К флэшмобу "Полевая хирургия" от BangBang

Тема флэшмоба, запущенного сегодня BangBang, сформулирована так:

Доводилось ли вашим героям и героиням кого-нибудь спасать в качестве медика? Не в стерильной операционной, а в условиях боя, на бегу или в каком-нибудь подвале, буквально "на коленке"?

Есть у меня такие эпизоды -- хотя и не в боевой обстановке, но в полевой. Первую помощь оказывают уж точно. Примера два-три у меня нашлось бы точно.

Но покажу я только один -- из первой части "Большого путешествия". Место действия -- окрестности средневекового города Порту Кале на западе Пиренейского полуострова. Пациентка -- дочь местного трактирщика со сломанной ключицей. Что же до лекарки, то кто-то с ней уже знаком, а кто не знаком -- тот пусть сам разбирается. :)

Отрывок будет очень большим -- и пронизанным кучей отступлений от темы. Но кромсать его на фрагменты, вырезая "постороннее", я все-таки не хочу. Атмосферу показать тоже хочется, а после такой "хирургии" она ушла бы.

Едва лишь сзади донеслась сочная брань разъяренного домнэ Домитиу, Олаф замедлил шаг.

– Гундульф! – позвал он.

Гот повернулся к нему, вопросительно посмотрел.

– Давай-ка ускорим дело, – предложил Олаф. – Умеешь носить раненых?

– Ишь как заливается, – хмыкнул Гундульф вместо ответа, кивнув на отставших трактирщика и моряка, однако тотчас же деловито продолжил: – Объясни, что надо делать.

– Перехвати мне вот здесь, – Олаф показал на свою руку чуть выше запястья.

Со второй попытки им удалось организовать правильный «замо́к из трех рук» – как раз такой, как Олафа учили на медицинской практике. Еще некоторое время ушло на то, чтобы уговорить Акилину усесться на него: та поначалу ни в какую не желала, чтобы мужчины несли ее на руках. Зато потом дело пошло на лад. Вдвоем Олаф и Гундульф быстро понесли смущенную и по-прежнему изрядно испуганную девушку в сторону оливковой рощи.

– Там тебя еще посмотрит наша домина Этайн, она тоже лекарка, – попытался успокоить Акилину Олаф. Похоже, это подействовало: девушка быстро кивнула и вроде бы немного расслабилась. Сам Олаф тоже почувствовал некоторое облегчение. Общество Танни, как ему казалось, должно было вполне устроить не только саму Акилину, но и ее отца-самодура. Вряд ли тот стал бы противиться, если бы его дочери оказала помощь девушка-лекарка.

В своих предположениях Олаф не учел всего одной мелочи. Но эта мелочь едва не стала роковой.

 

* * *

 

Кем-кем, а робкой и изнеженной барышней юная Домития Акилина не считала себя определенно. К своим пятнадцати годам она успела повидать в отцовской стабелу всякое: и похабные шутки, и масленые глаза подвыпивших посетителей, и грязную ругань, и пьяные драки, и даже поножовщину. И, конечно, знала, как следует себя вести в подобных случаях, чтобы и не пострадать самой, и по возможности утихомирить буянов. Однако с самым страшным – с гостями из потустороннего мира – Акилина, по счастью, до сих пор не сталкивалась, лишь слышала о них из церковных проповедей, а еще больше – из матушкиных сказок. Та, наполовину васконка, в свое время поведала ей немало старинных историй – и местных, и принесенных с далеких северных гор. В тех историях рассказывалось и о бруксах – ведьмах, превращавшихся по ночам в жутких кровососущих птиц, – и о коварных жительницах речных берегов ламиях – женщинах с утиными лапами вместо ступней, – и о несчастных оборотнях, помимо своей воли принимавших волчье обличье, и еще много о каких странных и опасных созданиях. Но чем старше Акилина становилась, тем реже вспоминала она предания старины и тем больше казались они ей досужим вымыслом. И уж конечно, она даже представить себе не могла, что ей придется вспомнить о них при таких ужасных обстоятельствах.

