Челлендж чувств. Второе пришествие
Автор: Мира РизманВот чувствовала я, что не выдержу каждый день посты писать. Вечно у меня так: стоит подписаться под какой-то движ, и реальность привозит самосвал всякого разного и сваливает у моего порога. Ну да ничего, за несколько дней писать даже интересней.
О гордости
Честно говоря, не особо люблю это чувство. Мне всегда было приятнее что-то делать и, скорее, радоваться результатам, чем ими гордиться. Но, в целом, можно сказать, что я горжусь тем, что не бросила свой цикл и, несмотря на все возникающие в процессе его создания трудности, довела эту работу до конца.
Что до отрывка, тут, конечно, выбрать очень сложно, т.к. вне контекста это, скорее всего, будет набором слов.
Но есть у меня любимая фишка, которую я очень люблю юзать: это недопонимание. Когда герои понимают что-то по своему и на основе этого делают ошибочные выводы. Выбранный эпизод не самый крутой, но забавный и показательный)
Примечание: Молодая жена-художница (Рениса) пытается разобраться, почему новоиспечённый муж-демон (Аулус), с которым она заключила союз, ради сохранения чести своей семьи и своего имени, её игнорирует. Ведь демоны не ревнуют, вроде бы... Филипп — бывший помощник мужа и возлюбленный Ренисы, от чувств к которому ей пришлось отказаться.
— Прекратите издеваться! Вам не стоит никаких усилий, чтобы всё правильно понять! — чувствуя, что вот-вот сгорит от стыда, выпалила Рениса. — Вы же сами выбрали меня в супруги, так почему делаете вид, что я вас совсем не привлекаю?!
— Но, позвольте, как, по-вашему, мне следует поступать, зная, что моя супруга дни напролёт рисует портреты другого мужчины и обсуждает возможный адюльтер?
— Но… это… — Рениса осеклась. Глаза защипало от подступающих слёз. Уж лучше бы она продолжала молчать: разговор всё только усугубил! И теперь выходило, что уже не он равнодушный и чёрствый, а сама Рениса ветреная, бесцеремонная и противоречивая. Ощутив себя загнанной в угол, она совершенно растерялась. Казалось, любое сказанное ей слово подобно бумерангу непременно вернётся и ударит по ней самой.
— Не подумайте, что я вас осуждаю. — Тон Аулуса смягчился и стал заметно нежнее и слаще, и оттого то, о чём он говорил, выглядело ещё более ужасно. — Романы на стороне вполне обычное явление, и, учитывая ваши чувства, я не склонен вставать между вами. Единственное, о чём вынужден вас просить — соблюдайте осторожность! Лишние слухи вам обоим доставят хлопот!
Волны негодования накатывали на Ренису одна за другой.Она ощущала себя крохотной лодочкой, угодившей в мощный шторм. Ещё немного, и её, изрядно потрепав, перевернет и безжалостно утянет на дно.
— Не знаю, чего вы добиваетесь, толкая меня на подобное безрассудство, но я не собираюсь больше играть в ваши извращённые игры! — рассержено выдала она, после чего позорно сбежала из кабинета.
Вернувшись в мастерскую, Рениса в едином порыве собрала все недоделанные эскизы и наброски, где был изображён Филиппа, а затем без толики сожаления швырнула их в камин. Пламя с жадностью набросилось на предложенное угощение, и по мастерской поплыл неприятный горелый запах, от которого Рениса невольно поморщилась. Устроив на мольберте свежий лист, она принялась выплёскивать на него всю свою ярость. Полосую бумагу жесткими короткими штрихами, Рениса, будто опасаясь от собственной руки нового предательства, не спешила придавать им форму. И лишь одной детали она уделила пристальное внимание: внушительным ребристым скрученным винтом рогам. Почти любовно Рениса выводила каждую чёрточку, прорисовывая замысловатый узор, и с особым тщанием накладывала тени и блики. Рога и в самом деле вышли отменные: с крупным костистым основанием, крутым изгибом и позолоченными острыми кончиками. Они весьма гармонично дополняли небрежно выведенный портрет. Отложив первый эскиз, Рениса тут же взялась за второй, в котором снова сделала акцент на рогах: теперь уже более утончённых и длинных, украшенных серебристыми кольцами.
