Оно, канешна, не Лаокоон...

Алконост участливо склонилась над погружённой в созерцание Гамаюн. Ту, казалось, совершенно не беспокоили ни само падение, ни ушибы, но вот птицедевы не на шутку разнервничались, когда поняли, что сестрица намерена и дальше лежать бревном. Приподнять и хотя бы прислонить её к Древу они, лишённые рук, не могли. Бестолково потоптавшись, сестрицы принялись по-родственному подпинывать Гамаюн, побуждая к принятию миссии, но та, продолжая хранить буддийское бесстрастие, лишь ловко уворачивалась. В ней чувствовалась хорошая школа избегания.

Сирин печально вздохнула:

— Доиграется же. У неё тут лежачая забастовка, а в яви — тотальная смена парадигмы не за горами. И подвалят пряников нам, как всегда.

Алконост ничего не ответила, лишь занесла над Гамаюн правую лапу и задумчиво уставилась на свои растопыренные пальцы. Алмазные когти воинственно сверкнули.

Лиле стало как-то тревожно.

— Давайте помогу. Что с ней делать нужно?

Алконост с готовностью отозвалась:

— Подними сперва. А потом её нужно чуток подбросить… Дальше она вспомнит, что делать.

— Вспомнит? — Лиля подхватила Гамаюн под руки и потянула на себя. Та оказалась неожиданно тяжёлой, горячей и совершенно безвольной. — А она что, себя забывает?

Алконост хмыкнула:

— Она как оземь брякнется, так и обнуляется. А как взлетит, так заново включается. У неё же в голове постоянные расчёты вероятностей идут, вот ум за разум и заходит. Перегрузки большие…

Лиля кивнула, продолжая пыхтеть в бесплодной попытке реанимировать этот вселенский анализатор. Помогать ей Гамаюн очевидно не собиралась — напротив, была настолько расслаблена, что то и дело норовила выскользнуть из рук. Наконец Лиля подхватила её под шею и под лапы и, не без труда оторвав от земли, выпрямилась. Безвольно свисающие руки Гамаюн касались травы. Подбросить увесистую тушку в воздух с каждой минутой представлялось Лиле всё менее выполнимой задачей.

Алконост задумчиво склонила голову.

— Сири, подставь-ка под неё спину!

Сирин сверкнула на неё антрацитовыми очами, но молча сделала, что велено. Лиля почувствовала, что бремя необдуманной помощи стало более-менее приемлемым, однако что делать дальше, по-прежнему не представляла. Руки понемногу начинали неметь, несмотря на помощь Сирин. Гамаюн всё так же артистично продолжала изображать умирающую лебедь. С каждом минутой промедления проблема из временной грозила перерасти в постоянную.

Сирин выразительно кашлянула.

Алконост задумчиво свела к переносице соболиные брови и медленно двинулась вкруг импровизированной скульптурной композиции.

— Мда… Оно, канешна, не Лаокоон… — важно изрекла она, завершив обход.

— Придуш-ш-шу стерву, — злобно пропыхтела Сирин, придавленная грузом сестринского долга.

Лиля истерически хихикнула. Идиотизм ситуации нарастал.

— Сири, а ну-ка поддай нашей пифии пинка мотивационного! А ты, — махнула она крылом в сторону Лили, — успей руки вовремя разжать, лады?

Лиля неуверенно кивнула. Лады так лады.

— На счёт «три!» Погнали, девы!

Не дожидаясь счёта, Сирин наподдала так, что руки у Лили разжались сами собой. Томно моргнув на прощанье, злополучная Гамаюн взмыла вверх метра на три — и уверенно зависла в воздухе, словно несколько минут назад вовсе не она валялась в траве сбитым кукурузником.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — довольно пропела Алконост и вспорхнула на нижнюю ветку. — Мозг гения в очередной раз спас тот бренный мир, да и этот заодно! Не благодарите!

Сирин закатила очи горе, вслед за чем распахнула мощные крылья и, обдав Лилю сильным потоком воздуха, вознеслась на верхние ветки. Повозившись там, она независимым голосом изрекла:

— Дорогая моя сестрица, прав не тот, у кого больше прав, прав тот, у кого хороший глазомер, сбалансированное питание и шесток повыше! Согласна или же хочешь проверить?

Алконост опасливо покосилась наверх. Видимо, аргумент сестры она сочла более чем весомым и оспаривать не решилась. Сирин скинула на неё сухую веточку с подвяленным от времени жёлудем, давая понять, что семейный скандал замят.

Лиля негромко рассмеялась. Птицедевы напоминали парочку престарелых геев из киномюзикла, название которого она, как всегда, не помнила. На сердце было если не легко, то хотя бы, впервые за долгое время, покойно. Лиля села в траву, привалилась спиной к дубу. Через её левую ногу тут же пополз караван навьюченных соломинками муравьёв. Наверное, они переезжали. Лиля не стала им мешать и закрыла глаза. Под корой огромного Древа шевелилась какая-то сложно устроенная букашечная жизнь; от древних корней к листьям медленно двигались соки; вцепившись тонкими черенками в питающие ветви, наливались белковой плотью бессчётные жёлуди. Древо собиралось жить вечно. Лиля подумала, что могла бы здесь остаться. А что? Сидеть под дубом, слушать пикировки птицедев, смотреть, как медленно восходит солнце, надолго зависает в зените, а потом резко падает за горизонт… А ночью здесь, возможно, будут видны звёзды… Это же прекрасно: просто сидеть под дубом всю свою оставшуюся вечность длиной в пару десятков дней — и ни о чём не думать. И никого, слышите, никого больше не вспоминать! А потом пусть приходят кикиморы, туман, спящие жрицы или что там ещё — белые ходоки? — и делают что хотят!

Лиля вообще хотела только одного. Забвения она хотела, но его не нашлось даже на этой стороне.

Картинка кликабельна.