А ведь началось-то всё совсем безобидно. Больше того, день вообще обещал быть замечательным. Не испортил его даже странный рыжий чужестранец, славно посмеявшийся над глупым сынком грека-ювелира – а заодно и над ее, Акилины, отцом. А потом в стабелу вошел невероятно красивый белокурый юноша с мужественными чертами лица.

Юноша понравился Акилине с первого взгляда. Прежде такие лица ей доводилось видеть только у благородных визиготов – королевских дружинников, несколько раз на ее памяти останавливавшихся в «Белом орле». Пожалуй, загадочный чужеземец затмил собой даже красавца-нобиля по имени Гундульф, появившегося в их городе несколькими днями раньше. И даже когда этот юноша не смог защитить ее от дубины в руках полоумного Лукиу, Акилина не задумываясь его простила.

С того удара, пожалуй, беды и начались. Она даже не сразу поняла, что́ произошло, – просто внезапно обнаружила себя лежащей на земле. Потом возле плеча огнем разлилась чудовищная, невыносимая боль. Где-то совсем рядом раздавались громкие мужские голоса: отца, Лукиу, Гундульфа, белокурого красавца-чужеземца. Голоса что-то бурно обсуждали, вроде бы даже спорили... Потом белокурый юноша расспрашивал Акилину об ушибленном плече, а она отвечала – кажется, жаловалась, что ей очень больно. А потом Акилина шла в сопровождении Гундульфа и юноши, не очень понимая, куда и зачем. Происходившее вообще казалось ей чем-то не всамделишным, оно словно виделось во сне – и только боль была настоящей. Юноша уговаривал Акилину куда-то сесть, она вроде бы сначала противилась, но потом все-таки оказалась в удобном живом кресле. «Домина Этайн... лекарка...» – прорвалось вдруг в ее затуманенное сознание, и сразу стало не так страшно, даже немного отступила боль. В воображении Акилины сам собой нарисовался образ пожилой женщины с добрым морщинистым лицом, почудился даже исходящий от нее пряный запах целебных трав.

А потом Акилина увидела настоящую Этайн.

Сначала – светло-зеленое платье. Затем – копну густых темно-рыжих волос. Затем – пугающе огромные глаза на совсем юном, почти девчоночьем лице. А затем... 

У лекарки были чудовищные, нечеловеческие уши – вытянутые, заостренные, торчащие в стороны.

Акилина дернулась, отпрянула. Тотчас же ее раненое, и без того ноющее плечо пронзила острая колющая боль. 

– Тихо, тихо, всё хорошо... – пробормотал белокурый красавец и вдруг яростно зашептал куда-то в сторону: – Уши, Танни, уши!..

– Ты кто? – дрожащим голосом пролепетала Акилина. – Ламия?

– Не бойся меня, – ответила лекарка. – Считай, что я... ну, скажем, лесная нимфа наподобие сатиров и фавнов. У них как раз такие же уши, правда ведь?

Акилина покорно кивнула, однако в глубине души так и не успокоилась.

– Ну вот, – дружелюбно продолжила лекарка. – А скоро мы посмотрим, что такое с тобой стряслось.

И, обращаясь уже к белокурому юноше, она что-то приказала на незнакомом чуть шепелявом, но все равно красивом, певучем языке.

– Пошли в рощу, – тихо сказал юноша Гундульфу. И снова «живое кресло» мягко, бережно понесло Акилину – прямиком в Бенедиктову рощу, под сень старых олив.

Лекарка шла чуть впереди – легкой бесшумной походкой, словно плыла по воздуху, не касаясь земли. Ее странные уши чуть подрагивали в такт шагам.

– Кто она? – послышался тихий шепот Гундульфа за спиной у Акилины.

– Мы потом объясним, – загадочно ответил юноша.

