Сэм, теплуха и кружавчики

Гипюровые кружева женских трусишек девяностых просто песня. Особенно в пятнадцать лет, особенно если ещё ни разу, особенно в алкоугаре и в темноте теплушки. Жесть, чего уж… А начиналось всё совершенно идиотски. 

- Это ж варенье, - сказал мой старший двоюродный брат, отхлебнув из банки, - не компот.

- И чо, бля? – ответил ему Коля. – Один хер нет больше запивона. 

Запивона, впрямь, имелось лишь пол банки разведённого клубничного. Зато самогона, настоящего бабушкиного сэма, имелось аж две поллитровки. И три котлетки. Пир богов, чо.

- Надо было три стопаря брать, - снова пожаловался брат, - не смог, чтоль?

Коля отмахнулся, налил, накатил, закусил, отщипнув сухарно-серый котлетный бок. И протянул рюмку мне. Наверное, так явственно передёрнулся, что пацаны даже обиделись. 

- Ты чо, ёба, а? – сказал Колян. – Это ж бабушка делала, она сладкая, вкусная и полезная. 

Николай, в свои шестнадцать с половиной,  знал толк в горячительных. Вернее, Колька умел их употреблять, да так лихо, что не угонишься. Он пил всё, содержащее градус, а не содержащее использовал для разбодяживания совсем крепкоградусной чачи, утягивая ту откуда-то у тётки. Тётя Николаса работала в больничном городке какой-то специальной медицинской кастеляншей, потому в каком-то специальном шкапчике тётиной квартиры всегда хранились ёмкости С два Н пять ОН. Поди-ка не научись тут превращать огненную воду в нечто относительно вменяемое для употребления…

А тут… А тут случилась так себе говённая историйка, хер погордишься.

Отрадный, город нефтяников и газовиков строился в пятидесятые, строился недавними ветеранами, воевавшими против европейской гидры, и, победив её, также серьёзно взявшихся за борьбу с природными ресурсами. Опыт большой войны не прошёл даром, история кавказской нефти и периодический горюче-смазочный голод диктовали свои условия. Мухановское месторождение оказалось лёгким, вместе с чёрным золотом подарив миру СССР не только НГДУ «Первомайнефть», но и в первую очередь городок с красивым названием Отрадный, в ста кэмэ от Куйбышева, к концу двадцатого века снова ставшего Самарой. 

Наши дед с бабушкой приехали сюда не к самому строительству, до поры до времени проживая в селе. Нет, они приехали к уже стоявшим двухэтажкам у ж/д станции, к первым поднимающимся «хрущам» основных кварталов, к баракам, пропавшим лишь в восьмидесятых и к уже строящейся Колыме. Колыма – крохотный, по меркам любого города стотысячника, посёлок частного сектора, в самом начале отрадненской истории бывший её дальней точкой. Потому и Колыма, собственно. 

Наши дед с бабушкой не просто жили в селе, они там родились, выросли и вернулись в него же, бабушка отучившись на фельдшера, а дед, получив поровну наград и осколков, защищая Сталинград, форсируя Вислу и забрав Берлин, с Войны. И деревенский порядок в нашем небольшом доме на Сенной был всегда, когда там жили наши старики. 

И самогон, сэм, не стал исключением, хотя в чём – в чём, а в корыстном самогоноварении нашу бабушку упрекнуть было невозможно. Она просто порой ставила на плиту алюминиевую советскую соковарку с несколькими резиновыми шланчиками и превращала всякие нужные ингредиенты в прозрачное, вкусно пахнущее хлебом. Обычно ей делалось всё это осенью, после огородов с палисадником. 

А в самом начале декабря девяносто четвёртого они вдвоём загремели в больницы, пусть и в разные. Нам, двум начавшим борзеть щенкам, лишнего повода не требовалось. Разномастная батарея бутылок пряталась в шкафу, и мы тупо сливали с одной, с другой, с третьей…

Коляныч стал единственным братовским новым одноклассником, сумевшим понять душу пацана с Вартовска, выдранного из привычной среды Северов да заброшенного в последний школьный год в Отрадный. Они, можно сказать, спелись, и хорошо, что не спились. Хотя, чего уж, стремились стремительным домкратом именно к этой цели всю вторую четверть. Меня спасал баскет и спортшкола, а ещё нелюбовь к водке. Мне с неё приходили вертолёты и слегка блевалось, а кому приятны эдакие перформансы?!

Но тут не выгорело, тем более…

Тем более обещались быть дамы. Ну, как дамы? Так, милые шалашовки времён накопления первичного капитала, давалко-сосалки, по каким-то собственным причинам превращавшиеся из обычных бикс в блядей. Горько-отвратная правда жизни, не отдающая сраной романтикой, зато вполне честно показывающая многое из посконно-быдлячьего куска истории новой России. 

Какие дамы с джентльменами, такие и не только напитки, но и сад наслаждений. Что могло оказаться романтичнее самой обычной теплухи в домах, построенных в конце восьмидесятых, в домах, где в подвале ЖЭУ имело подсобку для осмотра коммуникаций и где всегда собиралось разное отребье: бомжи, бичи, нарки, алкота и, конечно же, подрастающие личинки общества, как правило - агрессивные, желающие всё, везде и сразу. Для этаких манипуляций Николя даже сумел притаранить откуда-то вполне себе чистый матрац. Самый, что ни на есть, обычный, армейско-больничый, относительно незасанный и даже с виднеющимися полосками. Романтика…

Так что, учитывая с одной стороны адское желание покончить с собственным детством и выданный презерватив, а с другой общий градус жести сраной теплухи, самогонка оказалась ровно доктор прописал. Тем более, что дамы намечались чуть ли не с минуты на минуту. А, да, такой опытный ловелас, как наш Ник, в отличие от моего братца и меня самого обладающий неплохо зарабатывающей полноценной семьей, не мог не подумать о тонко настроенных девичьих душах. И спиздил за-ради такого случая полбутылки польского вишнёвого ликера для прекрасных барышень.          

Дамы, как и должно благовоспитанным девицам, явились с лёгким опозданием, когда мы прикончили не только первую, но и почти уговорили вторую «чебурашку» сэма. 

- О, бля, бляди булками трясут, - сонно всхрапнул закемаривший Николо, приоткрыв глаз. 

- Хуя се ты складно говоришь, - сказала низкожопая хрипловато-прокуренная пучеглазка, - ты не из «Красной плесени», Колян?

Сейчас я б сказал ей, что Колёк на её глазах сымпровизировал тройную сраную алитерацию, а тогда…

А тогда меня интересовало лишь туго натягивающее свитерок содержимое лифчика её крепкой и высокой подружки. Подружка была модная – чёлка длинными раздельными волосиками, кожаная курточка и звонко лопающиеся, один за другим, пузыри жвачки. Пузыри надувались наглыми губами тёмно-морковного цвета и смотрела она именно на меня.

«Кайф… - само собой сказало в голове, - и вертолётов вроде нет, вот что значит самогон, не водьё палёное»…

Наверное, со мной говорили остатки не совсем здравого смысла и организм. И они ошибались на пару. Крепкое победило недавно сформировавшийся вестибулярный аппарат и ЖКТ, уже три года страдающий гастритом. 

Гипюровые кружева женских трусишек девяностых просто песня. Особенно в пятнадцать лет, особенно если ещё ни разу, особенно в алкоугаре и в темноте теплушки. Я даже успел полапать нижние полушария, когда самогон решил пойти погулять. 

- Фу, бля, - сказала хозяйка гипюра, - хоть не мне на спину?!