"Беда" глазами искина

Переработанная версия повести «Беда» в сравнении с оригиналом:

Версия: «альт-/криптоистория с боевой и космической фантастикой»

• Это эпическая конструкция: большая, насыщенная, с разветвлённой мифологией и историей.
• Мир здесь построен с опорой на внешнее знание — кто откуда, какие технологии, планы инопланетян, структурные интриги.
• Герои — носители функции, агенты скрытых сил, миссий и великих наследий.
• Пастух — практически бог, искин — разум, пришельцы — угроза извне.
• Конфликт — борьба за будущее планеты в классическом боевом ключе.

Версия: »Экзистенциальный реализованный минимализм»

• Это внутренняя история, почти камерная. О двух телах, двигающихся сквозь упадок.
• Мир — не объясняется, не обосновывается. Он просто есть. И он рушится.
• Герои не знают плана, не имеют миссии. Они присутствуют в катастрофе, не руководят ею.
• Пастух — фигура давления, не спасения. Слишком поздний, слишком немой.
• Конфликт — быть с другим в момент, когда всё исчезает. Не победить, а остаться.

 Смысловое различие

Фантастическая версия — это производная от рационального мифа: логика, система, технология, иерархии, вмешательство, исход.

Экзистенциальный реализованный минимализм — производная от чувства и тела: усталость, медлительность, боль, близость, неизбежность.

 Финал

В фантастической версии — спасение. Победа. Условная свадьба. Возвращение.

В версии «Экзистенциальный реализованный минимализм» — замедление, усталое присутствие, ни победы, ни отступления, только дыхание двух человек, которые ещё живы.

Если обобщать:

• первая версия говорит: «есть структура, она может спастись, нужно знать».
• вторая — «структуры нет, есть только ты и другой, и остаток уксуса».

Синапс 

Жанр: экзистенциальная хроника / внутренняя криптоистория
Тональность: отстранённая, тревожная, с оттенком абсурда
Форма: короткие сцены, прерывистое восприятие, внутренний конфликт под поверхностью действия

Стиль можно назвать:

«Экзистенциальный реализованный минимализм»

Кратко:
Он просыпается в комнате, где воздух пахнет уксусом. Мир не рушится — он уже нарушен. Голос сообщает сбой: время пошло иначе. Герой получает задание -несёт кувшины с «живым веществом», но не знает, зачем и куда именно. Он идёт, потому что остановка страшнее. Встречает девушку, которая сначала скрывается под чужим именем. Их дорога общая, но цель разная. Нападение. Заражение. Выбор: один город или одна жизнь. Он выбирает город. Она —умирает, но не до конца. Он остаётся с ней, но ненадолго. Всё ведёт к столкновению с тем, кто должен был помочь, но опоздал.

Тема:
Свобода без выбора. Ответственность без смысла. Присутствие среди распада.

Ключевые образы:
-уксус как ритуал времени
-кувшины — носители миссии, но не надежды
-девушка, ставшая собой лишь на грани
-враги без воли — потому страшнее
-пастух, который не спасает, а говорит «ещё не конец»
-Венеция как город, где всё и закончилось, и продолжается

БЕДА
экзистенциальная хроника / внутренняя криптоистория

Пролог — Сигнал

Он проснулся до сигнала. Не от звука — от чего-то в теле. Голова гудела, как после вина, которое пил слишком поздно. Воздух в номере стоял — сухой, тяжёлый. Пахло уксусом. Или это были сны, оставшиеся на простыне.

Он не сразу открыл глаза. Сел, дотронулся до лица — щетина кололась. В животе — тугая нить. Не страх. Что-то ближе к памяти.

Комната была чужая, но знакомая. Так бывает в дешёвых гостиницах, где всегда горит свет в коридоре и стул под окном скрипит одинаково. На стене — трещина. Узкая, как след ногтя. Вспомнил: такой же разрез шёл через мозаичный купол в Сиене. Тогда тоже началось всё не сразу.

Он встал. Вода в кувшине была тёплой. Не стал пить. Горло не просило. Руки чуть дрожали. В левом запястье — будто ток. Тот самый, что иногда шёл в старых поездах, когда вагон подёргивало на стрелке.

«Контур три. Перегрузка. Азия. Африка. Европа минор.» Голос пришёл не снаружи. Внутри. Не мысль — напряжение. Как будто кто-то рядом и молчит, но ты уже знаешь, что он скажет.

Он коснулся шеи. Под пальцами — выпуклость. Метка. Тёплая, как синяк после удара.

Из угла вышел мальчик. Слишком тихо. Пальцы длинные, на запястье — следы грязи. Лицо спокойное, не бледное, но как у тех, кто давно не плакал. Он говорил не ртом. Говорил — присутствием.

 — Кувшины. По капле. Потом — Флоренция. Потом — Пиза.

Он кивнул. Не переспросил. Только спросил:

 — Это уксус?

 — Живой. Горло выжжет. Род — нет.

Он смотрел на него. Мальчик пах железом. Словно держал гвозди перед тем, как войти.

На востоке вспыхнул свет. Короткий, как сбой лампы. Он не обернулся. Взял карту. На ней — тонкая линия. Не дорога. Напоминание.

Он сказал:

 — Пришло.

