Испепеляющая любовь

Старик ухмыльнулся, а я с ужасом уставилась на него, переваривая услышанное. Как так?! Игнат и есть тот самый Федор?! Лживый художник, который когда-то был настолько одержим бабушкой, что из-за нее погубил свою жену и чуть не угробил собственных детей?.. Феликс надеялся, что его отец сгинул в пожаре, но тот, как оказалось, выжил по злой иронии судьбы. Теперь ясно, откуда у садовника жуткие увечья на лице: огонь пощадил его, но оставил эти метки как вечные напоминания о зверствах Федора.

— Что, не нравлюсь я тебе? — будто прочитав мои мысли, усмехнулся старик, похлопав ладонью по своей страшной щеке. — А ведь шрамы украшают мужчину. Особенно те, что получены в битвах за любовь. — Он перевел свой тяжелый взгляд на бабушку и обратился к ней: — Я любил тебя, Тоня, как никого и никогда, я душу дьяволу был готов отдать, лишь бы быть с тобой, лишь бы отвоевать тебя у всех, кто мешал нашему счастью. Я горел в адском пожарище, видя, как плавится моя жена, как задыхаются дети, и чувствуя вонь собственной плоти, сжираемой пламенем, но радуясь, что наконец освобожусь от своего груза и смогу быть с тобой! Но возникла новая преграда — я сел за решетку, будь она неладна. Я лишился глаза в драке с сокамерниками, посмевшими поглумиться над моим высоким чувством к тебе, я стал уродом, защищая твои портреты, которые зеки хотели изрезать. Я и потом, на воле, часто рисовал тебя, Тоня, стараясь воспроизвести тот образ, который не отпускал меня столько лет. Вот, взгляни!

Федор потянулся к стеллажу и достал оттуда стопку листов, бросив их к нашим с бабушкой ногам. Рисунки веером раскинулись перед нами. Я удивилась: бабушка была изображена на этих портретах очень похоже: ее старинный жених и впрямь обладал художественным талантом, и это единственное, что унаследовали от него Филипп и Феликс, предпочитавшие, правда, рисовать здания, а не людей. Впрочем, отец сполна наделил сыновей еще кое чем — большими проблемами с психикой… Словно опять уловив мои мысли, Федор-Игнат вдруг заговорил о своей семье.

— Знаешь, Тоня, я ведь до тебя и Полину пытался рисовать, — вздохнул он. — Было в ее немоте что-то такое… неуловимо прекрасное, и я старался передать это хрупкое безмолвие на холсте. Но выходили тусклые, слабые образы — Полина была слишком блеклой, невзрачной. Она и сына родила мне такого же — белесого, бледного, хилого. А твои черты пленили меня своей яркостью, силой, сочностью. И с тех пор, как я тебя встретил, ни Поля, ни Феликс больше вообще не вдохновляли меня, не интересовали как художника. Разве же я виноват в этом? Я думал, что второй наш ребенок будет другим, но Полина явила на свет еще одну свою точную копию. Ты, Тоня, тогда уже давно бросила меня, но рисовать я перестал еще раньше, в тот момент, когда так резко и нелепо разрушилось наше с тобой счастье. Я не мог написать и простейшего натюрморта! Я литрами вливал в себя спиртное, чтобы вернуться к творчеству, но и это не помогало: максимум, что я осиливал, это жалкие наброски. Меня раздирали демоны и в итоге скинули в адскую клоаку, из которой я не мог уже выбраться, загубив собственную жизнь и потеряв все — Полину, детей, тебя, свою музу и свободу, самого себя, наконец. Я вспыхнул ярким пламенем страсти к тебе, Тоня, но быстро сгорел дотла, угас, превратившись в никому не нужный пепел.

***

Вышла 16 глава "Фантомного синдрома". Спасибо всем, кто читает!