Маленькие новогодние злодейства (Зарисовка к НГ)

Даже если знаешь, что год оборот делает отнюдь не в конце десятого месяца, декабрем нынче зовущемся, все равно общее ожидание праздника захватывает. Причем настолько, что даже Карачун устоять не в состоянии: приходит с севера раньше февральских морозов и, вопреки россказням, подарки дарит. Ну а Кощей, чем же хуже? Не вернулся он в Навь после Велесовой ночи, закружили его огни Яви, удивилилюди новые да диковины,  ими созданные.

«Видишь, птица моя вещая, — неустанно повторял Кощей Ворону, — удалось все. Не просто так я тогда рать собирал великую и на правян войною шел, ларец заветный захватить намереваясь».

В ларе том все знания и искусства содержались, которые человеку предстояло познать.

«Так ты ж проиграл, — подыгрывал Ворон. — Ларца не добыл, на Явь его содержимого не вывалил. Люди сами до всего дошли: постепенно, своим умом. Раньше-то лишь в сказках печка сама ходила».

«Не до всего, — загадочно  усмехался Кощей и напяливал на себя шутовскую бороду, негреющую шубу и шапку, под которой корону скрывать проще некуда».

Кому как не Ворону помнить для чего именно битва отгремела, ратились долго и проигрыш великим был. Созвал Кощей тогда немало чудо-юд под руку свою, да все обстряпал так, чтобы поражение получить, но незаметно. Лишь четверо изначальный замысел знали и о том, что царь навский вовсе не собирался уничтожать Явь и людей столь изуверским способом: открытием душам, к могуществу неподготовленным, знаний великих. Преследовал он иную цель: уверенность в людях поселить, что добро всегда верх над злом держать будет. Ради нее и поддаться не грех, и возрождаться время от времени, когда нет-нет, а забредет в Царство очередной Иван. Ну а молва… нет до нее Кощею никакого дела, как и Ворону — птице вещей, со стародавних времен в хрустальном дворце средь синих гор поселившейся.

Впрочем, неважно. Все неважно, когда впереди ночь целая. Может, Кощей и не всесилен, но в годоворот, людьми выдуманный, выпестованный и надеждой наделенный, его силы больше, как и у любого, в кого ныне верить не полагается. Даже Явь, в последнее время к магии не способная, становится щедра на чудеса.

Вышел Кощей из чуланчика, который ныне Яга держала, кафе зовущимся, и первый же след, который он учуял,  дурака был. Если бы дурак знал, что он дурак, непременно обиделся, но как же еще назвать того, кто такую ночь в одиночестве встречает по причине собственной глупости? Кошей в суть вникать не стал, махнул рукой и, пусть в устройстве телег самоходных не разбирался, остановился конь железный, как вкопанный.

Ночь ясная, по правую руку — парк темный, справа — дома высокие, в каждом манят огни разноцветные, обещая уют и тепло, да только недостижимые. Совсем как на болоте ведьмачьи  искорки — пойдешь-пропадешь. В выси глубокой звезды да месяц. Красиво, но мороз так и пробирает. И идти далече, и на помощь позвать некого, как выяснилось. Хотя дурак полагал, будто друзей у него превеликое множество, в одном инстаграмчике несколько тысяч (Кощей не собирался вникать, что то за страна волшебная, но вдоволь похмыкал над подобными мыслями): свистнет, мол, — все сбегутся и помочь за честь сочтут. Ошибся. Если и имелись у него, то приятели, а не друзья. Такие никогда уют собственный на холод чужой не променяют — не те взаимоотношения.

Дурак любил глупость преумножать, в выдуманной реальности своей крутостью и умом гордясь, да только так и не понял, что такого с машиной случилось, и остановилась помочь ему одна лишь Елена Прекрасная, вопреки распространяемой дураком глупости оказавшаяся еще и умной. Вот так — пусть сказка живет и процветает. Ворон аж каркнул, когда понял, что именно Кощей сотворил.

В людских взаимоотношениях только смертные разобраться способны, а потому шагнул Кощей в сторону, вмиг на площади оказавшись. Здесь снег шел, бил в лицо крупными хлопьями, заставляя отворачиваться, промаргиваться, а то и отплевываться.

Велик ныне град стольный. Иные царства не столь многолюдны бывают, да и по территории не подкачал. Когда в одной стороне ясно и тихо, снег улицы укрывает и искрится, хрустя под ногами, в другой метель с вьюгой танцуют, резвятся, за призрачные руки взявшись, закружить, заворожить, с дороги сбить собираются. Ворон наземь слетел, перья скинул, человеком оборачиваясь, — не все же плечо Кощея оттаптывать — да так и замер, услышав тихий не то плачь, не то мяуканье. Слух птичий — чувствительнее человеческого. Шагнул в сторону, затем, ухватив сестрицу-метель под руку, в единый миг во двор дома перенесся.

Под скамьей у двери железной, ведущей в многолюдный терем человеческий, короб стоял, в нем и пищал… некто, но точно не обычный котенок. Слишком глазенки, едва прозревшие, светились, да и прозрачные крылышки на худой спинке явно наметились.

— Как думаешь, Яге новый Баюн нужен? — спросил Ворон, прекрасно зная, кто встал за левым плечом.

— Она черных любит, а этот… — Кощей хоть и видел в темноте безупречно, с цветом так и не определился, — пестрый.

— Ну и что же? — заспорил Ворон. — Не погибать же теперь? Лишь под годоворот у кошки может крылатый котенок родиться. Хорошо хоть не утопил никто.

— На мороз выбросил, — в тон ему, но ехидно, уточнил Кощей. — По мне, ничем то не лучше и… пусть у дряни той весь следующий год… — и умолк, лишь уголками губ улыбнувшись. Может, банальное невезение предсказал, а может, наоборот, год, полный счастья, чтобы надолго запомнился, но в конце дрянь человеческая ощутила себя брошенной и никому ненужной. Замыслы Кощея никогда простыми не являлись, но спросить Ворон не успел.

— А дайте его мне, — вдруг прозвучало совсем рядом. Василиса — пусть и зовут ее ныне иначе, а все равно она — подкралась, столь тихо, что он и не заметил.  — У меня и молоко есть.

— Котам нельзя, — заметил Кощей, — только кошкам.

— Разберусь.

И Ворон даже не усомнился: такая разберется. Отдал он котенка, хотел просить конкретным именем назвать, но не стал — Кощей уже далече ушел, догонять нужно — лишь обернулся и удачи пожелал, прекрасно зная, что будет она всенепременно.