Майский челлендж, день седьмой. Встреча с наставником

К челленджу от Таши Янсу.

Хм...

Вообще-то в жизни все чему-то от кого-то учатся. А образ этакого гуру, наставника -- ну...

Я несколько раз пытался ввести такого персонажа -- но полноценно так и не получилось. В разных случаях в этой роли оказывались разные герои. Чаще всего -- родня. Таньке, например, дедушка Эмрис (известный как мэтр Амвросий в книгах Коваленко) в раннем детстве привил интерес к живой природе, а тётушка Бриана (без должного, правда, успеха) вправляла ей мозги, когда рефлексия заводила ее "не в ту степь". А еще подспудно роль наставника для Таньки исполняет ее старший друг -- однокурсник Олаф, сын Эгиля-корабела.

Соответственно, три отрывка.

1.

– Хайре, папэ Амбросиэ!

– Хайре, Зелиара!

Это для пациентов и чиновников, даже для невестки-базилиссы, мэтр Амвросий Аркиатр — главный врач Британии, а для са́мой ушастой и са́мой любимой внучки он просто дедушка Эмрис. Правда, сегодня четверг, «греческий день» — так что дедушка откликается исключительно на имя Амбросиос и говорит с внуками только на греческом языке, да не на нынешнем, безнадежно испорченном и исковерканном оварварившимися потомками эллинов, а на настоящем, как во времена Александра Македонского. Сама же маленькая Танюшка зовется у дедушки по «греческим дням» Зелиарой: так уж перевел он имя Этайн с ирландского.

По случаю четверга дедушка даже оделся по-особому — в белый хитон, специально сшитый по его просьбе бабушкой Элейн — то есть сегодня она, конечно же, тэтэ Эленэ! Правда, греческого языка бабушка совсем не знает — так что дедушка будет разговаривать и за себя, и за нее. И разумеется, как всегда, расскажет много интересного — например, что-нибудь из жизни богов, которым молились древние эллины. А еще он непременно поведает о лечении какой-нибудь редкой болезни — а Танька, если к этому времени еще не устанет, будет выуживать из дедушкиного рассказа всяческие интересности о лекарственных травах. Сколько же таких полезных растений дедушка специально выращивает в своем маленьком садике: даже удивительно, как они все в нем умещаются!

И вот Танька семенит рядом с дедушкой, за обе щеки уплетая гостинец — большущий кусок пшеничного хлеба, густо намазанный душистым медом. Мед, по дедушкиному мнению, — продукт не только вкусный, но и полезный — по крайней мере, для тех, кто его, как Танюшка-Зелиара, хорошо переносит. А дедушка важно вышагивает по узенькой садовой дорожке, словно Аристотель возле Ликея, и вдохновенно вещает:

— Вот ты рассказала мне о своих энтах, о Древобороде об этом, гм... — а ведь их история известна и описана давным-давно. В Фессалии их знали под именем лапифов, а Диодор Сицилийский поведал об их войне с кентаврами. В Британии же с деревьями-воинами встречался некогда Талиесин, который счел их, кхм... творениями Гвидиона. Ну, а в наши времена, э-э-э... если деревья и воюют, то только в руках человека. Вяз дает воинам луки, тополь и ясень — древки стрел, ольха и ива — материал для щитов...

Сейчас дедушка Эмрис, высокий, худой, велеречивый, то и дело вставляющий в свои рассуждения «гм», «кхм» и прочие странные звуки, сам кажется ей Древобородом, точь-в-точь, как того описывала ей мама, — и даже в волосах у него застряла пара зеленых листочков, оторвавшихся от случайно задетой головой яблоневой ветки. Жаль только, бороды у дедушки Эмриса нет: как истинный римлянин, потомок врача, ходившего в военные походы с армией императора Нерона, он всегда чисто выбрит, не признаёт даже обычных для камбрийцев усов.

— Но оставим же воинское искусство воинам, — увлеченно продолжает дедушка, — и поговорим лучше об искусстве медицинском — ведь сотни воителей сто́ит один врачеватель искусный! Знаешь ли ты, о Зелиара, как помогают растения нам в лекарском служении? Возьмем хоть этот дуб!

