Закулисье романа (2): Мёртвые тексты не врут (но и в романе не появляются)

Рейс ТАТ-209 впервые в истории авиакомпании следовал по резервному маршруту через малонаселённые районы Подмосковья. Обычно все рейсы Казань-Москва шли стандартным коридором, отработанным десятилетиями. Но за неделю до катастрофы отношения между федеральным центром и Республикой Татарстан достигли критической точки

Свет в кабине приглушен до минимума, приборные панели мерцали ровным светом. Рустем Валиуллин проверил показания высотомера — восемь тысяч метров, всё в норме. Второй пилот Айдар Хасанов сверился с картой полёта и доложил диспетчеру об успешном прохождении контрольной точки. 

– ТАТ-209, подтвердите текущий эшелон, – раздался голос диспетчера в наушниках. 

– ТАТ-209, эшелон 310, следуем по плану, – спокойно ответил капитан.

 — ТАТ-209, вас понял, продолжайте по маршруту. Следующий доклад через двадцать минут. 

Валиуллин откинулся в кресле и взглянул на небо за иллюминатором. День выдался ясный, видимость отличная. До Казани оставалось меньше часа полёта. Сто семьдесят три пассажира и шесть членов экипажа — обычный рейс, каких сотни. 

— Рустем абый (брат Рустем), радар чистый, — сообщил Хасанов, переключаясь на родной язык. — Метео хорошее, будет лёгкий полёт. 

— Әйе (да), — кивнул капитан. — Только бы так до конца. 

Первые помехи появились через десять минут. Сначала лёгкое шипение в наушниках, которое Хасанов списал на атмосферные возмущения. Затем треск усилился. 

– Ты слышишь что-то? – спросил второй пилот, поправляя наушники. 

– Да, вроде помехи какие-то, – капитан нахмурился. – Связь с землёй нормальная? 

– Проверяю, – ответил второй пилот, переключая каналы связи. – Казань-контроль, ТАТ-209, проверка связи. 

Ответом ему стало шипение, словно из динамика выплескивался слабый, но постепенно усиливающийся белый шум. 

– Казань-контроль, ТАТ-209, приём! – громче повторил второй пилот, чувствуя, как его охватывает лёгкое беспокойство. Внезапно наушники заполнил громкий треск, и из шума возник голос, звучащий механически, странно и неестественно. Голос был знакомым, словно из прошлого полёта, но произносимые слова были бессвязными и хаотичными: 

«… эшелон 150… снижение… срочно… горим… нет, это ложная… Казань-контроль… снижение немедленно…» 

— Нинди әйбәт (что за чёрт)? — пробормотал Валиуллин, регулируя настройки радиостанции. 

— Попробуй аварийную частоту. 

Хасанов переключился на 121.5 МГц, но и там звучал только белый шум, прерываемый странными звуками — то ли голосами, то ли скрипом металла. 

—ТАТ-209 на аварийной частоте! — крикнул он в микрофон. Ответа не было. Вместо этого из динамиков послышалось нечто, что заставило обоих пилотов переглянуться: 

— ...эвакуация... радиационный фон превышен в... тысяч раз... всем службам... немедленно покинуть зону... 

Голос был искажён, словно запись проигрывалась на неисправном магнитофоне. 

— Бу нәрсә (что это)? — прошептал Хасанов. Валиуллин нахмурился и проверил приборы. Автопилот работал штатно, высота и курс держались точно. Но что-то было не так — стрелка компаса начала дрожать. 

— ...координаты цели... сектор Браво-семь... применить спецбоеприпас... повторяю... 

Теперь в эфире звучал другой голос — хриплый, говоривший с военной чёткостью. Хасанов попытался его заглушить, переключая частоты, но странные сообщения звучали везде. 

— Рустем абый, это какие-то военные переговоры, — сказал он, не скрывая беспокойства. — Может, учения? 

Капитан покачал головой. За двадцать лет в авиации он слышал всё, но это было непохоже ни на что знакомое. К тому же приборы начали вести себя странно — радиокомпас крутился как волчок, а на экране радара появились помехи в виде концентрических кругов.

 — ...температура в эпицентре... четыре тысячи градусов... зона заражения расширяется... всем постам немедленно эвакуироваться... 

