Кофе как улика - (продолжение)

Яков Моисеевич Фишман, всё ещё в смирительной рубашке, сидел в холле «Одесского филиала Привоза» — так местные ласково называли психиатрическую больницу. Вокруг царил хаос, достойный его трэш-сказок: Лидочка Мурзенко шептала новую поэму про селёдку, дядя Сёма Абрикосов мигал, как фонарь на Дерибасовской, а доцент Партсхаладзе в режиме «мясника» размахивал ложкой, требуя «философской тишины».

Яков, несмотря на рубашку, чувствовал себя почти гением — пока не вспомнил, как оказался в этом дурдоме. Всё началось с Аркадия Шмуклера, его самозваного двойника, который наверное теперь пел на Дерибасовской песню про кофе — ту самую, что Яков придумал в порыве вдохновения, но так и не записал.

— Ой, Яша, что ты сидишь, как цадик на Привозе? — Лидочка Мурзенко подвинулась к нему, держа в руках тетрадь, пахнущую чернилами и, почему-то, рыбой. — Я тут такое сочинила, заслушаешься! Про селёдку, которая мечтает стать звездой оперы!

Яков прищурился:

— Лидочка, я, конечно, уважаю твою селёдку, но что ты прячешь под матрас? Я вчера видел, как ты там свои стихи засовывала, будто это не поэзия, а контрабанда с толкучки!

Лидочка покраснела, как помидор на базаре:

— Ой, Яков Моисеевич, не начинай! Это же моё, личное! Моя тётя, главврач в поликлинике, всегда говорила: «Лидочка, пиши стихи, но держи их подальше от чужих глаз, а то украдут, как хек с прилавка!»

— Контрабанда, значит? — Яков хитро улыбнулся. — Ну, ладно, Лидочка, я пока молчу, но ты мне потом расскажешь, что там за секреты. А то я уже начинаю думать, что твоя селёдка — это не просто рыба, а какой-нибудь шифр!

Лидочка фыркнула, но её глаза забегали, как коты на Привозе. Яков понял: тут что-то нечисто. Может, её стихи — это не просто бред про рыбу, а ключ к чему-то большему?

Но думать дальше ему помешал профессор Забывако, который вошёл в холл с видом человека, только что открывшего новый одесский парадокс.

— Яков Моисеевич! — прогремел он, поправляя очки. — Вы готовы к следующему «Литературному салону»? У нас тут конкуренция, как на базаре: Лидочка со своей селёдкой, Боря Тостер с его спичками, а дядя Сёма уже требует новую лампочку, чтобы «светить ярче»! Давайте, Фишман, выдайте что-то такое, чтоб все ахнули!

— Профессор, — Яков попытался выпрямиться, но рубашка не дала, — я бы выдал, но вот эта смирительная рубашка мне мешает творить! Развяжите, и я вам устрою такой салон, что даже Бабель с того света аплодировать будет!

— Развязать? — профессор Забывако прищурился. — Это мы ещё подумаем. А пока рассказывайте, что там у вас за новая сказка? Про зайчика Софочку или, может, про кофе? Я слышал, ваш двойник, Аркаша, на Дерибасовской такую песню про кофе пел, что пол-Одессы теперь его за вас принимает!

Яков побледнел:

— Аркаша? Кофе? Это же моя идея! Я придумал песню про «Кофе судьбы», когда пил эспрессо у дяди Бени! Этот шмуклер её украл! Он меня подставил, я из-за него тут!

— Ой, не кричите, Яков Моисеевич, — вмешалась Лидочка. — Может, он просто ваш фанат? У меня вот тоже есть фанат, дядя Коля Кофеёвский, он мою «Селёдку в космосе» наизусть знает!

— Фанат? — Яков чуть не задохнулся. — Этот Аркаша — вор! Он не только мою песню спел, он ещё и с моей Розой Марковной чаи гоняет! Я знаю, она его хеком угощает, а это, между прочим, мой хек!

* * *

Тем временем на Дерибасовской Аркадий Шмуклер, в кепке Якова и с его вейпом (который он называл «трубкой для солидности»), размахивал руками, как заправский актёр. Он стоял у кафе «У дяди Бени» и пел свою версию «Кофе судьбы»:

— Ой, кофе, кофе, ты мой чёрный друг!
Ты будишь утром, разгоняешь тук-тук!
С пенкой, с сахаром, иль без ничего,
Ты — мой билет в вдохновение, ого!