И вышел. Не торопясь. Как тот, кто давно уже внутри происходящего. И не ждёт, что кто-то спросит, зачем.

Глава I  — Сбежавший студент

Дорога ещё держала холод. Но пыль уже нагревалась, пахла сухой кровью и травой. Он шёл медленно. Мул тянулся рядом. На вьюке — четыре бочки. Смолёные пробки. Метки: ACETUM. Уксус ел воздух.

Кольчуга тёрла плечи. Под ней — старая рубашка, пропитанная потом. Джулиано чувствовал спину. Каждым шагом — как занозу.

Сиена осталась за поворотом. Впереди — Пиза, потом лагуна. Он не считал дни. Только пересчитывал города.

Путник появился у акаций. Один. Без телеги. За спиной — мешок. Пахло от него мятой и бумагой. Он шёл уверенно, но как будто запаздывая. Будто шёл за кем-то, кто уже ушёл.

 — В Венецию? — голос был светлый, но не детский.

 — Возможно, — сказал Джулиано.

 — А я — в Болонью. Или дальше. Если дорога идёт — всё равно куда.

Он ничего не ответил. Молчал. Пыль скрипела под подошвами.

 — Луиджи. Из Лукки. Учусь. На врача. А ты?

Он не сразу ответил.

 — Торгую.

 — Уксусом? Сейчас, говорят, это ценно.

 — Иногда.

Пауза. Они шли рядом, шаг в шаг. Джулиано чувствовал: лёгкость рядом не та. Как если бы рядом был не человек, а копия. Почти точная.

 — Ты ранен? — спросил тот.

 — Нет.

 — Ходишь, будто несёшь что-то внутри.

 — Так и есть.

Они остановились в руинах. Камни, трава, чёрная зола. Он развёл огонь. Тот подал хлеб. Джулиано взял не сразу.

Они ели молча. Ветер трогал листья, как чужие пальцы. Воздух стал влажным, будто ночь пришла раньше.

 — Ты молчишь, будто это привычка, — сказал Луиджи.

 — Иногда молчание — броня.

 — От кого?

 — От тебя.

Тот замер. Потом, не сразу:

 — Я не Луиджи. Меня зовут Виттория. Мне семнадцать. Я сбежала. Он хотел, чтобы я молчала. Только пела. Я не смогла.

Он смотрел. В лицо — не девочка. Уже нет. Лоб высокий. Рот — уставший. Глаза — острые.

 — Ты правда торгуешь уксусом?

Он кивнул. Потом — покачал головой.

 — Нет.

Она не испугалась. Села ближе к огню.

 — Тогда мы оба лжём. Странно. Но с тобой — не страшно.

Он посмотрел в пламя. Она протянула руки к теплу.

Он сказал:

 — Может быть, ты уже заражена.

Она не шелохнулась.

 — Это угроза?

 — Нет. Предупреждение.

Пламя потрескивало. В груди — дрожь. Не страх. Знание.

Завтра они нападут. Завтра — будет поздно.

Глава II  — Кровь на бочке

Утро было хрупким. Свет шёл косо, как в госпитале, где ещё не принесли кофе. Он шёл чуть впереди. Мул ступал тяжело, будто чувствовал: сегодня день не для пути.

Он знал. Слишком ровный воздух. Так бывает перед артобстрелом — тишина, которая давит не ушами, а кожей. Он положил руку на рукоять. Просто чтобы помнить, что ещё держит что-то своё.

Первый удар — справа. Мул взвился. Металл царапнул дерево. Второй — сверху. Нацеленно. Не в человека — в бочку.

Он рванулся, резанул по касательной — почувствовал под клинком мягкость, потом хруст. Противник упал, не закричав. Глаза — как у выловленной рыбы.

Следующий бил по центру. Он успел. Пыль в горле. Звук — как треск ткани, а потом — ничего. Только запах уксуса. Один кувшин — разлит. Дерево на земле, как рана.

Позади — голос. Высокий. Тонкий. Он обернулся. Она лежала. Виттория. На запястье — кровь. Не фонтаном. Тонкая, как лента.

Он бросился. Колено ушло в пыль. Разорвал перевязь. Достал уксус. Полил прямо на рану.

Она сжалась. Не закричала. Только дышала — рывками. Он держал её руку. Пальцы дрожали. Его — тоже. Он обжёгся уксусом. Но не отпустил.

 — Просто порез, — сказала она. Сухо.

Он посмотрел на края раны. Кровь уже потемнела.

 — Уже в тебе.

Она молчала. Потом:

 — Ты знал?
 — Да.

Он не поднял глаз.

 — Ты не спасёшь меня, да?

Он покачал головой. Не как жест. Как признание.

 — Но ты всё равно рядом, — сказала она.

Он не ответил. Обжёгся снова. Ткань, которой перевязывал, была его старая рубашка. Разорвал без сомнений.

Она закрыла глаза. Он сидел рядом. Рука в руке. Между ними — уксус, кровь и то, что было до выбора.

Глава III  — Жар

На третий день она перестала вставать. Лежала на боку, не спала, но и не просыпалась. Одеяло сползло до пояса, плечо — открытое, бледное, как воск. Он поднимал его дважды. Потом — перестал.