И дедушка решительно останавливается возле небольшого деревца, изо всех сил пытающегося расти в тени высокого вяза.

— Посмотри на него, Зелиара! — дедушка простирает руку к тоненькой веточке, дотрагивается до покрытого мучнистой росой листочка. — Чем не Геракл в юности! А бритт, для которого это дерево женского рода, сравнил бы, наверное, дуб с Боуддикой, королевой икенов, — слышала ли ты историю этой отважной женщины, бросившей вызов, кхм... самому Риму?! А между тем дерево это и правда весьма славно своими полезными свойствами. Великий Теофраст утверждал, что по урожаю желудей можно предсказать, какой будет зима, а славный наш с тобою предок, Педаний Диоскорид, прекрасно знал лечебные свойства дубовой коры, лечил ее отваром кровохаркание и колики... Тс-с! Ты только посмотри вот на это чудо!

Дедушка даже сбивается с греческого языка на камбрийский — так и мудрено ли? На толстой дубовой ветке выясняют отношения друг с другом два огромных черно-бурых жука. Как рыцари на поединке, они наступают друг на друга, высоко приподнявшись на неожиданно длинных и тонких ногах и раскрыв могучие, похожие на оленьи рога челюсти цвета переспелой вишни. Некоторое время жуки толкаются, как два подвыпивших драчуна — и вдруг один из них обхватывает другого челюстями поперек туловища и, смешно пошатываясь, несет к обломанному кончику ветки — а потом решительно сбрасывает вниз. Побежденный, впрочем, не особо унывает: прямо в воздухе он раскрывает крылья и с громким жужжанием уносится прочь.

— Не бойся жуков-рогачей: они сами на тебя никогда не нападут, — принимается объяснять дедушка, хотя Танька вовсе и не думает никого пугаться. — Всё, что им нужно, — это сок, вытекающий из трещин в дубовой коре. Они пьют его... — гм, ну, как пьянчужки эль в «Голове Грифона» у почтенного сэра Кейра — и, возможно, оттого-то вот так друг с другом и дерутся. Но посмотрим же лучше на вот эти чудесные наросты на дубовых листьях — по свидетельству...

— Папэ Амбросиэ, а можно еще меда?

2.

 Тогда, конечно же, всё закончилось благополучно. Как раз на пятые сутки после того посещения мама окончательно пришла в себя. Обошлось даже без хождения по «кокону» в беспамятстве: как по-научному объяснила тетя Бриана, на этот раз обновление не затронуло коры больших полушарий головного мозга. Похудевшая, ослабшая, но удивительно помолодевшая, казавшаяся теперь лишь немного старше Таньки, мама в считанные дни вернулась к обычной жизни и к обычным делам — разве что поначалу чересчур быстро уставала. Сбросившие с себя груз забот папа и тетя Бриана стали говорить даже, что на этот раз обновление, хоть и началось на целых два года позже обычного, прошло на удивление гладко, без серьезных осложнений. И только Танька, не раз примерявшая мысленно на себя недавнее мамино состояние, никак не могла отделаться от преследовавшего ее страха. Липкая, неприятная мысль то и дело пробиралась к ней в голову, заставляя лиловеть от стыда и прятать глаза: «Какие же люди счастливые! Пусть они и стареют, пусть и рано умирают, но зато они знают сидовские обновления лишь со стороны, а не как мама и не как потом придется узнать мне!»

Мыслью этой так хотелось поделиться с мамой, не для того, чтобы та ее поддержала, — наоборот, чтобы помогла прогнать! Но разве можно было напоминать маме, только что прошедшей обновление, о ее недавних муках? И Танька, улучив момент, прямо в Университете заговорила с тетей Брианой — вернее, уже с мэтрессой Брианой: одно дело дом, совсем другое — Университет!

— Что ты, Танни! Да разве можно роптать на такое! — мэтресса Бриана ахнула, всплеснула руками. — Ты даже представить себе не сможешь, как много людей согласилось бы и на куда бо́льшие мучения, только бы не стареть!