Тем временем Акилина, позабыв даже про ноющую боль в разбитом плече, как завороженная всё смотрела и смотрела в спину лекарке. А затем ее взгляд вдруг зацепился за что-то зеленое, зажатое у той в кулаке. Это зеленое определенно было живым, оно шевелилось.

Пока Акилина гадала, кто скрывается у лекарки в руке, таинственное существо внезапно высвободило похожую на кривой клинок ногу и отчаянно взмахнуло ею, словно силясь подать какой-то знак. Тут-то Акилина его и опознала. Конечно же, это был богомол – странное противоречивое создание, с одной стороны, славившееся дурным глазом, а с другой – имевшее дар указывать правильный путь заблудившемуся.

Богомолов Акилина побаивалась: они казались ей воплощенными демонами, мелкими, но ужасными и обликом, и повадками. Однажды в детстве ей случайно удалось наблюдать, как громадный зеленый богомол пожирал своего собрата помельче. Делал он это сосредоточенно и неспешно, словно смаковал изысканнейшее лакомство. Увиденная картина, сразу и жуткая, и притягательная, потом долго не отпускала Акилину, вновь и вновь являясь ей в воспоминаниях. Вот и сейчас, стоило ей увидеть богомола в руке у жутковатой лекарки – и почти забытое давнее зрелище вновь ожило у нее перед глазами.

«Стойте!» – попыталась крикнуть Акилина, но, неловко повернувшись, вновь потревожила ушиб и вместо этого издала громкий стон.

Лекарка остановилась, стремительно обернулась. Устремила на нее огромные зловещие глаза. И спросила со старомодным, точь-в-точь как у приходского священника, выговором:

– Так больно, бедненькая?

– Ты кто? – повторила недавний вопрос Акилина. Как ей показалось – твердо и решительно.

Лекарка опять растерялась.

– Я же говорила... – начала она.

– Ты демон? – еще решительнее спросила Акилина.

Правая рука ее вроде бы слушалась. Но осенить себя крестом все равно не получилось: ушибленное плечо вновь пронзила острая боль.

– Нет, я не демон, – откликнулась лекарка. – Хочешь, я прочту молитву?

И, не дожидаясь ответа Акилины, она принялась декламировать всё на той же звонкой церковной латыни:

– Па́тер но́стер кви эс ин кэ́лис...

Молитву Акилина узнала сразу же – и немедленно подхватила. Но до самого «амен» ждала от лекарки какого-нибудь коварства.

Подвоха, однако, не оказалось: та не переврала ни единого слова.

– Видишь, я тоже христианка, – сказала лекарка и ободряюще улыбнулась.

В ответ Акилина осторожно кивнула, затем попыталась тоже выдавить из себя улыбку.

– Давай устроимся в тени под каким-нибудь деревом, – тут же предложила лекарка. – Я хочу посмотреть твой ушиб.

Акилина испуганно глянула на нее. Затем, чуть повернув голову, показала глазами на юношу-чужземца.

– Не бойся, я мужчин отошлю подальше, – рассмеялась лекарка. – Только сначала вот этого зверя Олафу отдам, а то очень неудобно... Кстати, как он у вас называется?

И она протянула к Акилине руку с зажатым в кулаке богомолом.

– Богомол, – ответила Акилина, опасливо посмотрев на выглядывающую из кулака зеленую заостренную мордочку. – Зачем он тебе? У богомолов дурной глаз.

Лекарка ничуть не смутилась, лишь пожала плечами:

– Никогда прежде не видывала. У нас такие не водятся.

Акилина удивленно взглянула на нее, но не проронила ни слова. А лекарка тем временем принялась распоряжаться.

– Пожалуйста, устройте девочку возле вон того дерева, – изящным движением руки она указала на высокую оливу с густой кроной. – Только осторожно – не растревожьте ей поврежденное место!

Гундульф и юноша-чужеземец плавно поднесли Акилину к оливе, затем помогли ей встать на ноги. Акилина прислонилась к шершавому серому стволу и немедленно обхватила пострадавшую руку здоровой. Так всё-таки было легче терпеть боль.