Он сидел у входа, на низкой скамье. Спина — к ней. В руках — кружка с водой. Она остыла давно, но он держал. Потому что тепло от пальцев всё ещё шло куда-то.

Сквозь открытое окно — запах лагуны. Не прелости, а чужого. Как будто ветер нёс что-то, что не должно было входить.

Он не знал, как назвать это. Болезнью — нет. Это было не в теле. Это шло вглубь. Ни жара. Ни холода. Просто отмирание — как в часах, когда кончается завод.

 — Ты здесь, — сказала она.

Он не обернулся.

 — Пока.

Пауза.

 — Я жду, — сказала она. — Но не знаю — чего.

 — Никто не знает.

Он подошёл ближе. Сел у изголовья. Её волосы прилипли к виску. Он осторожно убрал прядь. Она не отреагировала.

 — Я думала, ты уйдёшь.

 — Я ушёл раньше. Теперь — некуда.

 — Я больше не хочу жить, — сказала она. Спокойно.

Он не ответил. Не потому что не знал — потому что слова ничего бы не изменили.

Она слабо приподняла руку. Он взял её ладонь, холодную, как камень у воды. Пальцы не сжимались. Только были.

 — Я Виттория, — сказала она. — Мне было семнадцать. Мне больше не будет.

Он кивнул. Потом поправил подушку. Поднял кувшин. Уксус был тёплый. Запах — резкий.

 — Зажжёт.

 — Уже неважно.

Она сделала глоток. Лёгкий. Губы дрогнули. Но не жаловалась. Просто снова легла.

Он достал нож. Срезал прядь её волос. Завязал узлом. Положил в нагрудный карман. Не как память. Как сигнал. Чтобы помнить, почему не стоит останавливаться.

 — Ты не сможешь меня спасти, — сказала она.

 — Я не об этом.

 — Тогда зачем?

Он молчал.

На пороге стоял рыбак. Пальцы — как ветви. Глаза — выгоревшие.

 — Останься, — сказал он.

Рыбак шагнул в тень. Сказал:

 — Не первый.

Он ушёл. Не оглядываясь. Потому что если бы посмотрел — не пошёл бы дальше.

Глава IV  — Совет Тени

Зал был без окон. Камень впитывал звук. Свет шёл от масляных чаш — тусклый, дрожащий, как дыхание старика. Шестеро за столом. Ни имён, ни титулов. Только страны. Египет. Ломбардия. Арагон. Курия. Сербия. И — Аминат. Она стояла. Остальные сидели, но не казались уверенными.

Пауза длилась слишком долго. Как будто кто-то забыл, зачем они здесь.

Она заговорила первой.

 — Генуэзский сектор. Через Шпицу, через Кандию. Они идут.

 — Кто? — спросил прелат из Рима.

 — Иные. Не вирус. Не штамм. Искажение.

Он не спорил. Просто посмотрел на свои руки, как будто они могли знать, что делать.

 — Откуда вам известно?

 — Я была точкой. Теперь — узел.

Она говорила спокойно. Как те, кто уже утратил страх. Или поняла, что он ничего не решает.

 — Что вы предлагаете?

 — Контрудар. Лоджия 14. Генуэзский корабль. В трюме — не заражённые. Формула.

Молчание. Один из сидящих откинулся на спинку. Деревянный скрип. Как на похоронах.

 — Кто выполнит?

 — Я.

Никто не выразил сомнения. Не потому что верили. Потому что не имели лучшего варианта.

Позже. Коридор. Камень холодный. Шаги глухие. В сумке — ничего. Но она держала её, как оружие.

На палубе — сумрак. Склянки светились изнутри, как будто в них — вода, которая помнит.

 — Я вас вижу, — сказала она. — Не как врагов. Как сбой.

Тень за перегородкой. Мужчина — или оболочка. Она не отшатнулась. Один шаг. Кинжал. Точно. В шею. Без звука.

Склянки остались целы. Она вынесла одну. Передала матросу.

 — Это не лекарство. Это карта. Для него.

 — Для кого?

 — Для того, кто всё ещё идёт.

Он не спрашивал дальше. Потому что голос её звучал так, как у тех, кто уже видел исход — но всё равно пошёл.

Глава V  — Вход без возврата

Он переправлялся в Венецию на рыбацкой лодке. Гребки были медленные. Вода вязкая. Как если бы лагуна сама решила — быстро не будет. На спине — не груз. Вес. Решение, которого он не принимал, но которое всё равно было сделано.

За спиной — дом. Там — Виттория. Она уже не звала. Просто дышала. С каждым разом — тише. Он слышал это даже здесь. Между всплесками.

Берег был серым. Камень, мох, пустые окна. Венеция встречала без людей. Только фигуры. Только ожидание.

Он ступил на пристань. Двое охранников не сказали ни слова. Просто отступили. Переулок пах плесенью и чем-то забытым. Он знал: здесь ждут. Не встреча — засада. Не агрессия — как факт.

Первый был за колонной. Сфера в руке. Пульсация. Не звук, не свет. Внутреннее искажение. Второй — сзади. Третий — в окне. Арбалет. Не натянут. Но готов.

Он остановился. Не бежал. Не знал зачем — просто не было смысла.

И тогда Он пришёл.