— А почему нельзя не стареть без этих мучений, без обновлений? — не подумав, брякнула тогда в ответ Танька — и сама себе ужаснулась. Ну надо же было такое сказануть: мало тебе вечной молодости, так еще чтобы и без мучений! Глянула на тетю — не обиделась ли? Но нет: та смотрела на нее по-прежнему ласково — правда, еще и как-то необычно задумчиво... Смутившись, Танька все-таки продолжила: — Ну, или пусть бы каждый мог сам решить, кем ему быть, — хотя бы раз в жизни, как те два брата, Элронд и Элрос, один из которых выбрал судьбу сида, а другой — судьбу человека!

Но мэтресса Бриана, увы, не знала ничего ни об Элронде, ни об Элросе: она ведь вообще никогда не слышала сказок о Срединной Земле. Оттого-то, должно быть, и поведала она тогда Таньке совсем о других существах — и не о людях, и не о сидах.

— Давай-ка я тебе кое-что покажу, Танни, — мэтресса Бриана жестом пригласила Таньку к себе в кабинет, усадила там за стол, разлила из термоса кофе по двум чашкам. — Есть у меня в лаборатории один мальчик, Гури ап Ллара, старательный такой, терпеливый и очень наблюдательный. Так вот, как-то раз задался он вопросом, как это так у нас в стаканчиках из червячков-личинок получаются мушки. И принялся он мушиные куколки резать и смотреть под микроскопом — выяснять, что в них делается на первый день, что на второй, что на третий, что на четвертый, что на пятый... Всё развитие куколки зарисовал — до самого вылупления мушки. И знаешь, что оказалось?

Мэтресса Бриана выдвинула ящик стола, вытащила, немного покопавшись, пухлую папку. Разложила по столу листочки пергамента. Загадочно улыбнулась:

— Посмотри-ка, Танни, для начала вот этот рисунок. Видишь? Почти всё старое разрушается — и мышцы, и внутренности. Остаются мозг, нервные узелки и волокна — а еще сердце и будущие яичники — ну, или семенники. И больше почти ничего! А теперь смотри вот сюда! — мэтресса Бриана пододвинула к Таньке другой листок. — Видишь: вот это — растущее крыло, а вот это — будущая нога. Вот тут видны новые мышцы, а тут прорастает трахея. Всё это развивается из особых зачатков, которые есть уже у червячка, но по-настоящему трогаются в рост только после того, как он превращается в куколку. Ну, сообразила, к чему я тебе это рассказала?

Увы, не поняла тогда Танька ничего. В том и призналась, честно покачала головой. Мэтресса Бриана огорченно вздохнула.

— А подумай-ка получше, Танни!.. Ладно, подсказываю. Допустим, старое в куколке разрушилось бы, а вот этих самых зачатков в ней не оказалось? Что бы с такой куколкой стало?

— Ну, погибла бы, конечно! — Танька недоуменно пожала плечами. — Только при чем тут это всё, мэтресса Бриана?

— А очень даже при том! — мэтресса Бриана даже чуть нахмурилась — правда, тут же улыбнулась. — Ты книгу-то про устройство своего тела читала? Помнишь, что происходит с вами при обновлениях: старые органы разрушаются, а новые развиваются из стволовых клеток, хранящихся в особых обновительных железах? А у обычных людей новому-то вырастать и не из чего: никаких обновительных желез у нас отродясь не бывало... Ну вот, кофе совсем остыл! — мэтресса Бриана отхлебнула из своей чашки и чуть слышно вздохнула. — И ничего уж тут, Танни, не поделать!

В общем, хоть и поняла тетя Бриана Таньку, хоть и не обиделась на нее, но ничем и не утешила. Вышло, что у людей одна судьба, а у них с мамой — другая: людям — стареть, сидам — каждые десять лет мучиться. А удастся ли хотя бы когда-нибудь эту несправедливость исправить — разве что через много столетий, когда ученые придумают, как управлять старением. И, хоть домой она вернулась и не совсем уж в расстроенных чувствах, мама почувствовала неладное. Пришлось во всем признаваться — и в своих размышлениях о старости и об обновлениях, и в разговоре с тетей Брианой. Вот тогда-то Танька и услышала впервые историю про остров Нуменор, жители которого решили оружием завоевать себе бессмертие, но добились лишь страшного наказания. Кажется, мама пыталась объяснить ей на этом примере, что такие сложные проблемы нельзя решать поспешно и без должных знаний — но Танька поняла рассказ по-своему...