Валиуллин почувствовал, как по спине пробежал холодок. Эти сообщения звучали как сводки с места ядерного удара, но это было невозможно. Он схватил микрофон: 

— Любая станция, любая станция! Говорит ТАТ-209! Ответьте! 

Эфир ответил жутким скрежетом, а затем детским плачем — коротким, обрывающимся. 

Хасанов побледнел:

 — Бу уен түгел (это не игра). Что происходит, Рустем абый? 

— Белмим (не знаю), — признался капитан, лихорадочно перебирая частоты. 

Все каналы были забиты обрывками сообщений, странными звуками, искажёнными голосами. В это время второй голос, чёткий, властный и спокойный, заглушил помехи, прозвучав настолько отчётливо, будто диспетчер находился рядом в кабине: 

«ТАТ-209, Казань-контроль, немедленно снижение до эшелона 150, аварийная ситуация! Подтвердите выполнение!» Капитан заколебался на мгновение. Инстинкт пилота боролся с растущей паникой и здравым смыслом. 

– Казань, подтверждаю снижение, ТАТ-209, – капитан почти автоматически подтвердил приказ. Самолёт начал снижение, пилоты попытались стабилизировать приборы, но дисплеи то гасли, то включались снова, отражая бессмысленные и противоречивые данные. На высоте эшелона 200 приборы резко погасли, оставив кабину в полной темноте на несколько страшных мгновений. 

– Чёрт, резервное питание! Быстро! – закричал капитан, отчаянно пытаясь восстановить контроль. Двигатели начали издавать странные, надрывные звуки, самолёт дрогнул и стал терять управление. В наушниках, сквозь дикий шум и помехи, снова пробился голос, уже знакомый, механический и бессмысленный: 

"…ТАТ-209, вы летите в ловушку… Казань… это ложный сигнал…"

– Что за чертовщина тут творится?! – капитан уже не мог скрывать панику, пытаясь вручную выровнять самолёт. восемь, то шесть тысяч метров. 

" ...уровень радиации критический... зона мёртвая... никого не осталось... Господи, что мы наделали..."

 Этот голос звучал совсем близко, словно кто-то сидел рядом с ними в кабине. Хасанов обернулся, но позади никого не было — только дверь в салон и панель приборов. 

— Аварийный режим! — скомандовал Валиуллин. — Готовься к экстренному снижению!

 Но самолёт не слушался. Элероны не отвечали, руль высоты заклинило. Машина продолжала крениться, входя в неконтролируемую спираль. Из динамиков неслось теперь нечто совсем жуткое — смесь человеческих голосов, скрипа металла и какого-то ритмичного пульсирования, словно билось огромное сердце: 

" ...мы все умрём... излучение везде... земля мёртвая... небо горит... отвечайте, хоть кто-нибудь отвечайте... "

Хасанов попытался включить транспондер бедствия, но его пальцы дрожали так сильно, что он не мог попасть по кнопкам. Высотомер показывал уже пять тысяч метров и продолжал падать. 

— Би хәзер үләбез (мы сейчас умрём), — прошептал он по-татарски. 

— Әлә! (Ещё нет!) — рявкнул Валиуллин, борясь со штурвалом. — Помогай! Тяни на себя! 

Оба пилота навалились на управление, пытаясь вывести машину из пике. Двигатели ревели на полной мощности, но высота продолжала падать. За иллюминаторами мелькали облака, потом показалась земля — зелёные поля, дороги, как игрушечные дома. Радиосвязь превратилась в сплошной кошмар звуков. Словно все частоты мира зазвучали одновременно — обрывки переговоров, крики, молитвы на разных языках, треск горящих лесов и вой сирен. А под всем этим — тот странный пульс, который становился всё громче и быстрее. 

— Салон! — крикнул Валиуллин в переговорное устройство. — Готовьтесь к аварийной посадке! Займите позицию! 

Но из салона доносились только крики пассажиров. Три тысячи метров. Две. Земля приближалась с ужасающей скоростью. 

— Үткән гомерем өчен гафу ит (прости меня за всю мою жизнь), — прошептал он, но его слова потонули в рёве приближающейся земли. Последнее, что услышал Валиуллин из радиоприёмника, было детское пение — какая-то старая искаженная и перевранная песня, которая казалась знакомой.  

...Мәхәббәт пыяласын Атасың карасын Чын бәхет пыяласын Бәрәсең, ватасың...