– Теперь, Олаф, забери у меня, пожалуйста, этого... – на мгновение лекарка запнулась, затем старательно выговорила: – богомола.

Юноша-чужеземец быстро кивнул, протянул руку. Затем поднес богомола себе к лицу.

– О! – воскликнул он через мгновение. – Ма́нтис гвэзи́ё э́дю!

– Потом, ладно? – лекарка умоляюще посмотрела на юношу. – А сейчас... Олаф и... почтенный нобиль... – тут она вопросительно посмотрела на Гундульфа.

– Гундульф, сын Гундемара, – произнес тот, чуть поколебавшись.

Лекарка учтиво поклонилась, быстро представилась в ответ:

– Я Этайн, дочь Тристана, – и продолжила: – Отойдите вдвоем вон туда, пожалуйста! Нам с девочкой нужно остаться вдвоем.

«Олаф. Олаф. Его зовут Олаф», – несколько раз повторила про себя Акилина. А когда тот, направляясь вглубь рощи, проходил мимо – проводила его взглядом.

После Олафа мимо нее проследовал и Гундульф. По дороге он дважды обернулся, каждый раз надолго задерживая взгляд на лекарке. Сама же Акилина, несмотря на все свои усилия, прятала от нее глаза. Странные уши лекарки по-прежнему ее пугали.

«Она назвалась дочерью какого-то Тристана, – изо всех сил успокаивала себя Акилина. – Значит, по крайней мере, не явилась сюда из преисподней!» Однако успокоиться ей все равно никак не удавалось. А когда Акилина осталась с лекаркой один на один, сердце у нее опять ушло в пятки.

Лекарка, однако же, то ли ничего не заметила, то ли не подала вида.

– Ну вот, – дружелюбно улыбнувшись, произнесла она. – Давай теперь знакомиться. Я Этайн. Можешь звать меня просто Танни. А тебя как зовут?

– Акилина... То есть Домития Аквилина, если по-старинному... – с трудом выдавила из себя Акилина.

Лекарка кивнула. Затем осторожно попросила:

– Аквилина, ты можешь отпустить больную руку? Попробуй, пожалуйста.

Акилина попробовала – и, издав жалобный стон, опять схватилась за локоть.

– Ох... – вздохнула лекарка, сокрушенно покачав головой. – Давай-ка я тебя осмотрю получше!

Снять с себя тунику Акилина так и не смогла: каждая попытка шевельнуть рукой отзывалась острой, колющей болью. Потом лекарка все-таки нашла выход из положения: просто надорвала ей ворот, обнажив плечо.

Ладони у лекарки были маленькие, с длинными тонкими пальцами и такие бледные, что казались полупрозрачными. Когда лекарка потянулась к ее плечу, Акилина невольно сжалась: ей почему-то показалось, что руки у той окажутся холодными как лед. Однако предчувствие неожиданно обмануло: от пальцев лекарки повеяло ласковым теплом, их прикосновение оказалось легким и нежным. Не удержавшись, Акилина облегченно вздохнула и чуточку улыбнулась.

А лекарка, наоборот, посмурнела лицом.

– Вот что, доминула Аквилина... – вдруг вымолвила она задумчиво. – У вас в городе умелый врач есть?

– Есть, – не задумываясь ответила Акилина. – Домнэ Хайме. Только отец его очень не любит.

Лекарка быстро кивнула, потом надолго задумалась.

– Отца уговорить можно? – спросила она наконец.

Акилина попыталась покачать головой, но тут же вскрикнула от боли.

Однако лекарка, видимо, всё поняла. И помрачнела еще больше.

– Жаль, – вздохнула она после недолгого молчания. – Ну да попробуем что-нибудь придумать.

Затем лекарка извлекла из своих волос тонкую бронзовую заколку.