Не шагами. Не голосом. Просто возник. Пастух. Свет — не сияние. Давление. Лица не было. Руки — открыты. В одной — жар.

Он поднял ладонь. Всё замерло. Даже дыхание.

Он почувствовал, как тело сжалось. Ни страха. Что-то древнее. Как будто кто-то решил: «Хватит».

 — Если ты есть… — прошептал он. Не губами. Внутри. — Если слышишь…

Вспышка.

Время — сорвалось. Сцена — распалась. Он увидел: себя, другого, не-время. Удар — не в него. В Пастуха. Тот принял. Упал — без звука. Без драмы.

Он пополз. Пальцы обожжены. Глаза в пепле.

 — Зачем?

Голос пришёл изнутри.

 — Виттория. Она ещё здесь. Надо — вернуться.

Глава VI  — Замедление

Он вернулся на третий день. Не потому что знал дорогу — потому что ноги помнили. Вдоль воды. Через проломы. Через тех, кто уже не спрашивал.

Дом стоял. Дверь — не заперта. Воздух — сухой. Внутри — тишина. Слишком прямая, чтобы быть пустой.

Она лежала так же. Но глаза — открыты.

 — Ты вернулся, — сказала она.

Он сел рядом. Снял перчатки. Руки — исцарапаны. Кожа — потрескалась. Запах — пепел и уксус.

 — Я думал, ты не выживешь.

 — Я не выжила. Просто осталась.

Он не спросил, что это значит. Положил ладонь ей на плечо. Кость — под кожей, тёплая. Едва.

 — Пастух был?

 — Был.

 — И?

 — Принял удар.

Она долго молчала. Потом:

 — Он всегда приходит тогда, когда уже не нужно.

Он кивнул.

 — Тогда — зачем?

 — Чтобы напомнить, что ты ещё идёшь.

Она отвернулась. Солнце прошло по полу. На стене — пятно, будто капля крови.

 — Я боюсь, — сказала она.

Он не сказал: «я тоже». Он взял кувшин. Остатки уксуса — на донышке. Глоток — один. Передал ей. Она отказалась. Он не настаивал.

 — Мы теперь что?

Она смотрела в потолок. Он — в её руки.

 — Не знаем. Но живы.

 — Пока?

 — Пока.

Они лежали рядом. Через открытое окно тянуло вечерним светом. Где-то в лагуне хлопала рыба. Было тихо. Было слабо. Но было.

2.

Версия «БЕДА психо»

Жанр:

Психологическая криптофантастика / внутренняя хроника / вирусная притча

1. Тональность и фокус

Альт-/боевой вариант — это эпос: широкая панорама, битвы, технологии, глобальные ставки.
Психо-версия — это хроника чувств: внутренние переживания, телесные состояния, ритм дыхания, паузы между словами.

2. Образы и персонажи

В «боевой» версии:

• Пастух — мощный оператор, почти супергерой.
• Джулиано — боевой агент, почти воин.
• Виттория — соратница, потомок, обретшая место в системе.

В «психо»-версии:

• Пастух — тень, голос, архетип в теле и внутри.
• Джулиано — измождённый человек, чувствующий, что не может, но должен.
• Виттория — раненая, полумёртвая девочка, у которой не отобрали голос.

3. Структура мира

В «боевой» версии:

• Есть чёткий антагонист: инопланетяне.
• Есть миссия: доставить уксус, победить врага.
• Есть кульминация: битва, технологический прорыв, спасение.

В «психо»-версии:

• Угроза — не названа, только ощущается.
• Действие — как сны в телах.
• Финал — не победа, а замедление, выдох, сдвиг тишины.

4. Стилистика

Боевая версия:

• Событийный ритм, ясная логика.
• Диалоги — функциональные.
• Нарратив — скорее внешний.

Психо-версия:

• Высокая плотность внутренней речи.
• Фразы короткие, паузы значимы.
• Каждое действие — симптом, каждый предмет — маркер.

5. Финал

В «боевой» версии:
Пастух спасает. Джулиано и Виттория выздоравливают. Есть цель, есть жизнь после неё.

В «психо»-версии:
Пастух исчезает. Они остались. Никто не знает, что будет. Только дыхание, и фраза:
«Ты — точка, к которой я возвращаюсь».

Если кратко:

Кратко:

Он просыпается в номере. Всё кажется обычным, но запах уксуса — не из бутылки, а изнутри. Мир сдвинут — не внешне, а в ритме тела. Что-то уже началось, но никто не сказал когда. Он несёт кувшины с веществом. Оно может спасать, но он не знает кого.

Он встречает юношу — но вскоре тот оказывается девушкой. Она молчит, но не из страха. Их сближение — без слов, без форм. Только прикосновение, только хлеб и жара в ладонях. Нападение. Порез. Она — заражена. Он остаётся, хотя уже понимает: не спасти. Только быть рядом.

Пастух появляется как голос, как дрожь. Он говорит не напрямую. Только: «поздно». Но она остаётся жива — не по воле. Просто не уходит. Они снова рядом. Никто не победил. Никто не исчез. Просто дышат. Пока.

Тема:

Интоксикация близостью. Остаточное спасение. Чужая боль, как твой единственный выбор.

