Субботний отрывок

К перманентному флэшмобу от Марики Вайд "Субботний отрывок". Принесу, как обычно и поступаю, самое свежее из впроцессника.

Недовольно ворча себе под нос, Фула уже битый час терпеливо вычесывала из не по-детски жестких черных волос Вула цеплючий прошлогодний репей. Как ни старалась она быть осторожной, мальчику все-таки было больно. Вул беспрестанно хныкал, вертел головой, то и дело норовил высвободиться и убежать. Пытаясь его утихомирить, Фула то беззлобно бранила его, то сулила ему угощение из попины или увлекательную прогулку по садику. Увы, ничего не помогало: уговорить сорванца посидеть смирно не получалось ни в какую.

– Фула, Фула! – вдруг объявил Вул. – Там кто-то идет!

Сначала Фула не придала особого значения словам ребенка. Однако почти сразу же до ее ушей и в самом деле долетели шаги. Кто-то торопливо, постукивая подошвами, поднимался по лестнице. Вздрогнув, Фула замерла, ее рука, сжимавшая гребень, повисла в унции от макушки Вула.

Между тем полог, закрывавший вход, откинулся. Затем в комнату тяжело ввалился широкоплечий мужчина в серо-зеленой солдатской тунике.

– Это ты, почтенная Евфимия? – спросил он.

В ответ Фула настороженно кивнула. Солдат показался ей незнакомым, его нежданное появление в доме – подозрительным и опасным.

– Тебя праведный Исул требует, – объявил солдат, и Фула облегченно перевела дух. Теперь она наконец узнала его: это был высокий нескладный легионер по прозвищу Горец, служивший в охране Булгарской башни. Завсегдатаем Исуловой попины Горец не был, однако изредка заходил в попину по вечерам, никогда не напиваясь допьяна и каждый раз о чем-то подолгу разговаривая с хозяином. О чем именно велись эти разговоры, Фула, разумеется, не знала, но с церковными делами их уж точно не связывала. На тайных богослужениях в Исуловой молельне Горец не бывал никогда, знака Колеса при себе не носил, именами Четверых не клялся.

И вот теперь этот самый Горец ни с того ни с сего назвал Исула «праведным» – именно так, как полагалось именовать служителя Всемилостивейшего в Церкви Четверых. При этом слова солдата определенно не были случайностью: произнеся их, Горец тотчас же изобразил рукой хорошо знакомый Фуле знак Меркавы.

Поначалу Фула произошедшему искренне обрадовалась: она ведь обрела еще одного единоверца! Не насторожилась она, и когда Горец показал пальцем на Вула и невозмутимо продолжил:

– Мальчишку тоже прихвати!

Она и правда не задумываясь взяла бы Вула с собой, но тот неожиданно воспротивился.

– Не хочу к Исулу, – заявил он вдруг. – Я к Итту хочу!

Поначалу Фула опешила.

– Но ведь он вас любит, финики вот приносил... – пробормотала она растерянно.

И осеклась. Что Исул угощал детей финиками – это точно. Но любил ли их? На этот вопрос ответа у Фулы не было. Во всяком случае она совершенно определенно не помнила, чтобы Исул с ними играл.

– Не любит! – словно подслушав ее мысль, твердо произнес Вул и мотнул головой.

Вздохнув, Фула развела руками. Увещевать Вула, когда тот упрямился, обычно бывало делом бесполезным. Конечно, его можно было увести насильно – но только под рёв и громкие крики. А ссориться с ребенком и вообще огорчать его Фуле не хотелось.

– Не хочет он... – неуверенно вымолвила она и виновато потупилась.

Как ни странно, Горец оказался вполне покладистым. Отвернувшись от насупившегося Вула, он вперил цепкий, оценивающий взгляд в увлеченно возившегося с деревянной лошадкой Рруза.

– Ладно, – махнул он рукой. – Тогда берем этого!

В ответ Фула ничего не сказала, лишь рассеянно кивнула. И даже когда Горец подхватил Рруза на руки, она осталась безучастной. Голова ее по-прежнему была занята совершенно несвоевременными размышлениями – об Исуловых финиках, о странном упрямстве Вула, о неожиданном обращении Горца в истинную веру...

– Идем! – распорядился Горец.

Тут наконец Фула почувствовала неладное. Кивнула на Вула, спросила обеспокоенно:

– А как же он – один, без присмотра?

На миг Горец задумался. Затем показал глазами на игрушечную лошадку, которую только что двигал по полу Рруз. Бросил отрывисто:

– Вон игрушка. Пусть себе развлекается! – и тотчас же, не дожидаясь ответа, деловито продолжил: – Всё, некогда! Пошли к меркаве!