– Пока сделаем так, – промолвила она, скрепляя заколкой, точно фибулой, порванную тунику Акилины. – Вот. Словно так и было, – и ободряюще улыбнулась.

Акилина через силу улыбнулась в ответ. Ей по-прежнему было страшновато. Правда, теперь она уже боялась не столько странного облика лекарки, сколько своего непривычно болезненного ушиба.

– Олаф! – вдруг громко позвала лекарка. – Мы закончили, можете возвращаться!

«Этайн», – всплыло вдруг у Акилины в памяти имя лекарки. Странное, чужеземное, оно неожиданно показалось ей очень знакомым. Она явно слышала его и прежде – вот только где, от кого?

А вскоре вернулся белокурый красавец Олаф. Чуть приотстав, за ним подтянулся и Гундульф. Вид у гота был не просто удивленный – обескураженный.

Первым же делом Гундульф учтиво опустился на одно колено перед Этайн.

– Прости, великолепная, – пробормотал он со смущением. – Я совсем не так представлял себе светлых альбов...

– А я не так представляла себе Гэндальфа, – внезапно улыбнулась Этайн в ответ. – Тебя ведь так зовут, да?

Тут лицо Олафа вдруг расплылось в озорной ухмылке. А Гундульф, похоже, еще больше растерялся и так забавно захлопал глазами, что Акилина на мгновение даже позабыла про свой ушиб и едва сдержала смешок.

Явно растерялась и Этайн: та вдруг охнула и зажмурилась, а ее иссиня-бледные щеки слегка полиловели. Акилина переводила взгляд то на одного, то на другого, то на третью и недоумевала всё больше и больше. Неужели неверно произнесенное имя – это так смешно и так ужасно?

А потом Этайн вдруг насторожилась, широко распахнула глаза. Затем она резко дернула своим диковинным ухом и замерла.

Олаф внимательно посмотрел на Этайн и что-то быстро проговорил. Та в ответ бросила короткую непонятную фразу.

– Лиах? – спросил Олаф.

Этайн мотнула головой.

– Торин.

И тогда Олаф весело расхохотался. А и без того разрумянившиеся щеки Этайн сделались густо-лиловыми, словно цветущий чертополох.

 

* * *

 

В обществе Аквилины и Гундульфа Танька и Олаф не сговариваясь постарались полностью перейти на латынь. Чем руководствовался при этом Олаф, Танька, понятное дело, не знала, сама же она надеялась таким способом предотвратить всевозможные недоразумения.

Однако избежать неловкой ситуации все-таки не удалось, и винила в этом Танька во многом себя. Давно уже пора было ей раз и навсегда отделить свои детские мечтания от реальности! Танька и без того испытывала неловкость каждый раз, когда кто-нибудь невзначай принимался при ней рассказывать про белого коня на зеленом штандарте принца Кердика или напевать ее детскую балладу о Берене и Лютиэн. Но, видимо, уроки так и не пошли ей впрок, и она опять наступила на те же самые грабли!

Конечно, не обошлось и без цепочки досадных случайностей. Сначала Олаф ни с того ни с сего вспомнил карлика Дурина из легенд своего народа. Потом один из Танькиных спутников-моряков вдруг оказался почти тезкой уже другого карлика – из сказки про дракона и Одинокую гору. А теперь откуда-то взялся еще и этот Гундульф-Гэндальф, на свою беду причисливший Таньку к «светлым альбам». Но никто ведь не заставлял ее вспоминать мамины истории про Срединную Землю и уж тем более не тянул за язык! Танька ворошила в памяти события дня, раз за разом вспоминала свои неосторожные слова про Гэндальфа, и ее бросало то в жар, то в холод.

Опомнилась она от хруста сухой ветки под башмаком. Вскинула голову. Увидела в десятке шагов от себя встрепанного, растерянного Торина. Повернулась к Аквилине: та по-прежнему стояла, прислонившись к толстому стволу старой оливы, и смотрела по сторонам испуганными, широко распахнутыми глазами. Танька ободряюще улыбнулась ей. Аквилина грустно, явно через силу, изобразила подобие ответной улыбки.