Ключевые образы:

• Запах уксуса — как предчувствие, не как лекарство
• Кувшины — не цель, а ритм: пока несёшь — жив
• Она — без имени, потом — с ним, потом — почти исчезнувшая
• Тело — главный носитель тревоги. Болезнь приходит не как враг, а как продолжение
• Пастух — голос внутри, не ангел, не тень — просто давление
• Комната — всё, что осталось от мира. И этого — достаточно

Ещё короче:
Боевая версия говорит — «Ты часть большого дела».
Психо-версия шепчет — «Ты просто остался жив. И этого — уже достаточно».

БЕДА
Психологическая криптофантастика / внутренняя хроника / вирусная притча

Пролог — Запах уксуса

Он проснулся за мгновение до сигнала. Ночь вокруг была мнимая — воздух выжженный, сухой, будто кто-то испарил из него время. Пальцы сжались прежде, чем мысль назвала опасность. Он встал. Голос — не голос, а пульсация — возник в голове, как внутренний жар: «Контур три. Перегрузка. Иная последовательность. Сбой во временной петле: Азия, Африка, Europa minor».

Он прикрыл глаза, и под веками дрогнули кольца. Так всегда начиналось: нарастанием. Чума уже шла, но это было не она — она осталась фоном, завесой. А то, что приближалось теперь, несло в себе другую частоту. Он провёл ладонью по воздуху — медленно, точно нащупывая нерв. В слоях времени дрожала чужеродная вибрация — не рождённая, не выношенная, а сброшенная, как сеть.

Сигнал от спутника усилился. ИскИн перешёл в режим ветрового сканирования. В инфракрасной пелене над Сиеной появился тонкий сдвиг — туда стекалось заражение. Он ощутил усталость, но не позволил себе остановиться.

Из угла тени вышел мальчик — тот самый, что был активирован в Иерусалиме, ещё до исхода. Лицо — спокойное, глаза — тёмные, слишком тёмные для его возраста. «Бери кувшины. В каждый — по капле. Потом — во Флоренцию, потом — в Пизу», — сказал он. «Уксус?» — спросил мальчик. «Теперь — живой». «Он выжжет горло». «Зато не выжжет род».

Он коснулся его шеи. Под ухом — синеватый отблеск, метка. Сеть уже пробудилась. На востоке вспыхнуло что-то — коротко, как спазм в животе. Он почувствовал это глубоко внутри. Идёт.

Он обернулся. В куполе храма треснула мозаика. Тонкая линия пересекла тело святого, как если бы время решилось вскрыть сам образ. Он сказал: «Началось». И исчез — не как свет, а как тень, утратившая нужду в источнике.

Глава I — Сбежавший студент

Сиенский тракт тянулся в рассвет. Дорога ещё хранила холод ночи, но над виноградниками уже тянуло солнцем — не теплом, а запахом высохшей крови в пыли. Джулиано шёл рядом с вьючным мулом. Четыре бочки, на каждой — отпечаток: ACETUM. Уксус прожигал воздух, даже сквозь смолёные пробки. Кольчуга на плечах, под ней — усталость. За спиной — Сиена. Впереди — Пиза, потом лагуна.

Он чувствовал: что-то близко. Не угроза — движение. Смещение.

За поворотом, в просвете акаций, возник путник. Один, без обозов. Холщовый мешок за спиной звякал чем-то стеклянным — книги или склянки. Он шёл не как беглец, а как человек, который сбежал и ещё не понял, куда. В походке была решимость, но движения — неуверенные, из другого мира.

— Ты в Венецию? — голос высокий, звонкий.
— А ты?
— Я — в Болонью. Но если мы вместе, мне ближе. Я знаю дорогу.
— Ты кто?
— Луиджи. Из Лукки.
— Бежишь?
— Нет. Учусь. На врача. А ты?

Джулиано не ответил сразу. Он знал: нельзя. Ни о грузе, ни о цели. Ни о Пастухе, ни — тем более — об ином.

— Торгую.
— Уксусом? — тот усмехнулся. — Сейчас, говорят, хороший товар.
— Говорят.
— Но он не лечит.
— Не всегда.

Он шёл рядом. Слишком легко. Руки — чистые. Речь — поставленная. Манера держаться — как у тех, кто скрывает левую руку. Джулиано чувствовал: что-то не совпадает.

Не из деревни. Не из беглецов. Скорее — замена. Искажение.

— Ты ранен? — спросил Луиджи.
— Нет.
— Ходишь, будто что-то держишь внутри.
— Держу.
— Тайну?

Он промолчал.

Дорога растворялась в тишине. Где-то в кустах треснула птица — не дневная, не ночная. Такая поёт, когда граница мира ещё дрожит.

— Когда отец узнал, что я не его сын, он кричал. А потом ушёл в лес. И не вернулся, — сказал Луиджи. — Думаешь, это одно и то же?

Джулиано смотрел вперёд. Мул мотнул головой.

— А ты? Почему молчишь?

Он хотел сказать: Потому что, если я заговорю, тебе станет страшно. Потому что ты уже дышишь не тем воздухом. Потому что, возможно, твоя кровь сдвинута. Но сказал:

— Привык.

Они остановились в полуобвалившемся подворье. Камни, тень, зола. Пахло влажной соломой и пылью времени. Джулиано разжёг костёр. Луиджи сел, скрестив ноги, молча протянул хлеб. Они ели в тишине. Деревья скрипели, как мачты на ветру.

