Полуночная гостья. 7.30

Мысли я, очень сильно волнуясь, в рядок неумело собрал.

– Я про возвращенье к Орлице бессовестно вовсе не врал,

Хоть расчетами себя замарал,

Хоть и времени немало украл.

Я решился и прямо с простуженной набережной возвращенье немедля начну,

К ней пробьюсь непременно, хотя б, напрягая все силы, пришлось мне пройти всю страну,

И свою искуплю я вину.

Негритянка, на снег и на лед неприветливый глядя уныло, печально вздохнула:

– Вот никак за болтливый нахальный язык я тебя не тянула.

Сам сказал ты, что сказал,

Узелочек завязал.

Как теперь его развяжешь?

Что еще ты сдуру скажешь?

В чародейную ночь, в ночь второй, от всех взоров укрытой, секретной Луны

Постоянно становятся правдой, а после сбываются самые страшные сны. 

И слова, что сказал сгоряча ты, теперь уж не только, не просто слова.

Пострадает серьезно от них непременно дурная твоя голова.

А если сейчас не уйдешь,

То вовсе тогда пропадешь.

Потому остается отбросить сурово пустую, смешную свою суету

И, совсем не боясь исполнения слова, в ослепленье вступить в темноту,

Добровольно яд выпить до дна.

Нет, не я тебя корю,

И не я то говорю.

Шлет посланье такое Луна.

Нам пора. Мы с тобой распростимся. Геройствуй уж дальше один,

За словами всегда неусыпно следи.

Так, глядишь, и сумеешь дожить до седин.

Над сугробами – справа, вблизи – заискрился и засеребрился 

                                                                                      здоровенный красивый овал.

Он в глубины свои как-то очень навязчиво, очень назойливо всех окружающих звал,

От себя далеко отойти не давал.

И волчица безмолвно рванулась к овалу огромным прыжком,

И бросок этот фирменный был мне до боли знаком.

И она растворилась в серебряном свете. Лишь повеяло ветерком.

Негритянка шагнула за ней.

А овал становился бледней.

Просверкав рыжей искрой горящих кудрей,

Торопилась им вслед проскочить поскорей

Дерзкая Одетта.

Прыжок. Никого больше нету.