Потом Танька бросила взгляд на Олафа. У того с лица еще не успела сойти улыбка, однако глаза были серьезны. А встретившись взглядом с Танькой, Олаф и вовсе нахмурился.

– Ну что скажешь? – спросил он, показав глазами на Аквилину.

– Ключица, – сказала Танька. – Закрытый перелом. По-моему, множественный.

Олаф согласно кивнул. Потом снова задал вопрос:

– Что предпримем?

– Тут нужен врач, – твердо ответила Танька. – Настоящий, опытный. Не как мы с тобой.

Олаф вновь кивнул.

– Вот я и думаю... – осторожно произнес он. – Может быть, показать ее мэтру Каю?

– Мэтру Каю? – искренне удивилась Танька. – Но ведь...

– А выбор есть? – пожал плечами Олаф.

Танька недоумевающе посмотрела на него.

– Здесь же вроде бы есть хороший врач. Правда, ее отец...

– Вот именно, – перебив ее, буркнул Олаф. – Отец-самодур. И врач, который, по его мнению, неправильно молится богу.

– Арианин? – зачем-то уточнила Танька.

Олаф качнул головой.

– Нет, иудей, – ответил он. – Но разве это что-нибудь меняет?

– Ничего, – покорно согласилась Танька. – Просто стало интересно.

Неожиданно за ее спиной кто-то тихо кашлянул. Танька непроизвольно шевельнула ухом. Смутившись, она осторожно обернулась на звук. И тут же поймала на себе пристальный, напряженный взгляд гота.

– Господин... – у Таньки опять едва не вырвалось «Гэндальф». Не договорив, она оборвала фразу.

– Гундульф его зовут, – тихо подсказал ей Олаф. – «Боевой волк». По-нашему это звучало бы как «Гуннольфр».

– Господин Гундульф... – благодарно кивнув, вновь начала Танька. И опять замолчала в растерянности.

– Да, я, как ты говоришь, арианин! – вдруг твердо произнес гот. – Так римляне презрительно именуют веру моих предков, истинное христианство, ныне поруганное и ошельмованное!

Мгновение Танька растерянно молчала. Реакция гота на безобидное, казалось бы, слово «арианин» застала ее врасплох.

– Прости, благородный Гундульф, если я обидела тебя, – нашлась она в конце концов. – Я не вкладывала в это слово обидного смысла.

И зачем-то – должно быть, просто по старой привычке – добавила:

– Правда-правда!

На латыни эти слова прозвучали совсем непривычно, даже нелепо – и, видимо, так показалось не ей одной. Гундульф, только что смотревший на Таньку с подозрительной настороженностью, вдруг удивленно приподнял бровь, и на его лице обозначилось подобие улыбки. Впрочем, уже через мгновение гот вновь сделался серьезен.

– Извини, великолепная, – коротко произнес он и угрюмо ковырнул ногой причудливо изогнутый корень, тянувшийся по поверхности почвы, точно жи́ла на старческой руке.

А Танька смотрела на задумчивого Гундульфа, на глубокую морщину, протянувшуюся между его бровей к переносице, и ей делалось всё более и более неловко. Похоже, она, сама о том не подозревая, только что ковырнула какую-то застарелую рану в его душе.

– Ты поможешь донести домникеллу Аквилину до лодки? – вырвалось вдруг у нее. Уже в следующий миг Танька пожалела о своей просьбе: теперь, когда в роще собрались Олаф и Торин, особой необходимости в еще одном помощнике не было.

Гундульф не раздумывая кивнул.

– Разумеется, великолепная.

После этого, конечно же, ничего не оставалось, кроме как любезно его поблагодарить – что Танька добросовестно и проделала. А потом внезапно напомнил о себе Торин. Видимо, решив, что Танька наконец освободилась, он подошел к ней и почтительно наклонил голову.

