Три Тени в Кафе "Просветленный Эспрессо"

Три Тени в Кафе "Просветленный Эспрессо": Хемингуэй, Борхес, Кафка и Вечный Вопрос о Правильном Фильтре для Жизни

I. Кафе "Просветленный Эспрессо" (где каждый бариста, кажется, прошел курс по осознанности, а цены намекали, что просветление – удовольствие не из дешевых).

Утро. Столики в "Просветленном Эспрессо" были начищены до блеска экологически чистыми средствами, и каждый выглядел так, будто только что сошел с обложки журнала о минималистичном дизайне интерьеров (и слегка осуждал вас за недостаточную фотогеничность). Воздух благоухал смесью: кофе свежей обжарки (с нотками легкого снобизма), ароматических палочек (предположительно, "сандал и ирония судьбы") и легким запахом озона от бесчисленных ноутбуков, тихо гудящих, словно обдумывающих следующий гениальный, но совершенно бесполезный стартап.

Хемингуэй занял столик у окна с видом на улицу, где люди торопились с таким видом, будто опаздывали на распродажу смысла жизни. Перед ним лежал видавший виды блокнот, потому что, по его мнению, "мысли, напечатанные буквами, теряют половину своей тяжести". Он не писал. Он хмуро просматривал что-то на экране своего телефона, который выглядел так, будто мог выдержать прямое попадание метеорита (или падение с барной стойки, что вероятнее). "Опять двадцать пять, – думал он. – Все те же слова, только теперь с гифками. Надо бы короче. И чтобы без вот этих ваших... смайликов. Максимум точка."

Он сделал глоток своего двойного эспрессо. Крепкого, как рукопожатие кузнеца. С таким выражением, будто проверял, не подмешали ли ему туда соевое молоко или, не дай бог, позитивное мышление.

Борхес возник в дверях с грацией хорошо отлаженного привидения, которое точно знало расписание всех приливов и отливов человеческой мысли. Его трость, изящная и темная, тихонько постукивала по безупречно чистому полу, словно отбивая ритм какой-то невидимой вселенской поэмы. Он сел напротив Хемингуэя так, будто это место было отмечено в его личном путеводителе по метафизическим реальностям. Официант (юноша с татуировкой в виде бесконечности на запястье и взглядом, полным вселенской тоски или просто недосыпа) принес ему чай с бергамотом, не спрашивая, словно это было прописано в его кармическом договоре.

- Обновляли ли вы сегодня прошивку мироздания? – поинтересовался Борхес, его глаза за стеклами очков смотрели куда-то сквозь Хемингуэя, возможно, на оборотную сторону бытия.

- Скорее, пытался удалить вредоносное ПО, – проворчал Хемингуэй. – А вы? Опять бродили по архивам коллективного бессознательного?

- Я лишь реструктурировал повествование, – безмятежно ответствовал Борхес. – И, вообразите, концовка обрела совершенно новый оттенок неопределенности. С концовками всегда так – они как горизонт, вечно манящий, вечно ускользающий.

Они замолчали. Тишина была такой, что можно было услышать, как пылинки оседают на идеально ровных поверхностях. Затем, словно по тайному сигналу, транслируемому прямо в мозг (или, может, им просто одновременно пришло уведомление), они обменялись взглядами, а потом каждый открыл что-то на своем устройстве, показывая другому. Лица их оставались непроницаемы, как у игроков в покер, поставивших на кон все свои черновики.

II. Кафка, или Персональные Данные Души и Публичная Оферта Страдания

Он появился, как системный сбой в идеально отлаженной программе дня – тихо, почти незаметно, но вызывая необъяснимое чувство, что именно сейчас что-то непременно пойдет не так. Худой, в безукоризненно чистой, но явно не новой рубашке, застегнутой на все пуговицы, словно он пытался удержать внутри что-то хрупкое и готовое рассыпаться от малейшего сквозняка. Он неловко замер у входа, будто сверяясь с невидимым списком правил поведения в общественных местах повышенной осознанности, виновато вздохнул (этот вздох был полон всех несказанных "извините" мира) и снял наушники, через которые, вероятно, слушал подкаст о тщетности всего сущего.

- Здесь… э-э… нет никаких скрытых условий для… просто посидеть? – прошептал он голосом, который, казалось, боялся нарушить идеальную акустику заведения.

Хемингуэй неопределенно хмыкнул. Борхес сделал едва уловимый жест, означавший нечто вроде "пространство бесконечно, как и варианты его интерпретации, так что присаживайтесь". Кафка осторожно, будто боясь активировать какую-то невидимую сигнализацию, опустился на стул. Из своей сумки, похожей на архив неразобранных дел, он извлек тонкий ноутбук и открыл документ – несколько абзацев текста, мерцающих на экране с нерешительностью светлячка.

- Это… набросок, – сообщил он, понизив голос еще больше, словно это была государственная тайна. – О чувстве вины. Той, что возникает без явной причины, как всплывающее окно, которое невозможно закрыть. О человеке, который ощущает себя осужденным, хотя обвинительное заключение написано на языке, которого он не понимает.

Хемингуэй наклонился к экрану. Его лицо напряглось.

- Не понимает, за что. А его съедает изнутри. Это… неэффективно. Я бы предпочел расстрел. И чтобы без апелляций.

Борхес придвинулся, всматриваясь в текст с интересом коллекционера редких бабочек.

- Ах, как любопытно, – пробормотал он. – Это словно сон, переведенный на язык тревоги. Очень точно передана атмосфера… безысходной бюрократии бытия. Почти невыносимо. И оттого – удивительно притягательно.

Кафка ничего не ответил. Он смотрел в свою  чашку с водой (кофе он так и не решился заказать), где на дне не было ничего, кроме его собственного мутного отражения.

III. Трое, или Перезагрузка Тишины

Они молчали. В этой тишине было больше недосказанности, чем в комментариях под любым спорным постом в интернете. Один верил в действие – прямое и бескомпромиссное, как хорошо написанный код. Второй – в символ, многослойный и ускользающий, как идеальная метафора. Третий – в то, что всё это, и действие, и символ, и это кафе с его "осознанным" меню, было лишь очередным уровнем в очень сложной игре, правила которой постоянно меняются.

Никто из них не владел окончательной Истиной с большой буквы "И". И каждый был по-своему прав, что, как известно, делает выбор еще более мучительным, особенно если вы пытаетесь выбрать, какой сериал посмотреть вечером.

Снаружи шумела улица, этот бесконечный поток информации и человеческих судеб. Внутри висело молчание. Молчание весомое, как неотправленное сообщение. Как истина, которую все знают, но никто не решается произнести вслух, опасаясь, что она потеряет свою силу, будучи облеченной в слова.

Может быть, это был просто сбой в системе. Или отладка нового патча для реальности, написанного слегка уставшим Создателем. Или всё это происходило одновременно, потому что Вселенная, как известно, любит параллельные процессы.

Но если бы Вечности вдруг понадобились голоса, чтобы рассказать свою историю – не в виде скучного документального фильма, а как захватывающий сериал с неожиданными поворотами сюжета – она, вероятно, выбрала бы именно этих троих. Если бы, конечно, они смогли договориться о жанре и саундтреке.