Толпа зевак аплодировала. Тётя Фира с булочной напротив крикнула:

— Яша, молодец! Это же про наш кофе с Привоза! А ну, спой ещё раз, я запишу для внуков!

— Я не Яша, я Аркадий! — попытался возразить Шмуклер, но его никто не слушал.

Соседи, привыкшие к эксцентричным выходкам Якова Моисеевича, уже здоровались с ним, как с родным: «Ой, Яков Моисеевич, что за песня! Прямо как твои сказки, с перцем!»

Аркадий, польщённый, решил не спорить. Он поправил кепку и пошёл к дому Фишманов, где его ждала Роза Марковна с подносом свежесваренного хека и компотом.

— Аркаша, ты же вроде Яшин друг? — Роза Марковна подозрительно посмотрела на него, ставя тарелку. — А что это за песня про кофе? Яша говорил, что это его идея, а ты её поёшь, как будто сам придумал!

— Роза Марковна, дорогая, — Аркадий сделал самое невинное лицо, на какое был способен, — это же я в честь Якова Моисеевича! Он в дур… в творческом отпуске, а я поддерживаю его бренд! Чтоб слава не угасла, понимаете?

Роза Марковна хмыкнула, но хек пододвинула поближе:

— Ну, ладно, ешь. Но если Яша узнает, что ты его кофе украл, он тебе такой «шницель судьбы» устроит, что ты до Израиля пешком побежишь!

Аркадий проглотил кусок хека и закашлялся:

— Израиль? А что там в Израиле?

— Ой, не прикидывайся! — Роза Марковна ткнула в него ложкой. — Я знаю, Яша про своего родственника Хаима Осиповича рассказывал. Тот, что с бриллиантами сбежал. Говорят, он Яше наследство оставил, а ты, Аркаша, небось на него глаз положил!

Аркадий поперхнулся компотом:

— Наследство? Бриллианты? Роза Марковна, я же честный артист! Я только песни пою, а не в чужие туфли лезу!

Но в его голове уже закрутились мысли. Наследство? Бриллианты? Может, это и есть тот самый «праздник на нашей улице», о котором мечтал Хаим? Надо проверить Яшин кабинет, вдруг там письмо какое лежит…

* * *

В дурдоме Яков Моисеевич не терял времени. Пока Боря Тостер отвлекал санитаров, поджигая бумажный стаканчик (он клялся, что это «для атмосферы»), Яков с помощью Лидочки стащил её тетрадь из-под матраса. Внутри, среди стихов о селёдке, он нашёл странные строчки: «Под камнем у моря, где волны поют, три шага налево, там клад тебя ждёт».

— Лидочка, — Яков потряс тетрадью, — это что, карта сокровищ? Ты не поэтесса, ты пират с Привоза!

— Ой, Яков Моисеевич, не кричите! — Лидочка выхватила тетрадь. — Это не моё! Это тётя передала, сказала, что это семейная тайна. Она в молодости с какими-то ювелирами работала, а они, говорят, что-то в катакомбах прятали. Я думала, это просто стихи для вдохновения!

— Ювелиры? — Яков замер. — Это же про Хаима Осиповича! Мой родственник, который бриллианты в туфлях вывез! Лидочка, твоя селёдка — это шифр! Мы с тобой найдём сокровища, и я выйду из этого дурдома героем!

— А селёдку в сказку добавите? — Лидочка хитро прищурилась.

— Да хоть целую бочку! — Яков был готов на всё. — Но сначала расскажи, что ещё твоя тётя говорила. И где этот камень у моря?

Лидочка вздохнула:

— Тётя говорила, что это опасно. Там не просто сокровища, там одесское подполье замешано. Какие-то типы с Привоза, которые до сих пор ищут этот клад. Но я не знаю, где этот камень! Я же поэтесса, а не географ!

— Подполье? — Яков задумался. — Это же как в моих сказках! Злой Единорог-Пылесос, только с ножом и в кепке! Лидочка, мы с тобой устроим экспедицию! Но сначала надо выбраться из рубашки и уговорить профессора Забывако.