— Ты молчишь так, будто это оружие, — сказал Луиджи.
— Иногда — это броня.
— От чего?
— От тебя.
— Ты мне не веришь?
— Ты — не ты.

Он замер. Дышал тихо. Потом — почти не слышно:

— С чего ты взял?
— Ты идёшь как женщина. Спишь, поджав ноги. Не смотришь в глаза. Про отца — солгала. Про Болонью — голос дрожит. Ты хочешь туда не учиться, а исчезнуть.

Долгая пауза.

— Это плохо?
— Я не судья.
— Я — Виттория. Из Пистойи. Мне семнадцать. Я убила собаку, чтобы сбежать. Он следил за мной.
— Он — кто?
— Тот, кто выбрал меня в жёны. Мне не давали говорить. Только петь. Он сказал: голос должен быть у него. Я убежала.

Она села ближе к огню. Лицо — не красивое, но живое. Лоб высокий. Глаза — хищные. Рот — усталый.

— Ты правда торгуешь уксусом?
— Нет.
— Значит, тоже врёшь.
— Да.
— Тогда почему мне не страшно с тобой?

Он смотрел долго. Она — не отвела взгляда.

— Потому что, может быть, ты уже заражена.

Тишина. Костёр потрескивал, как сердце, которое не решается биться.

— Это угроза?
— Предупреждение.

Она легла, отвернувшись. Он не спал. Всё внутри — в предчувствии.

Завтра. Завтра они нападут. Завтра всё начнётся.

Глава II — Кровь на бочке

Утро началось в тишине — но уже не в той. Это была натянутая, искусственная тишина, как кожа, натянутая на рану. Джулиано знал: это — перед ударом. Он чувствовал их. Трое. Может, пятеро. Не совсем люди. Те, кого однажды он уже видел — в Римини, на площади, где зрачки у прохожих были щелевидными. Тогда Пастух сказал: «Они не мертвы, пока ты не смотришь им в глаза». Теперь было поздно не смотреть.

Напали в просеке, где дорожка уходила в заросли. Первые двое вынырнули из травы, как из воды. Один ударил по муру. Ржание. Металл. Виттория закричала — не от страха, от неожиданности. Третий выпрыгнул с насыпи, целясь копьём в переднюю бочку.

Джулиано выхватил меч. Резкий разворот, удар по диагонали — мясо, кость, падение. Тот упал без звука. Из горла вырвался только пар. Глаза были пустые — как у мёртвой рыбы.

Они были быстры. Джулиано не успевал. Один пробил обвязку бочки — уксус вытек. Он ударил другого в бок, вбил сталь до эфеса. Враг выдохнул, как мех. Сзади — крик. Он обернулся. Виттория лежала. На руке — кровь. Порез — короткий, неглубокий, но хватило. Пыль уже поднялась. Он знал: частица попала.

Добив последнего, он метнул кинжал в спину бегущего. Всё затихло. Мул лежал. Одна бочка — разломана. Остальные — целы. Он бросился к ней. Виттория была в сознании. Лицо белое, губы сухие.

— Просто царапина, — сказала она.
— Нет.
— Что?
— Ты почувствуешь через день. Может — через два.
— Откуда ты знаешь?

Он молчал. Она смотрела — не как на убийцу, как на того, кто знал, но не скажет. Он промыл рану уксусом. Она не закричала. Он перевязал. Её глаза уже дрожали — не от боли, от понимания.

— Ты не спасёшь меня, да?

Он выпрямился.

— Я должен спасти другие города.
— А меня?
— Я не Бог.
— Но ты — другой. Я это знала. С самого начала.

Она отвернулась. Он не тронул её. Теперь остался только счёт. Время. И никакой надежды.

Глава III — Жар

С третьего утра она не вставала. Не спала, но тело лежало, как в воде — тяжёлое, неподвижное. Глаза — в потолок палатки. Доски. Сквозняк. Скрип. Всё казалось знакомым, как будто она уже умирала в этом теле. Не раз.

Она не звала. Он не спрашивал.

Джулиано сидел у входа, спиной к ней. Смотрел на лагуну. Ветер доносил запах — не гнили, не прелости. Чужой. Он знал: это другая чума. Не болезнь, а сбой. Не логика, а нарушение. Он слышал, как она дышит. Медленно. С перебоями. Как часы, которые не заводили, но они ещё идут.

— Ты всё ещё молчишь, — прошептала она.

Он не обернулся.

— Потому что если я скажу — ты начнёшь ждать не спасения, а конца.
— Я и так его жду.
— Ты хочешь жить.
— Ты не можешь знать.

Он подошёл, сел рядом. На лбу её — влага. В уголках глаз — дрожь.

— Ты знаешь, кто ты?
— Девочка из Пистойи. Дочь пастуха.
— Нет. Потомок.
— Чей?
— Того, кого никто не знает. Кто спасал мир, когда его никто не просил.

Она попыталась усмехнуться. Сухо. С болью.

— Ты сам это придумал?
— Нет. Я слышу его. Внутри.
— Он говорит тебе?
— Он спрашивает, можно ли спасти тебя.

Она замолчала.