А вот эти слова Горца встревожили Фулу уже по-настоящему. Дело было даже не в том, что солдат столь бесцеремонно распорядился чужой вещью. Словом «меркава» единоверцы Фулы называли и саму Небесную Колесницу, и исполненные в ее форме алтари, установленные в тайных молельнях. Перед «малыми меркавами» приносились священные клятвы, заключались браки, а самые достойные миряне становились священниками и праведными подвижниками. Но ни Ррузу, ни Вулу там делать было нечего: маленьких детей, еще не прошедших обряда воцерковления, к этим алтарям водить не полагалось.

И поэтому Фула всплеснула руками и недоуменно проворчала:

– К меркаве-то зачем? Рруз – он же мал еще!..

– Надо! – коротко бросил Горец в ответ. А затем добавил – видимо, для большей убедительности: – И не перечь мне, старая: такова воля Четверых!

На этот раз «почтенной Евфимией» он Фулу не назвал. Впрочем, та особого значения этому не придала. Полным именем ее и раньше почти никто не называл. Ну а что до «старой» – ну так ведь седьмой десяток лет – и правда не молодость! Куда больше беспокоило ее нарушение принятых в общине правил – появление перед меркавой непосвященного, да еще и ребенка. При этом слова Горца о воле Четверых ее совершенно не успокаивали. Добро бы такое сказал сам Исул – а то какой-то там солдат!

Фула нахмурилась, немного поворчала себе под нос, но спорить с солдатом так и не решилась. Последователям Небесной колесницы она привычно доверяла, к тому же отобрать ребенка у высокого, широкоплечего и несомненно очень сильного солдата ей явно было бы не под силу.

Так они и направились в молельню: впереди уверенно пошагал Горец с Ррузом на руках, а за ним, едва поспевая, мелкими шажками засеменила Фула. Первые несколько мгновений Рруз растерянно молчал, но за порогом комнаты сразу опомнился и громко захныкал:

– Лошадка... Моя лошадка!..

– А ну цыц! – вдруг рявкнул на него Горец.

От неожиданности Фула обмерла. А придя в себя, немедленно перешла в наступление. С трудом нагнав Горца в галерее, окружавшей внутренний дворик, она встала у него на пути, уперла руки в бока.

– Ты что, солдатик! – укоризненно промолвила она и покачала головой. – Разве с ребенком так можно – он же заикаться будет!

В ответ Горец скривился. Буркнул недовольно:

– Не твоя забота, старая! Я делаю что велено! – и, грубо оттолкнув Фулу, ускорил шаг.

– Лоша-а-адка! – совсем жалобно взвыл Рруз.

И тогда Фула совершила ошибку.

– Сейчас-сейчас, маленький... – воскликнула она и метнулась обратно в комнату. Огорчение ребенка по-прежнему беспокоило ее гораздо больше, чем странное поведение солдата.

Увы, вернуть лошадку Ррузу ей так и не удалось: той уже успел завладеть Вул. Ну не могла же Фула отобрать игрушку у одного ребенка ради того, чтобы успокоить другого! Некоторое время она растерянно стояла посреди комнаты, а затем поспешно подхватила валявшийся в углу тряпичный мячик. Конечно, любимую игрушку Рруза мячик заменить не мог – но что еще Фула могла предложить расстроенному ребенку?

Разумеется, она потеряла время. И когда вновь очутилась в галерее, ни Горца, ни Рруза там уже не было.

И вот тогда наконец Фула всполошиласьне на шутку. И неожиданно грубое обращение Горца с Ррузом, и его ни с чем несообразное желание привести маленького мальчика к меркаве, и, наконец, его внезапное исчезновение вместе с ребенком – всё это не просто выглядело подозрительно, но наводило на самые черные мысли.

Раздумывать Фула не стала. Так и не выпустив мячика из руки, она немедленно бросилась за солдатом в погоню. Путь к молельне был ей привычен: сначала галерея, потом лестница вниз, потом подземный ход...

Где-то на середине пути Фулу стали одолевать сомнения. А что если Горец понес Рруза вовсе не к меркаве, что если он вообще не член их общины, а просто самозванец? Да мало ли зачем солдат мог похитить ребенка и мало ли куда с ним направился!

И все-таки она не остановилась, а продолжила путь – спотыкаясь на бегу и отчаянно ругая себя за непростительную доверчивость. Выбора у нее все равно не было. Если Горец действительно направился в молельню, оставалась надежда его нагнать. А если он солгал – то за пределами дома Фула его все равно бы уже не отыскала.