Женская ревность

Почему?

Почему из двух я выделил именно эту? Потому что с Евой было безопаснее, чем с Лилит? или оттого, что Ева была трудной задачей? Был у нее один поворот головы…

Теперь я то и дело искал ее глазами. Переступал порог, сбрасывал куртку, стряхивал с шапки бисеринки дождя, вслушивался в далекие отрывочные звуки, – эти несколько неторопливых минут, когда пытаешься определить: здесь ли, – я проживал полнее, чем весь предыдущий день. Почему-то невозможно было спросить у Филолая, тут ли девочки; по следам, по запаху свежести и дождя, по ничтожнейшим неопределимым приметам я разыскивал: пришла, не пришла, – и, застав подруг на обычном месте: Лали – рыбкой на шерстяном надиванном пледике, пряменькая Анна, изваянная из нескольких небольших углов, – в неподвижной позе владетеля черной Кэмет, – осторожно переводил дух.

До поры, до времени я не разделял подруг, не анализировал свои к ним симпатии; как-то Лали появилась одна; отчетливо помню опустошающий, чисто физиологический позыв, тошноту разочарования, подступившую к горлу, когда вместо двоих видишь одного – не того… Как щенок, немилосердно объевшийся за обедом, я зевал, тосковал, я ощущал смутное неудовлетворение и вострил уши при каждом шорохе. Когда она пришла… надо было видеть, как я завертелся – то ножку подставлю, то за косу дерну. «Антон!» – укорила она, я присмирел, отошел в сторону, под коленом дрожала слабая жилочка, из дальнего кресла робко, жадно – во все глаза – я смотрел на Анну.

«Антон, это уже неприлично», – вполголоса проговорил Филолай.

Я отвернулся, под коленом дрожало, у тебя случайно нет Кеплера, – подошла вивенка, спросила, не поднимая ресниц от матовых полукружий под косыми очами, я помчался домой за хрестоматией, а после мы долго сидели рядом – бедро к бедру – и говорили о Кеплере и о далеких планетах, и о космических скоростях; бок о бок с нами сидела и ломала пальцы молчаливая, непривычно задумчивая Лали.

С тех пор она все чаще приходила одна. Слегка запыхавшаяся Анна прибегала следом или вовсе не появлялась. Подруги шушукались, Лали вывязывала слова горячей приглушенной скороговоркой; в час перехода от света к сумеркам бледное лицо вивенки теряло окраску и становилось пепельным. Сесть рядом мне давно уже не удавалось – тут же вклинивалась, работая ягодицами, Лали и сердилась на любой смешок, куксилась на невзначай уроненное слово. Я недоумевал: что с ней?

«Ревнует», – вполголоса пояснила вивенка; говорить громче было небезопасно: за приоткрытой дверью, шагах в двадцати отмывалась после уличной лужи Лали (ей на роду было написано пересчитать все обервальские лужи). Ее ботинки, не по распутице хлипкие, сохли на батарее центрального отопления, рядом висели маленькие, как на ребенка, носки. Обшлага брюк покоробились и потемнели, их объезжал скарабей – круглый утюжок, вертлявый и не очень горячий, как ни старался отладить его Филолай. Лали щеголяла в пижаме брата, его одежда была впору Лали; что до обуви, туфли близнеца падали с ее ног, будто скорлупа ореха; внутри были розовые ядра пяток, наморщенные на исподе, и ровненькие, подвижные пальцы, которые шевелились, словно смышленые самостоятельные животные, когда близняшка роняла туфельку, несоразмерную ее стопе, и снова подхватывала цепким гибким движением.

Когда она вышла, я сказал Анне, что Лали сильно переменилась.

«Ревнует», – спокойно ответила Анна.

«Тебя?»

Ее ясный взгляд стал еще прозрачнее и еще яснее; в разговоре она редко задействовала мимические мышцы, обходилась беглым дрожанием век, огоньком в зрачках, колебанием ниточки в подглазницах.

«Зачем же? – вкрадчиво сказала девушка. – Она ревнует тебя. Она… – Ее щеки и лоб покраснели, словно в воду подсыпали марганца.– Как бы тебе сказать… – и прикрыв длинные глаза ресницами, вивенка произнесла: – Видишь ли, она неравнодушна к мальчишкам».

К чему приводит женская ревность - author.today/reader/318922/2982798