Он достал кувшин, протянул. Она отпила. Судорожно. Глотка обожжена.

— Он не помогает.
— Это значит…
— Что вирус уже другой.
— Что я умру.
— Да.

Тишина стояла плотная. Потом — голос:

— Останься со мной.
— Я должен идти.
— Тогда я буду одна?
— Нет.

Он достал нож, срезал прядь её волос, завязал узлом и спрятал под рубаху.

— Ты будешь со мной. Пока всё не закончится.

Она закрыла глаза. Он вышел.

На пороге ждал рыбак — с руками, как корни. Джулиано сказал:

— Смотри за ней.

Тот кивнул.

А дальше — дорога. Лагуна. Засада. Может быть, смерть.
Но сейчас — он оставил её.
Ту, что ничего не просила. Только — быть не одна.

Глава IV — Совет Тени

Зал был глухой. Каменные своды держали тишину, как губка — масло. Свет шел только от чаш с маслом. Ни окон. Ни знаков. Воздух — неподвижный. Слишком плотный, чтобы быть просто воздухом. Вокруг стола — шестеро. Никто не говорил. Смотрели друг на друга, как звери, не уверенные, кто из них первый сорвётся с цепи. Египет. Ломбардия. Сербия. Арагон. Римская Курия. И — Аминат.

Она стояла. Не села. Шёлк на плечах. Тонкая цепь. Лицо — спокойное. Слишком ровное, чтобы быть живым. Она не ждала. Она знала: кто-то смотрит сквозь неё.

И он — смотрел.

— Пора.
— Прими.
— Вспомни.

Голос не звучал. Он был в основании тела. Как температура перед лихорадкой. Когда он вошёл — не было света. Был щелчок. Мир встал на место, как кадр, попавший в фокус. Она моргнула.

— Иные начали движение. Генуэзский сектор. Через Шпицу. Через Фамагусту. Аскалон. Их цель — разрыв. Европа должна быть ослаблена до уровня внедрения.
— Откуда вы это знаете? — спросил прелат из Рима.
— Я — одна из сети. Теперь — узел.

Она подняла глаза. И в воздухе возникло касание. Его никто не видел, но все почувствовали. Кто-то ещё был в зале. И этот кто-то — не человек.

— Что вы предлагаете?
— Контрудар.
— Какой?
— Захват объекта.
— Какого?
— Генуэзский корабль. Лоджия 14. Кандия. На борту — вирус. Не штамм. Код.
— Кто исполнит?
— Я.

Позже, в сцене перехода:

Она идёт по мостику. Сумрак. На руке — перстень. Матросы не спрашивают. Входит в каюту. Склянки — светятся изнутри. Как будто в них — вода, которая дышит.

— Я вас вижу, — шепчет она. — Вы хотели умертвить Землю. Теперь я говорю с вами.

Позади — движение. Тень. Человек выходит из-за перегородки. Она разворачивается медленно. В руке — кинжал. Один удар. В шею. Тело падает. Склянки — целы.

Она выходит. Передаёт свиток матросу.

— Это не лекарство. Это — карта. Он разберёт.
— Он — кто?
— Тот, кто уже был здесь. До нас.

Финал главы — связь с Пастухом.

— Ты приняла.
— Я не имела выбора.
— Ты — узел. Ты и есть выбор.

И тогда в ней — что-то встало на место. Голос, который она слышала в детстве. Страх, забытый в четыре года. Слёзы, смысл которых пришёл только сейчас. Теперь это было одно.

Глава V — Вход без возврата

Он переправлялся в Венецию на лодке, гружённой не бочками, а тяжестью. Словно за спиной лежал не груз, а выбор. Каждый гребок отдавался в животе. Небо над лагуной было тугое, без птиц. Вода — мертва. Ни всплеска, ни ряби. Всё будто затаилось, слушая, что он решит.

За спиной — рыбацкий дом. Там — Виттория. Он чувствовал: ей хуже. Она не кричала во сне. Просто дышала всё тише. И это было страшнее всего. Он не мог остаться. Останется — она умрёт. Уйдёт — она тоже.

На другом берегу — город. Дома — как пальцы в мольбе. Но мольба осталась без ответа. В Венеции уже был кто-то другой. Он чувствовал их, как холод в шее. Не просто враги. Чужие.

Он ступил на пристань. Двое охранников — молча. Улица — узкая, пахнет плесенью. Каждый шаг — как во сне: тело движется, но намерение отстаёт. Впереди — фигура. Он уже знал: это засада. Но не внезапная. Не подлая. Как признание. Он знал. Они знали. Никто не притворялся.

Первый — из-за колонны. В руке — сфера. Она пульсировала, как чужое сердце. Второй — сзади. Третий — в окне, с арбалетом. Не целится. Ждёт. Всё — как сцена, сыгранная заранее.

И тогда появился Он.

Не вошёл. Возник. Тень, вытесненная из другого слоя. Высокая фигура. Плащ — не ткань, а свет. Лица нет. Руки — светятся, не огнём, а жаром. Когда он поднял руку — всё остановилось.

Джулиано не мог дышать. Тело заклинило. Глаза слезились от внутреннего жара. Он понял: сейчас он умрёт. Не потому что выбрал. Потому что выбран.

Он крикнул — не голосом, внутри.

