Снятся ли персонажам компьютерные сны?

Я лежу и смотрю в потолок. На улице слышны выстрелы. А следом за ними скрип ржавой лестницы. Она взвизгивает, опускаясь, а потом скрипит под тяжестью «Франта». Билли трудно назвать худым, бывший боксер-тяжеловес вряд ли будет весить мало, если, конечно, он не вернулся из плена после великой войны. Мне это хорошо знакомо – когда я попал в плен, бошам и самим было не особо сытно. 

Сейчас Билли поднимется на площадку перед окном, женщина в кровати проснется и закричит, а я окажусь рядом с дверью – уже в штанах и туфлях, с рубашкой в руках и, почему-то фотоаппаратом. Я, черт возьми, фотографировать не умею.

Билли выстрелит женщине в лицо, которого я так и не увижу, а я побегу, пытаясь найти путь спасения. Я не знаю, что за сила управляет моим телом в такие моменты. Я убегаю, пригибаясь от пуль, нелепо, совершенно по-идиотски дерусь с оказавшимся на пути Смайли. Мы оба двигаемся медленно, бьем словно деревенские увальни, охаем от ударов. А потом я скидываю его с между лестничными пролетами, он летит, глядя мне в глаза, пока не падает на грязный, с облезлой мозаикой пол. Появившийся словно из под земли Билли снова промахивается и я бегу вниз по лестнице. Внизу я подберу пистолет Смайли, но вместо того, чтобы влепить пару пуль Билли я снова бегу. 

Если я этого не сделаю, пара его шестерок, появляющихся у меня на пути словно по волшебству, изрешетят меня из револьверов. И я снова проснусь от звука удара и звука клаксона. Обычно так и бывает – я начинаю стрелять в Билли, иногда даже попадаю, но он не умирает, лишь орет, что мне конец и сейчас он до меня доберется. После этого появляются двое громил с револьверами, а я снова просыпаюсь. И на этот раз бегу не стреляя. Так далеко я не пробирался еще ни разу. 

Я выбегаю на улицу, на миг меня слепит свет фар. Где-то вдалеке воет полицейская сирена и я понимаю, что нужно бежать туда, там спасение. 

Полицейский что-то кричит. Я не слышу. Понимание приходит слишком поздно, когда на стволе его револьвера цветком вспыхивает огонь. Темнота. 

Перед тем, как меня разбудил звук удара и гудок клаксона,  мне снилась война. Странно, но я почти ничего не помню о своей жизни до той атаки под Худжем. Я помню майора Олбрайта, чопорного английского аристократа, в тот день цедившего сквозь зубы ругательства на зависть любому флотскому кочегару, его же, произносящего короткую, но весьма пламенную речь о надеждах, возложенных на нас генерал-майором Шей, о том, что мы острие копья в руках Господа, новые крестоносцы и вообще пора показать этим сукиным сынам, что такое британская кавалерия. В тот день я, так много сил приложивший, чтобы попасть не просто на войну, а в кавалерию, американец, не особо любимый сослуживцами, ощущал, что они стали для меня дороже родных братьев. Не знаю, много ли это значило, учитывая, что из дома я сбежал лет в десять, предоставив старшим братьям радость и дальше трудиться на ферме.

Ноябрь в Турции  теплее, чем лето в Вайоминге. Когда мы остановились, чтобы достать палаши и подготовиться к атаке, я расстегнул воротник. Майор заметил, но ничего не сказал. Не все ли равно, умру я с застегнутыми пуговицами, или нет? В то, что мы добьемся успеха и выживем я верил слабо, но йомены вокруг меня готовы были идти хоть самому дьяволу в зубы и я подумал, что я не хуже их. Мне уже доводилось смотреть смерти в лицо, на этой войне и до нее тоже.

Майор поправил шлем и вытащил из ножен палаш. Мы повторили его движение и солнце засверкало на более чем сотне клинков, я подумал, что уж это-то турки заметят сразу, если до того упустили нас из виду. До их позиций было больше полумили, майор хотел проскакать их как можно быстрее, до того, как пушки и пулеметы выбьют нас всех.

Левой рукой я потрепал коня по шее. Английский скакун был выше привычных мне лошадей, быстрый и нервный, но при этом отменно слушавшийся поводьев и шенкелей. Хоть учеба в Англии и не прошла даром, я увереннее чувствовал бы себя с револьвером и дробовиком. Когда-то я воображал себя рейдером Квантрелла, как дед, а теперь вот оказался почти в его шкуре. Разве что в серой форме сейчас враги, а не друзья. Впрочем, синяя форма у них тоже есть.

К моему удивлению заметили нас далеко не сразу и стрелять начали, когда мы были уже довольно близко. Пулеметчик, стрелявший по нам, взял слишком низко, пули взрыли землю в двадцати футах передо мной, слева направо. Кто-то кричал, визжала лошадь за спиной. Я пригнулся к шее коня, поднимая руку с палашом, готовя его для укола. От артиллеристов, австрийцев, как сказал майор еще до атаки, нас отделял теперь лишь крутой склон холма. Справа хлопали винтовки турков, взахлеб строчили пулеметы. Кого-то  впереди срезало очередью, но мы шли разомкнутым строем, может поэтому не задело ни меня, ни коня.

Одна из пушек выплюнула сноп огня, шрапнель рванула почти у ствола, сметя лейтенанта Хэрроу вместе с его конем. Что-то рвануло мне левый рукав, а потом я увидел австрийца прямо перед собой. Загорелое, красное от солнца и напряжения лицо со светлыми, почти казавшимися белыми глазами, лихо закрученные усы и револьвер в руках, вот все, что я успел разглядеть до того, как наклонившись в седле, ткнул его палашом в шею. Клинок вошел легко, почти не встретив сопротивления, пока не ткнулся в позвоночник. Я вырвал палаш из убитого и бросил коня на следующего врага, конь сбил его грудью и едва не споткнулся, наступив ему на грудь… 

Турки оказались не трусами - пехотинцы встретили нас огнем и штыками, когда стало слишком поздно для стрельбы. Я отбил штык, целивший в шею моего коня, коротко ткнул турка в лицо, наверняка не убив, а лишь ранив его, но этого хватило, чтобы он упал, выронив винтовку и прижав руки к лицу. Чуть в стороне сержант Хэвишем,  потерявший коня, отчаянно отбивавшегося от двух турков и я напал на них сзади. Они даже не заметили, когда я налетел, сбив одного конем, а второму проткнул спину. Сержант добил упавшего и подхватил его винтовку, принялся стрелять по  пехотинцам, сгрудившимся, чтобы хоть как-то противостоять атакам конных. Турки бросились врассыпную, поняв, что по ним стреляют и тем подписали себе приговор – трое йоменов, сохранивших коней налетели на них, работая палашами словно адские швеи. 

Лейтенант, к моему удивлению целый и невредимый, закричал что-то, указывая палашом, спешенные йомены бросились к вражескому пулемету, развернули его. Я оглянулся и увидел колонну ворчестерширцев, влетающую на холм, чтобы довершить разгром. Некоторое время они преследовали бегущих турков и стреляли им вслед, потом все затихло, лишь на левом фланге слышны были стрельба и крики. Только теперь я понял, что мы оба ранены – я и конь. Оба не особо сильно, но конь припадал на правую заднюю ногу и вряд ли мог продолжать атаку. Впрочем, это было уже и не нужно - к захваченной нами батарее бегом подтягивалась пехота...

Я лежу и смотрю в потолок. На улице слышны выстрелы.