Во время работы над очередным рогатым шедевром в мастерской появился слуга с напоминанием об ужине.
— Скажите агни, что я неважно себя чувствую, потому не смогу спуститься. И передайте ему мои искренние извинения, что оставляю заботу об Её Высочестве на него, — заявила Рениса и демонстративно поспешила вернуться к рисованию. Её ждали новые ветвистые рога, которые в своём величии не желали умещаться на одном листе вместе с красноволосой головой, на которую она их водрузила.
Слуга ушёл, а Рениса настолько увлеклась работой, что совсем не заметила, как мрачный зимний вечер плавно перетёк в тёмную безлунную ночь. Камин тихо потрескивал, дожёвывая полено, свеча в фонаре, свисающем с потолка на тонкой цепочке, горела мирно и безмятежно, окутывая мягким золотистым светом небольшую рабочую зону. Рениса корпела над очередным рогом: массивным и грубым, свёрнутым так плотно и туго, что не оставалось места для просвета. У них была сложная морщинистая структура, требующая кропотливой тонкой работы над каждой бороздкой. От усердия она даже высунула язык, который едва прикусила, когда в мастерской раздался бархатистый голос агни.
— Моя леди всерьёз обиделась и даже пропустила ужин.
Большая тень упала на мольберт, и Рениса ощутила присутствие демона у себя за спиной. Лёгкий испуг почти тут же сменился очередной волной раздражения.
«Сам заявился без стука! А теперь упрекает меня в отсутствии манер!» — Рениса так сильно сжала в руке карандаш, что тот чуть слышно треснул.
— Вообще-то я стучал, — хмыкнул Аулус. — Но вы мне так и не ответили, потому, беспокоясь о вашем состоянии, я решил войти.
— Со мной всё в порядке, — холодно уверила его Рениса. — Я не голодна, и как видите, занята. Оттачиваю своё мастерство!
— Рад слышать, что у вас всё хорошо, но, позвольте, поинтересоваться. — Аулус подхватил стопку эскизов. — Вас не устраивает мой внешний вид? Хотите, чтобы мой облик был более грозным?
— Вообще-то я вкладывала несколько иное значение… — осторожно произнесла она и боязливо покосилась на него.
один из эскизов Ренисы
Теперь о грусти
Признаться, я крайне эмоциональный человек, и обычно проживаю всё, что пишу, буквально пропускаю через себя все события, все ощущения каждого персонажа. И так называемых "сильных" моментов, которые "застряли" в памяти набралось очень много.
Но, наверное, самый сильные сцены всё-таки были в фанфике Резонанс Искушения, где Гарри оказался заточён в тело Волдеморта, а любящая его без памяти Гермиона оказалась перед чудовищной необходимостью.
— Справлюсь? — В голосе Гарри прозвучали нотки насмешки. — А ты? Ты — справишься? Сможешь ещё раз вытерпеть?
Гермиона замерла. Раздуть угли надежды всё никак не удавалось. Терпеть снова дикую боль и знать, что Гарри там, внутри, постепенно сходит с ума. Так же, как и она. Потому что куда сильнее физической боли осознание собственного предательства. Может, и совсем не намеренного, но оттого только куда более мощного. Тупик безграничного отчаяния. И сейчас этого отчаяния накопилось столько, что Гарри уже больше не мог его сдерживать.
— Знаешь, что он придумает? — надсадно спрашивал он. — Может, захочет посмотреть твои внутренности и вывернет наизнанку, а, может, решит, что у тебя некрасивый нос или пальцы и от них надо избавиться! И это всё в лучшем случае! Если бы ты знала, как он убил миссис Уизли, что он сделал с Джинни, с Роном! Это… это… Этому просто нет прощения! Не может быть! Никогда!
Гермиона с ужасом понимала, каковы были проигрыши Гарри. Ей хватило одной Лаванды, воспоминание о смерти которой навеки врезалась в её память ярким чудовищным пятном. Чувство вины не знало границ, и жить с ним было не просто трудно, а порой почти невозможно.
— Мы должны это прекратить, — резко сменил тон Гарри. Теперь его голос звучал глухо и решительно.
Гермиона воззрилась на него, соглашаясь и обещая любую поддержку. Хотя она и не знала, что им следует делать, но, глядя на Гарри, чувствовала, что он нашёл выход.
