Дай голодному рыбу…

В селе Подгорном, что ютилось меж холмов, мужик именем Сидор, худой, как щепка, сидел на пне. Поле его скудное, и родило-то едва на семена, а ныне и вовсе пусто. В избе же его, черной от чада, супруга Арина, бледная, словно смерть, чахла над пятерыми отроками малыми. Дети те, словно птенцы недокормленные, — косточки да кожа, очи впалые, кашляют не переставая. Алкали все горько, алкали до печенок.

Ехал тем  селом приказчик Мирон Кузьмич. Ехал в телеге доброй, в тулупе новом, сам сытый, краснощекий. Узрел он Сидора, на пне пригорюнившегося, и душа в нем, не лишенная попечения, шевельнулась. 

— Чего, мужик, сидишь, яко птица подбитая? — вопросил приказчик.

— Голод, барин, согнал с печи… Дети малые… — молвил Сидор, не добрым голосом.

Сжалился Мирон Кузьмич. Достал из воза рыбину соленую. На-ка, ешь! Подкрепись! Да детям передай! — молвил он Сидору.

Сидор очам своим не поверил. Схватил рыбу дрожащими руками, не благодарил даже — страх как есть хотелось! Приказчик же, видя сей акт, довольный собою, тронул воз: — Ну, с Богом, мужик! — и поехал по делам своим.

Прошло время малое. Возвращался Мирон Кузьмич тем же путем. Глядь — а Сидор опять сидит на том же пне.

— Эко диво! — возмутился приказчик. — Рыбу дал — съел. Чего ж сидишь, яко пень недвижимый? Силы, чай, прибавилось?

— Сила-то, барин, на час пришла… а детей кормить нечем… Опять пусто… — пробормотал Сидор.

Подумал Мирон Кузьмич. — Ах, неразумен мужик! — молвил про себя. — Дай ему рыбу — съест. Надобно дать удочку, дабы сам себе рыбу ловил! И, исполненный мысли сей разумной, достал он из воза удилище доброе. — На-ка, Сидор! Бери удочку! Иди к реке, лови рыбу! Сам себя кормить будешь, да и детишек!

Сидор взял удочку, в руках повертел, поклонился низко, безмолвно. Приказчик, довольный паче прежнего, поехал, баюкая себя мыслью о благом деле.

Наутро же, проезжая вновь селом Подгорным, завернул Мирон Кузьмич к избе Сидоровой. Зашел в сени, стучится. Отворяет Сидор, лик его копченый, очи мутные.

— Ну что, мужик? — вопросил приказчик с надеждой. — Опытен ли в ловле рыбы? Удалось ли?

Сидор молчал, лишь на печь указал рукою. Пригляделся Мирон Кузьмич — а в печи лежат обгорелые остатки удилища!

— Безумец! — вскричал приказчик, гневом обуянный. — Что учинил?! Дар бесценный в огонь кинул!

— Прости, барин… — зашептал Сидор. — Дети… плакали… знобно им… Морозец утренний… Дров нету… А уде… та… сухая была… ярко занялась… Грел я их… малость… 

Понял тогда Мирон Кузьмич, мало дать орудие труда — надобно научить им пользоваться! Решил он в третий раз помочь, но уже по-иному: — Ладно, Сидор… Вижу, немощен ты… и дети… Пойдем со мной к реке. Сам покажу, как удочку вязать, как наживку искать, как рыбу ловить. Всему научу!

Подошел он к Сидору, положил руку на его плечо, хотел вывести из избы. Но не учёл приказчик, до какой крайности доведен мужик голодом и отчаянием. Не видел он, как Сидоров взор, упавший на туго набитый воз приказчика у ворот, помутился вовсе. Не почуял он звериного смрада нищеты беспросветной.

Внезапно Сидор схватил за старый, зазубренный топор, что дрова рубить. И прежде нежели Мирон Кузьмич возмог вскрикнуть, обрушил Сидор сей топор на баринову голову, со всего маху!

Пал Мирон Кузьмич, не испустив духа. А Сидор, дыша тяжко, выволок тело на двор, к возу. Схватил мешки что вез приказчик в усадьбу господскую, и потащил их в избу.

Сидел потом Сидор на том же пне у дороги, жевал мясо вяленное. Дети в избе ели досыта, впервой за много месяцев. А воз с телом приказчиковым стоял у ворот.