– Такой толщины хватит, леди?

С этими словами Торин протянул ей один из срезанных бузинных прутьев.

Танька даже не сразу поняла вопрос. Затем все-таки сообразила: конечно же, речь шла о самодельной пробирке – той, которую сама и попросила! Сразу же поискала глазами Олафа. С недоумением обнаружила, что руки у того пусты. Сердце у Таньки вдруг екнуло.

– Олаф, а где богомол? – воскликнула она с тревогой.

– Мантис-то? – улыбнулся тот. – Ну так я ему баночку нашел!

И Олаф осторожно, но выразительно похлопал по хорошо знакомой торбе – видимо, для пущей убедительности.

Конечно, Танька благодарно улыбнулась ему – вот только теперь ей сделалось совсем неуютно. Мало того, что ее угораздило попросить у Гундульфа совершенно ненужную помощь, – так теперь получалось, что и к Торину она обратилась напрасно! Ну вот как теперь всё отменить, никого не обидев?

А Торин, конечно же, всё это время смотрел на Таньку и ждал ответа. Ответа, которого у нее пока не было – по крайней мере, хорошего. Погрузившись в размышления, Танька машинально забрала у Торина прут, повертела его в руках – и так же безотчетно протянула обратно. Затем она задумчиво обвела глазами находившихся рядом с нею людей. Олаф, Аквилина, Гундульф... Стоп, но ведь с ними совсем недавно был еще один человек – тучный седой мужчина, сначала шедший позади Аквилины, а потом пререкавшийся с Торином!

– А куда делся отец девушки? – спросила Танька у Торина.

Ирландец в ответ вдруг ухмыльнулся:

– Сбежал этот бурдюк на ножках – даже про дочку позабыл!

Услышав такое, Танька невольно покосилась на юную римлянку. Та, однако, никак не отреагировала на слова Торина – и дело, похоже, было не только в непонятном ей гаэльском языке. Посеревшая, с полуприкрытыми глазами, с закушенными бескровными синеватыми губами, Аквилина неподвижно стояла возле дерева, и лицо у нее было совершенно отрешенное, почти безжизненное. Да ведь девочке, похоже, стало совсем плохо!

Мысленно ругая себя последними словами за безответственность, Танька поспешила к ней на помощь.

Почти одновременно с ней к Аквилине подоспел и Олаф. Вдвоем они осторожно усадили мертвенно-бледную девушку на покрытую сухими листьями землю.

– Гундульф, Торин! – позвал Олаф.

Оба, не сговариваясь, одновременно повернулись к нему.

– Несем к шлюпке? – деловито спросил Торин.

Олаф кивнул. Затем задумчиво посмотрел на Таньку.

– Надо бы ей руку зафиксировать перед дорогой, – произнес он. – Справишься?

– Справлюсь, – уверенно ответила Танька. Как-никак, она была дочерью военного врача!

Затем Танька вновь склонилась над девушкой. Прикрыв ее собой от посторонних глаз – в основном чтобы той было спокойнее, – она вытащила свою заколку из ее туники и вновь осмотрела злополучную ключицу. Увиденное ее не обрадовало: припухлость заметно увеличилась, а кровоподтеки потемнели и расползлись по коже.

– Очень больно, Аквилина? – спросила Танька осторожно.

Та вымученно улыбнулась в ответ:

– Немножко.

– Давай повесим твою руку на перевязь. Сразу станет легче.

Аквилина робко, чуть заметно кивнула. А Танька облегченно перевела дух: похоже, девушка почти перестала ее бояться.

Повязку для Аквилины пришлось сооружать из ее же паллы. Это оказалось сложнее, чем думалось поначалу, и Танька довольно долго провозилась, складывая в несколько рядов тяжелую и громоздкую накидку. А когда руку наконец удалось зафиксировать, со стороны дороги донесся знакомый голос. Слегка заплетающимся языком старательно выпевал слова веселой гаэльской песни Лиах.