Глава 1. О начале что не имело конца

До того, как была рождена сама жизнь…

До дыхания первого ветра…

До света, что коснулся темноты —

был создан мир.

Его имя — Мундарис.

С тех пор, как впервые дрогнуло время, минули эпохи. Но то мгновение — самое первое, сокрытое за толщей столетий — будто застыло. Оно не пожелало быть забытым.

Оно было началом всего. И предвестием конца.

Мундарис создали боги. По своему образу. По своему желанию.

Они вложили в него чувства, эмоции, память, страсть. Добро и зло. Свет и тень.

Потому что без равновесия нет жизни.

Без тьмы — не разглядеть свет.

Без боли — не ценить любовь.

И добро, и зло были рождены как равные. Им отведено было жить в мире, стремиться к гармонии, питать друг друга и удерживать тонкую грань.

Но всё, что кажется совершенным — всегда хрупко.

Даже боги…

Сами боги не предвидели того, что должно было случиться.

О рождении монстра

(как гласит древнее сказание Мундариса)

Ещё до того, как зло стало отчётливым, мир был целостен.

В те времена не было ярлыков — никто не назывался добром или злом.

Были люди — живые, сложные, противоречивые. В каждом из них горел огонь — любви и гнева, сострадания и ярости, верности и боли.

Эти чувства переплетались, как корни одного древа.

И само равновесие жило в том, что всё это уживалось в человеке.

Но однажды всё изменилось.

Не сразу, не резко — но необратимо.

Случилась трагедия, что разделила эпоху на «до» и «после».

Она произошла не с народом. Не с царём.

А с одним человеком.

Мужчиной, что любил.

Он не был особенным. Не был ни пророком, ни героем.

Но он знал, что такое счастье: просыпаться рядом с той, кто ждала от него ребёнка.

У него было имя, дом, руки, которыми он держал её лицо, когда клялся в вечной любви.

А потом — всё оборвалось.

Жестокость пришла, как лезвие сквозь утро.

Зависть, злоба, похоть, жажда власти — люди, ведомые пороком, убили её.

И ребёнка, что ещё не родился.

Никто не остановил их.

Никто даже не посмотрел ему в глаза после.

Он остался один — в мире, что отвернулся.

Родные молчали. Друзья не подняли рук. Боги не ответили.

Он искал смыслы, но все дороги вели к пустоте.

И тогда он сделал единственный выбор, который мог:

он отказался.

От любви. От памяти. От сердца.

Он сжёг всё, что делало его человеком — и превратился.

Так родился первый монстр.

Не зверь, что следует инстинктам. Не демон, что играет судьбами.

А то, что изначально было человеком… но отринуло свою душу.

Он больше не чувствовал — ничего.

Ни боли. Ни страха. Ни сожаления.

Лишь безграничную пустоту.

И эта пустота была как семя.

Она рассыпалась по миру — невидимо, неслышно.

Но оно прорастало не во всех.

Лишь в тех, чьи сердца были искажены:

В тех, кто убивал ради удовольствия.

В тех, кто насмехался над чужой болью.

В тех, кто ломал, потому что мог, и гнался за властью, потому что был сильнее.

Монстры рождались не по воле случая — они были выбором.

И каждый, кто впустил пустоту, делал его сам.

Так зло перестало быть частью баланса.

Оно стало чем-то иным.

Жаждой стереть всё, что напоминает о боли.

В том числе — саму жизнь.

Монстров становилось всё больше — их было так много, что счёта не было.

Они выросли в численности, превзошли обычных людей,

И тогда они подняли восстание против самого мира.

Их цель была страшна — уничтожить всё живое,

Стереть память о любви, о семье, о надежде, о жизни.

Они жаждали разорвать цепи добра и оставить лишь пустоту.

Но почему?

Их души давно погасли, они отказались от них сами.

Без души — нет выбора, нет чувств, нет покаяния.

Они — пустота, движимая только безумием разрушения.

Когда боги узрели гибель своего творения,

Они впервые вмешались — переступили за пределы бездействия.

Создали подземный мир — заточили туда монстров,

Чтобы удержать тьму, которая грозила поглотить свет.

Но уничтожить их полностью не смогли — слишком сильна была пустота.

Разделили их — но это лишь отсрочка, не конец.

Чтобы спасти людей, боги даровали им четыре силы:

Защитников — хранителей мира, щиты против хаоса,

Целителей — тех, кто возрождал жизнь из пепла,

Созидателей — мастеров, что строили новый рассвет,

Повелителей Небес — властителей ветров и грома.

Но придёт время, когда даже этих сил будет мало.

Когда наступит час самой тяжёлой битвы,

В одном человеке пробудется пятый класс — Эмпирей.

Он объединит все четыре силы в единое целое,

Станет воплощением воли мира — светом, что прорвёт тьму,

Последней надеждой на спасение.

За многие тысячелетия монстры ворвались в мир людей лишь дважды.

И оба раза — не было битвы.

Была бойня.

Мир разрывался на части.

Земля стонала.

Небо темнело.

Не щадили ни детей, ни стариков, ни храмов, ни воспоминаний.

Они не знали жалости. Не знали страха.

И оба раза, когда тьма казалась непреодолимой, рождался Эмпирей.

Он приходил не раньше и не позже —лишь тогда, когда последняя надежда готова была исчезнуть.

Он спасал.

Собой, силой, волей мира.

Он спасал всё, что мог.

Но что стало с ним после…

Не знает никто.

