконника стояла средних размеров лакированная кровать из коричневых досок с красным оттенком. Она была неплохой, удобнее и больше прошлой. К ее цвету хорошо подходило бурое мягкое покрывало, которым Густав всегда застилал ее с утра. На стенах не было обоев и они были в меру неровными. Бледно-розового цвета. Эта нагота добавляла какой-то запрещенной атмосферы, будто это вовсе была не комната, а место, где раньше потерянные люди спасались от своих жутких проблем страшными шприцами.

Изголовьем кровать была направлена к улице. В углу между ней и дверью стояла тумбочка того же цвета. Один из ее ящиков выпирал ввиду поломанной конструкции. По этой причине он пустовал, а в остальных мальчик хранил тетради, учебники и книги. Слева от подоконника стоял прямоугольный стол. У него был откусан угол, из него были видны опилки. У стены стояла черная пластмассовая подставка для карандашей и ручек, а на другой стороне - настольная лампа. Она выглядела довольно старой и тихо скрипела, когда ей меняли наклон. Местами слезла черная краска, вниз свисал белый толстый провод. Было в этой лампе что-то напоминающее о детстве, о прошлой жизни, когда семья состояла более чем из двух человек.

В углу между столом и дверью стоял глиняный горшок с необычным растением - высоким, с большими и толстыми темно-зелеными листьями. Рядом лежал скрученный в рулон старый плакат музыкальной группы, видимо, в спешке забытый прошлыми жильцами. В порыве эйфории от переезда Густаву даже надумалось, будто он обязательно найдет время чтобы изучить этот кусочек чей-то прошлой жизни, новой жизни Густава. Но изо дня в день плакат как-то совсем не манил, особого интереса у мальчика не проявлялось, да и ожиданий от плаката никаких не было. Потертая глянцевая бумага лежала на крашеном в оранжевый полу без линолеума. В комнате также не было ковра - доски представлялись неестественно длинными зубами неизвестного миру животного. Густаву казалось, будто они принадлежат неописанному Кэрроллом огромному зайцу, пораженному ржавчиной точно также, как ей был поражен весь дом.

На пороге показался повеселевший мальчик. Русые короткие волосы, маленькие серые глазки, слегка искривленный в бок нос. Густав не выглядел своим среди всех прочих мальчиков, в нем была какая-то небрежность к своему внешнему виду. В то же время, воспринимался он, возможно, как раз поэтому, комфортно. Серое поло, черное легкое трико, серые носки. Рост примерно около 170-ти - ничего необычного для шестнадцати лет. В обеих руках мальчик держал стакан горячего чая, облаченный в специальную металлическую подставку с узорчатой ручкой. Постояв несколько секунд в дверях, мальчик медленно начал подходить окну, с каждым шагом все сильнее ощущая дуновениями летнего ветерка. Чайный пар все стремительнее покидал комнату.

Приближающийся вечер насыщал воздух умиротворением. Солнце уже не могло сдерживать себя и от усилий падало в обморок куда-то за горизонт. Далекая недостигаемая линия срезала лучи, придавая им кровавый оттенок. Дети не боялись купаться в них, хоть и веселились теперь более сдержанно. Легкая грусть от заканчивающегося дня посетила и Густава. Он вспоминал, как когда-то был маленьким, как не любил эти закаты больше всего на свете. Приближающаяся темнота и затихающие от ее прихода люди напоминали ему о том, что у всего есть конец. Навряд ли Густав тогда мог подумать про смерть, но смертью каждый день для него, как и для всех ребят его возраста, становилось окончание оголенного чистого веселья. Сейчас было бы здорово поболтать с кем-нибудь, поделиться своими философскими мыслями и выслушать чужую, не всегда приятную, но часто неизвестную до сих пор, позицию. Самым интересным в жизни были и всегда будут люди - источники огромного и неописуемого по масштабам количества информации. К сожалению, располагать этим ресурсом в полную меру невозможно - он неизбежно стирается в пыль, вываливаясь из крохотного хранилища черепной коробки.

Уставший ветер более не беспокоил кроны деревьев как прежде, перестал поднимать клубы дорожной бледно-желтой пыли. Где-то начали стрекотать хрустальные кузнечики. Машин уже не было слышно так часто - только одна промчалась где-то в стороне, прорычав, будто мчащийся за добычей гепард. Одиночество вдруг стало слегка колоть где-то в груди, расползаясь слабыми горькими волнами по телу. Кажется, что это чувство одновременно посетило всех во дворе - дети сменили игры разговорами. Тем не менее, они все еще были маленькой кучкой, им было тепло. Густав тяжело вздохнул. Захотелось включить свет, но вместо этого мальчик отхлебнул успевший остыть чай и поставил стакан на подоконник. Отец приедет еще не скоро - не раньше чем через час. Густав подумал, что за это время успеет сотню раз оттереть оставленный на белой поверхности желто-коричневый след. Успеет оставить еще сотню таких же.

Потихоньку чая становилось все меньше, потихоньку людей во дворе становилось все меньше и меньше. Под окнами стояла какая-то парочка из двух старушек и что-то с интересом обсуждала. Смотря на них Густав зевнул, а потом потянулся. День шел к концу. Мальчик не успел устать за день, зато скучно было просто до безумия. Развернувшись он бросил сонный взгляд на скрученный в рулон плакат. Может потом.

Казалось, что даже комната тоскливо вздохнула, когда мальчик ушел на кухню, чтобы унести стакан обратно. Островок спокойствия и пустоты. Бледно-розовые стены сменили цвет, дополняя общее настроение своей грустью. Быть может, комната затерялась во времени и поэтому ощущалась как темница, скрытая глубоко под землей.

Густав вернулся и уже не стал стоять на пороге - направился к кровати, лег на спину и закрыл глаза. Сны стали вырисовываться еще до того как он уснул.