* * *

На Дерибасовской Аркадий, напевая «Кофе судьбы», прокрался в кабинет Якова. Там, среди бумаг, он нашёл старое письмо с израильской маркой. «Уважаемый Яков Моисеевич, — начиналось оно, — ваш родственник Хаим Осипович Ермолицкий завещал вам часть своего состояния. Для получения свяжитесь с адвокатом в Тель-Авиве».

Аркадий аж присвистнул:

— Бриллианты! Это же миллионы! Если я стану Яковом Моисеевичем на сто процентов, это моё!

Он схватил вейп Якова и начал репетировать его манеру говорить:

— Ой, Роза Марковна, что вы знаете о творчестве? Это же тонкий процесс, как хек чистить!

Но тут в дверь постучали. Аркадий замер. Это была Генриетта Николаевна.

— Аркадий Шмуклер! — её голос прорезал тишину, как нож шницель. — Я знаю, что ты не Яков! Где он? И что ты делаешь с его трубкой?

— Генриетта Николаевна! — Аркадий попытался улыбнуться. — Это же я… в смысле, Яков в душе! Я просто… поддерживаю его творчество! Вот, песню пою, про кофе!

— Кофе? — Генриетта прищурилась. — Это та, что Яша придумал? Ты, Аркаша, вор! И если я узнаю, что ты ещё и в его бумагах копаешься, я тебе такую двойку поставлю, что ты до конца жизни будешь спряжения учить!

Аркадий побледнел, но решил не сдаваться:

— Я докажу, что я настоящий Фишман! Я напишу продолжение про зайчика Софочку! И спою про кофе так, что вся Одесса заплачет!

Генриетта Николаевна хмыкнула:

— Попробуй, Аркаша. Но я слежу. И если Яша узнает, что ты его хек ешь, он тебе такой «Литературный салон» устроит, что ты в катакомбах спрячешься!

* * *

В дурдоме Яков собрал команду. Боря Тостер, Лидочка, дядя Сёма и даже доцент Партсхаладзе, который в режиме «философа» бормотал что-то про «греков и сокровища», согласились помочь. Яков решил использовать «Литературный салон» как прикрытие для подготовки к экспедиции в катакомбы.

— Профессор Забывако, — начал он, подмигивая, — давайте я напишу новую сказку, про зайчика Софочку и «Кофе судьбы»! А заодно мы с пациентами устроим театр, чтоб все отвлеклись!

— Театр? — профессор сиял. — Это же новый парадокс! Одесский дурдом как сцена! Фишман, вы гений! Но рубашку пока не снимаем, а то вы опять что-нибудь подожжёте, как Боря!

Яков кивнул, но в голове уже крутился план. Он напишет сказку, где Софочка ищет «Кофейное сокровище», а заодно расшифрует Лидочкины стихи. Если там правда бриллианты Хаима, он не только выберется из дурдома, но и вернёт своё место в сердце Розы Марковны. А Аркадия он заставит петь «Кофе судьбы» до конца жизни — в хоре санитаров!

Но тут в холл вошёл дядя Коля Кофеёвский, размахивая воображаемой дирижёрской палочкой:

— Яков Моисеевич! Я знаю, что ваша песня про кофе — это шифр! Я её дирижировал, и там ритм, как у старой одесской контрабанды! Может, вы с Лидочкой заодно клад ищете?

Яков замер:

— Дядя Коля, ты что, тоже в этом деле? Это же мой кофе, моя идея!

— Ой, не кричи! — дядя Коля подмигнул. — В Одессе всё общее, особенно сокровища! Но я помогу, если в сказке будет про дирижёра!

Яков вздохнул. Селёдка, кофе, бриллианты, дурдом… Это уже не сказка, это чистый одесский анекдот. Но он знал: если он не найдёт клад первым, Аркадий станет не только Яковом Моисеевичем, но и миллионером. А это уже слишком даже для Одессы.

Мораль (если она тут нужна):
В Одессе даже кофе может быть уликой, а селёдка — картой сокровищ. Если кто-то поёт твою песню, проверь, не ест ли он твой хек. Генриетта Николаевна всегда знает, кто ты на самом деле, даже если ты в чужой кепке.