В одних сказаниях он сгорел, как пламя.

В других — исчез, став ветром.

А может быть, он просто ушёл — туда, где не существует ни света, ни тьмы.

Лишь тишина.

Однажды…  боги вновь нарушили свою клятву.

Они вмешались.

Но этот случай скрыт в молчании. О нём не пишут книги. О нём не рассказывают сказаний. Он будто растворился во времени…

И всё же он был.

Лишь единицы знали правду.

Те, в чьих сердцах запечатлён особый знак — Печать, что открывает не знания, а бремя.

Бремя памяти.

Им открывается истина. Но редко. Очень редко. И даже им не дозволено говорить. Потому что эта тайна — не их.

Это — тайна Хранителей.

Но с тех пор прошли века.

Время унесло в пыль имена тех, кто стоял последними.

Храмы были разрушены, книги сожжены, свидетели — рассеяны по ветру.

Остались только слова. Шорох преданий.

И те, кто всё ещё слушает.

Люди больше не верят и не ждут Эмпирея.

Мир кажется спокойным.

Дети бегают по улицам, солнце встаёт, города растут.

Всё движется, будто ничего и не было.

Но даже тишина умеет дышать.

Даже забвение не вечно.

И кое-где, в снах — кто-то чувствует странное тепло.

Кто-то слышит голос, которого не может вспомнить.

 Кто-то рождается… И тогда легенда снова начинает дышать. Её передавали шёпотом, как молитву, в самые тёмные века.

Иногда — забывали. Но она всегда возвращалась.

Потому что каждый раз, когда мир начинал дрожать от предчувствия беды,

эта история вновь поднималась из глубин памяти.

И в один из таких вечеров, когда мир замер, будто в ожидании,

началось всё заново.

Говорят, когда Эмпирей возвращается — тень Хранителя снова касается мира.

И тогда даже звёзды замирают в ожидании.

И они могут изменить свою судьбу…

Так заканчивается легенда, которую помнят лишь немногие.

Слишком древняя, чтобы звучать на площади,

слишком живая, чтобы быть просто сказкой.

Но время не стоит на месте.

И вот — одна ночь.

Ночь, когда началось всё.

Ночь была тиха, но не спокойна. Сквозь открытые окна проносился ветер,

насыщенный предчувствием. Над миром стояли звёзды, и казалось, будто даже

они замерли в ожидании.

В комнате, наполненной напряжённым дыханием и запахом трав, мужчина

сжатыми в молитве руками сидел у изголовья кровати. Его пальцы дрожали, губы

шептали слова всем богам, которых знал, — и даже тем, в которых никогда не

верил до этой ночи. Он просил об одном: чтобы выжила его любимая. Чтобы

выжил их ребёнок.

Женщина стонала от боли, но не позволяла себе крика. В её глазах жила

решимость — древняя, как сама жизнь, и в сто раз сильнее страха. Врач и

помощницы, окружившие её, говорили успокаивающе, но в их голосах слышалась

тревога: ребёнок застрял между мирами, не решаясь сделать первый вдох.

И тогда время будто остановилось.

Из пустоты, сквозь тонкую вуаль между мирами, появилась она. Белое платье,

белые крылья, и глаза, полные тихой скорби и любви. Хранительница.

Она ступила в комнату, невидимая для всех, кроме одной души — его.

Младенец, ещё не родившись, уже звал её. И она пришла.— Отдай мне боль, — прошептала она, склоняясь над ним, — я понесу её за тебя.

И когда ребёнок закричал — так звонко, так живо, что даже стены задрожали от

этого крика — женщина облегчённо выдохнула. Он родился.

Мужчина поднялся, словно очнувшись. Он бросился к жене, прижал её к себе,

прижал ребёнка. И голос его, дрожащий от счастья, срывался:

— Это наш сын… наш смысл. Ты слышишь? Мы справились. Он жив.

А в стороне, всё так же невидимая, Хранительница смотрела на них, слабо

улыбаясь, пока на её плечи ложилась незримая ноша — первый узел судьбы.

Позже, когда в комнату вернулись покой и тепло, родители долго смотрели на

ребёнка. Он лежал, свернувшись, в одеяле, стиснув крошечные пальцы, а его

дыхание было ровным, как дыхание ветра над травой.

— Мы должны дать ему имя, — сказала мать, усталая, но сияющая изнутри.

— Имя, которое будет нести свет, — добавил отец, — и не только свет, но и

глубину. Надежду. И любовь.

Они долго молчали, пока не произнесли в унисон:

— Раэлин.Это имя несло в себе всё: восход над горами, силу предков, каплю слёз и

обещание будущего. Раэлин.

А где-то за гранью видимого мира Хранительница тихо повторила его, прикрыв

глаза:

— Раэлин… мой свет, моя половина.

И в этот момент между ними родилась связь, которую не разорвёт ни смерть, ни

забвение, ни время. Он — не знал её. Но чувствовал.

А она — уже любила.

Он лежал в колыбели судьбы, ещё не ведая, кем станет.

Раэлин. Рождённый в час, когда звёзды затаили дыхание.

Тот, кто позвал Хранительницу, не зная слов.

Тот, в ком — искра великого.

И в этот миг, когда ночная тишина впервые услышала его крик,

мир, сам того не зная, сделал первый шаг навстречу новой легенде.

Потому что когда рождается Эмпирей,

небо склоняется к земле.

И даже забвение отступает перед судьбой.