О, друг Аркадий, не говори красиво!

Обещанный псто о выборе изобразительных средств. Оно же флэшмоб по превращению блогосферы АТ в литературно-тематическую после новогодних излишеств и переедания итогов/планов. Кстати, присоединяйтесь к матрице.

Итак. 

При создании литературного текста перед писателем стоят две взаимоисключающие задачи: во-первых, сделать текст максимально понятным, во-вторых, придать ему некую художественность, образность, иной взгляд на привычное.

Чем плох п.1. Он уводит в пустыню. Он сух и беден. Это быт, тривиальность, отсутствие впечатлений и красок, механические действия. Нет перемены точки зрения, нет нового в подаче материала, нет глубины фона. Мы видим только поверхность, плоскостное изображение. Для подобного стиля характерен телеграфный синтаксис: "Он пришел. Она упала". Предметы показаны даже не описанием, а просто счетом и пространством: "два стула на кухне". Эпитеты дают о предметах не впечатление, а узнавание, превращаясь из единицы синтаксической в единицу лексически обусловленную, соответственно меняя степень свободы синтаксической единицы на несвободу единицы лексического уровня, - табурет деревянный, лес густой, погода пасмурная, похмелье жуткое. Этот стиль - колея, попав в которую, не так-то просто выбраться. Он требует от автора развития. Просится себя расширить хоть немного, хоть чем-нибудь необычным, небытовым.

Чем плох п.2. По нему легко забраться в дебри такого псевдопоэтического нарочитого языка, когда автор сам себя не понимает, что уж говорить о читателях. При злоупотреблении этим подходом в книге, как в церковно-славянских текстах, прилагательные идут после существительных, во множестве присутствуют односоставные предложения, и, в целом, хотя написано по-русски, на 200% исполнен завет Аристотеля, по которому поэтический язык должен иметь характер чужеземного и удивительного. Только если для церковно-славянского такой повествовательный стиль естественен и нормален (хотя бы привычен для тех, кто ни бельмеса не пендрит в этой тарабарщине, однако звон колоколов когда-то где-то все же слышал), то в тексте с современной тематикой или хотя бы минимумом современных вкраплений подобное велеречие выглядит нарочитым, придуманным, деланным. В большинстве случаев прекрасно видно и понятно, как автор расставлял "признаки художественности", для чего это делал и почему, - вместо загадки творчества, его тайны, на блюдечке с голубой каемочкой на всеобщее обозрение выставлены авторский труд и способ; вместо волшебства получается искусственность, вместо прозрачности и заострения внимания на образах - манерное жеманство, вместо полета фантазии - резвый шорох страниц словаря синонимов, которые гоняют туда-сюда послюнявленным пальцем и, в итоге, пустое кокетство на фоне якобы причастности к якобы Литературе. Этот стиль требует обуздания.

Что нужно помнить: язык повествования - средство, ценное не само по себе, а в качестве инструмента достижения цели. Семь раз отпей, один отъешь. Тысячу раз нужно обдумать и проверить, соответствует ли средство, которое нравится вам, той цели, к которую вы хотите достигнуть. Дает ли оно разумный баланс между телеграфированием и такой остановкой читательского внимания на образе, что читатель  увязнет и погибнет в этом треклятом болоте.

Теперь попробуем с примерами. Телеграфный стиль тождественен жизни, в какой-то мере он и ближе многим, и дает пространство для фантазии читателя. В конце концов, все тот же Аристотель говорил: ясность - главное достоинство речи. 

В жизни мы скажем: "поезд прибыл", а не "словно гигантская стальная змея, состав прополз вдоль перрона и застыл, лязгнув сочленениями сцепок". 

Но в том-то и разница между искусством и жизнью, что в жизни своими глазами на то, как поезд прибыл, поглядеть может каждый, а диспетчер вокзала еще и озвучит: "поезд N прибыл на n+1 путь". Искусство как создание образов назначено выводить вещи из автоматизма восприятия, поскольку вещи, воспринятые несколько раз, начинают восприниматься узнаваемыми, мы эту вещь уже не видим, мы о ней просто знаем. Это мышление, это потребление информации, далекое от ощущений и впечатлений. Усечение "стальной змеи" должно согласоваться не с усечением количества слов как таковых, а с принципом ак. Веселовского: "Достоинство стиля состоит именно в том, чтобы доставить как можно большее количество мыслей возможно меньшим количеством слов". Т.е. нам важна удельная емкость слова. Соединяем "телеграфирование" с "гигантской стальной змеей" и пишем: поезд подполз к перрону. Можно даже "к перрону" не писать, и так понятно. Стиль соблюден, впечатление вставлено. 

Не формален ли такой подход? Лично я считаю, что нет, хотя спорить о том, как (а искусство - это всегда не "что", это именно "как"), наверняка, можно. И даже можно делать это бесконечно. 

На мой взгляд, формализмом будет тематический анализ - в обоих случаях поезд появился. Семиотика - признаки, намеки, неслучайности. Поезд появился - как? "Подполз" это одновременно и признак появления, и намек на гигантскую змею, и неслучайность появления именно этого поезда именно в этом месте, потому что дает ощущение, будто поезд ждали, а он не очень торопился появляться. От выбора всего одного слова многомерность восприятия может появиться и может пропасть. 

Что мешает объединять тематику и семиотику? Зачем "поезд подполз"? Всего лишь затем, что выбранное слово рождает дополнительный слой ассоциаций, в том числе, с гигантской змеей, и углубляет пространство текста. Это образ, а не констатация. Поезд прибыл - плоское изображение, констатация факта. Причем, в обоих случаях телеграфность стиля соблюдена, а разница на несколько десятков метров в глубину. Вот так примерно это работает. 

Бывают, впрочем, исключения. Случается, сюжетец у книжечки так себе, язык бедный и корявый, и штамп на штампе, и глубины не видать, непонятно ни фига, а читаешь - и не оторваться. Стивен Кинг обозвал это явление gotta. Как поймать эту готту? Наверное, она идет от души. И она цель, а не средство. Так бывает в музыке: слушатель удерживается не механикой и не увлеченностью исполнителя своим мастерством, а искренностью, честностью, открытостью, прикосновением души. 

Когда исполнитель касается душой слушателя, это всегда остро ощутимо. Если просто механически исполняет или высокохудожественно кривляется, дабы предъявить не искусство в себе, а себя всего такого с головой и пятками в искусстве - можно посередине встать и уйти. В книге, соответственно, не догрызать кактус.