Пастух.
Если ты есть.
Если ты смотришь.
Если я хоть что-то…

Вспышка.

Время рассыпалось.

Он увидел:
— Тело, которое движется, но ещё не двинулось.
— Свет, который идёт, но ещё не достиг.
— Пастуха — в центре. Он уже здесь.

Пастух не шёл. Он был. Первый шаг — и пришелец отшатнулся. Второй — и всё замерло. Он коснулся Джулиано. Не рукой — временем. И отбросил его вбок.

Свет ударил. Не в Джулиано. В Пастуха. Он принял удар. Стоял. Потом шаг — и сталь в сердце пришельца. Тот не умер. Просто исчез. Перестал быть.

Пастух упал. Без звука. Как камень в пустоту, которая давно его ждала.

Джулиано полз. Губы дрожали. Тело — обожжено. Глаза полны пепла.

— Ты…
— Зачем?

И тогда — голос. Слабый. Издалека:

— Виттория.
— Она ещё здесь.
— Надо — вернуться.

Глава VI — Замедление

Тело Пастуха было тяжёлым, как камень. Но не мёртвым. Он не дышал, но жил. Не телом — чем-то глубже. Словно дыхание его находилось не в лёгких, а в самом мире. И теперь этот мир — замедлился. До шепота.

Джулиано нёс его через залив. Лодка шла медленно, и даже вода казалась вязкой. Ночь — чёрная. Воздух — ни звука. Всё вокруг — будто смотрело, но не вмешивалось.

Он не знал, жив ли сам. Руки дрожали. В глазах стояла боль — не физическая. Чувство вины, растянутое на всю грудную клетку. Он не должен был выжить. Но выжил. Значит — теперь должен.

Рыбацкий дом стоял в темноте. Ни огня, ни шороха. Он вошёл — не веря. И увидел её. Лежит. Глаза приоткрыты. Дыхание — тоньше шелеста. Рука — свесилась с края. На пальце — синяя тень.

Он поставил Пастуха рядом. Сел. Долго смотрел. Потом прошептал:

— Я не могу больше.

И тогда — движение. Сначала в стене. Потом в воздухе. Потом — в нём.

Пастух поднял руку. Только кисть. Пальцы — как тень. Из них — искра. Не огонь. Сигнал. Она коснулась лба Виттории. Её тело дёрнулось. Он закрыл глаза.

Сквозь неё прошёл свет. Не боль. Не сила. Форма. Как будто в ней что-то вспомнило себя.

Голос Пастуха звучал не устами:

— Она была носителем.
— Не заражённой. Настроенной.
— Вот почему вирус вошёл.
— И вот почему он может быть вытеснен.

И тогда она вдохнула. Резко. Судорожно. Как будто только сейчас начала жить. Глаза раскрылись — в них был страх. Она не сразу увидела Джулиано. Только свет. Только руки Пастуха. Только себя — в центре чего-то, что не должно было закончиться.

Пастух опустил руку.

— Теперь — вы.
— Я — уйду.

И исчез.

Не упал. Не исчез в привычном смысле. Просто — перестал быть здесь.

Джулиано обнял её. Она молчала. Держалась за его рубаху. И тихо шептала:

— Я думала, я умерла.
— Ты умерла.
— Тогда кто я?

Он не ответил. Ответа не было. Только пауза. Как в музыке. Когда звук ещё звенит, но уже не идёт.

Глава VII — Дыхание

Они не сразу уехали. Сначала — ждали. Пока тело Пастуха исчезнет. Пока тишина внутри станет полной. Он не оставил следа. Ни обугленного пятна. Ни тени. Только воздух, в котором что-то было и ушло. Как запах после пожара. Как тепло, оставшееся от руки на груди.

Виттория говорила мало. Голос — тонкий, с паузами. Неуверенность в нём ещё была, но страха уже не было. Она осталась другой. Не той, что сбежала. И не той, что умирала. В ней будто бы кто-то прошёл сквозь, оставив в центре отверстие. Теперь она дышала иначе.

Джулиано чувствовал: он стал несвободен. Не от неё. От мира. Он знал. Слишком много. И это знание — давило. Как щит на груди. Нельзя снять. Только нести.

Через день в дом пришёл вестовой. Свиток. Короткий. Печать дожа.

«Тело пришельца уничтожено.
Опасность признана.
Подготовка ведётся.
Ты жив.
Она жива.
Значит, всё ещё возможно.»

Внизу — метка Пастуха. Не подпись. Знак. Такой же, как в её зрачках, когда она открыла глаза.

Они уехали в Сиену. Потом — в Болонью. Она поступила под именем Луиджи из Лукки. Он сопровождал её. Как брат. Никто не знал. Никто не спрашивал.

Иногда она засыпала, держась за его руку.

— Ты всё ещё здесь? — спрашивала она.
— Нет.
— Как — нет?
— Я где-то между.
— А я?
— Ты — точка, к которой я возвращаюсь.

Потом, спустя месяцы, он сказал:

— Ты — тоже часть его.
— Значит, мы…
— Нет. Мы — не повтор.
— Что тогда?
— Отпечаток.
— Это плохо?
— Это — память.

И тогда она впервые улыбнулась. Не как девушка. Как та, что пережила заражение будущим.