— Скажи… — начал было он, но сразу же осекся.
Гермиона видела, что его одолевают сомнения, и потому она, желая поддержать, заставила себя приподняться и коснуться его руки, лежавшей на краю постели. Она накрыла своей ладонью холодное запястье и слегка пожала его. Гарри оценил этот жест и снова заговорил.
— Ты… ты всё ещё любишь меня? — спросил он, и в его глазах заблестели слезы. — Вопреки всему?
Горло Гермионы болезненно сжалось, а ладони сложились в кулаки, почти впиваясь ногтями в кожу. Она не смогла из себя выдавить даже звука, и с огромным трудом кивнула. Да, она любила. Так сильно, что могла бы, если бы это помогло, забыть и стерпеть любую боль, так страстно, что, возможно, когда-нибудь, привыкла бы и к этому чудовищному телу, к этим жестоким, холодным рукам и синим тонким губам, и даже к кроваво-красным глазам. Её любви должно было хватить, ведь только она всё ещё спасала её от окончательной потери рассудка. Последняя соломинка, за которую она хваталась из последних сил.
В ответ на её кивок Гарри лишь печально улыбнулся. Улыбка вышла натужной и жалкой, но при этом искренней. Он тоже любил. Возможно, даже сильнее и с большим отчаянием. В той жалкой улыбке так и читалась эта любовь и жгучая горечь, отравляющая её.
А потом его взгляд, полный слёз, стал жестче, Гарри набрал воздуха в грудь и на выдохе произнёс:
— Тогда убей меня!
<....>
Он остановился напротив, выжидая и моля. Но посмотрев на него, в сердце Гермионы что-то дрогнуло, и вся ненависть, которую она собирала в себе куда-то растворилась, уступив место самому неподходящему чувству для убийства — любви. Гермиона всхлипнула и почувствовала, как опять закололо под веками. Трясущейся рукой она направила палочку на Гарри и была уверена, что ужасные слова никогда не слетят с её губ. Ведь она его любила, так сильно, почти безумно, что просто не могла представить, как без него жить. В тот момент Гермиона видела Гарри в теле Волдеморта. Нет, это не было иллюзией, это было нечто другое, едва заметное, но такое родное. Выбранная поза — чуть напряженная и подтянутая, но совсем не горделивая; поджатая нижняя губа, легкое качание корпуса и взгляд. В глубине зрачков не было ни следа Волдеморта. Там сияла надежда и такие же бесконечно сильные и искренние чувства.
— Авада Кедавра, — прошептала она, отдавая этим словам всю свою любовь.
И словно в замедленной киносъемке Гермиона увидела, как с палочки слетел яркий зелёный луч и ударил точно в грудь, как пораженное тело толкнуло к двери, по которой затем оно медленно осело вниз. Потом был крик. Она действительно кричала и, выронив палочку, направилась к Гарри, кое-как справляясь с заплетающимися ногами и хватаясь за всё подряд. Гермиона свалилась на колени пред его телом и никак не могла поверить, что это произошло. Чувства, что охватили её, просто убивали, разрывали на части и тянули в вечное безумие. Словно из неё без наркоза вытащили сердце, а вместо него поставили что-то механическое, заставляющее жить. Жить и страдать. Она баюкала мёртвое тело на своих коленях, пялясь на него красными, сухими глазами, без конца всхлипывала и что-то стонала.
Солнце уже окончательно взошло, а раздавленная скорбью Гермиона всё ещё не в силах была подняться. Горе оказалось слишком велико, чтобы его вынести. Внутри не было ничего. Полная чернота, в которую она бесконечно падала и всё никак не могла достичь дна. Гермиона просто больше не могла существовать. И когда это чувство невозможности даже дышать достигло предела, она всё-таки встала. Словно сомнамбула она дотащила тело Гарри до кровати, потом подняла лежавшую на полу палочку и поковыляла прочь. Искать спасения.
К слову, весь этот фанфик насыщен очень тяжёлыми сценами, которые заставили буквально вывернуть моё сердце наизнанку. И это единственная моя работа, которую я перечитывала всего один раз.
Возможно, есть смысл перетащить его сюда. После проблем на Фикбуке заметила, что часть аудитории переползло на АТ. Может, зайдёт? Написан не в тренды, актуален по посылу во все времена.