И на следующий день ей приснился кошмар.

3.

 Шло время, а Лиах всё не возвращался и не возвращался. Торин, устроившись под одним из деревьев чуть в стороне, мирно дремал. А Олаф сидел возле Таньки, не спускал с нее глаз и время от времени смачивал тряпочку на ее лбу морской водой из фляжки. Пить Танька больше не просила, хотя чувство жажды ее так и не оставило. Но и без питья ей постепенно становилось легче: перестало шуметь в ушах, прошла тошнота, постепенно стала стихать и головная боль. И когда Олаф в очередной раз спросил Таньку о самочувствии, та благодарно улыбнулась в ответ:

– Намного лучше уже. Можно сказать, прошло... Ну почти.

В ответ Олаф тоже улыбнулся и облегченно вздохнул. А потом спокойно, весомо произнес:

– А вот теперь, сестренка, я буду тебя ругать.

– За воду? – удивленно вскинув на него глаза, пробормотала Танька.

– Не только, – ответил Олаф и вдруг потянулся к висевшей над его головой грозди мелких зеленых плодов.

– Еще и за то, как ты обращалась с неизвестным насекомым, – сорвав один из плодов, объявил он – и, к Танькиному ужасу, сунул его себе в рот.

А еще через мгновение Олаф скривился и выплюнул плод в траву.

– Тьфу ты, – поморщился он. – Горечь какая!

– Олаф!.. – выдохнула ошеломленная Танька. – Ты в своем уме?

Тот бросил на нее хитрый взгляд.

– Да что мне сделается! Надо мною же сам дядя Харальд охранный гальдр пропел!

Разумеется, Таньку это ничуть не успокоило. По-прежнему она с тревогой наблюдала за своим странно беспечным другом, готовая в любой момент броситься ему на помощь. Правда, пока что с ним вроде бы ничего дурного не происходило – но кто сказал, что в растении не могло оказаться медленно действующего яда!

А Олаф некоторое время помолчал, не спуская с Таньки глаз, а потом спрятал улыбку и насупился – точь-в-точь, как это делал Танькин отец перед тем, как устроить ей взбучку за какую-нибудь провинность. И взбучка действительно последовала.

– Слушай, сестренка, – заговорил Олаф. – Ну вот как можно хватать незнакомое существо голыми руками? А если оно укусит или ужалит, или обожжет каким-нибудь ядом?

– Но ведь ты же сам сунул в рот незнакомый плод! – воскликнула Танька в ответ.

– Ну... – загадочно ухмыльнулся Олаф. – Положим, не такой уж и незнакомый. Можно подумать, ты маслин не видела!

– Так это... оливковые деревья? – запнувшись, растерянно пробормотала Танька.

– Ну конечно! Что ж я, по-твоему, совсем с ума сошел? – хмыкнул Олаф и, вновь помрачнев, продолжил ее отчитывать: – Ты вообще заметила, какой у твоего «зверя» хоботок? Так вот, он намного длиннее, чем у гладыша – забыла уже, как они кусаются? А это юг, между прочим: здесь и скорпионы наверняка есть, и еще бог весть кто!

В ответ Танька только и смогла, что жалобно пролепетать:

– Олаф, но это же все-таки не скорпион!..

– Ну и что? – тут же фыркнул Олаф. – Это тебе не Придайн! Другая растительность, другой животный мир! Возьми себе за правило: незнакомые растения, незнакомых животных – не то что в рот, даже в руки не брать! В конце концов, у тебя что, пинцета нет?

– Есть... – грустно отозвалась Танька.

– Вот! – подхватил Олаф. – У меня, между прочим, и пинцет с собой, и нож, и секатор – думаешь, спроста? Да здесь такое растет, что лишний раз и дотрагиваться-то боязно, а уж рвать голыми руками – тем более! Один олеандр чего сто́ит! А еще есть клещевина – слышала о такой?