Полуночная гостья. 7.43

Растворился, пропал я во мраке, сожрал меня полностью мертвенный сон.

Избавленьем от наглой, навязчивой и неотступной реальности, 

                                                                                                  малою милостью сделался он.

Осторожные вечности скрытно, неузнанно крались,

Ловко и мягко, и медленно крались 

Над тайным, над снежным моим изголовьем.

Украдкою крались,

Не пробудить старались,

В бурных борениях не измарались.

Так становилась на вечные веки бесчувственность главным 

                                                                                                  священной свободы условьем.

Но пробудился, проснулся мрак,

Разговорился мрак

И сразу провел череду атак.

Мрак проговаривал без перерыва старинные дерзкие сказки 

                                                                                                  о радостных сумерках смерти,

Провозглашал: Маловеры! Вы смертность дурным своим страхом не мерьте!

Обличительным стал его тон,

Прокламируя, разбередил сон.

Набежали разные виденья.

Началось по наваждениям хожденье.

Я усталым стареющим путником снова ступил в дорогой для души моей сад,

И деревья торжественно строились, чтобы в честь встречи устроить парад.

Но я знал: лишь пригоршня минуток дана мне всего на побывку 

                                                                                                  в теперь недоступных пределах.

Невозможность с зеленой листвою по-дружески пообщаться меня вдруг за сердце задела.

Но стремглав в пустоту вытекали пустые мгновенья, истерично минуты стучались 

                                                                                                  с разгона, с разлета в сознанье. 

От ударов, как яркие искры, рождались непрошено, высекались, как будто кресалом,                                                                                                          обрывочные воспоминанья.

Я ступал по ним, как по траве.

Осуждение звенело в их молве.

Эту память так поспешно предал я,

А теперь опять прибрел в ее края.

Вот и вход во дворец. Аренберга в прозрачном своем пеньюаре,

В эротичном своем пеньюаре

И в рубиновом фермуаре

На ступеньках крыльца, над изящным сосудом склонившись, сидела,

И пытливо, и пристально в серо-стальную спокойную воду глядела.

Подняла она медленно голову, щурясь и морщась смешно, и невольно моргнула,

Совершенно без удивленья, но с тусклой, тягучей тоской,                                                                                                                     что мгновенно любовью сменилась, взглянула.

– Ты неверным, нечетким виденьем, но все же пробился, пришел на отчаянный зов.

Знаю, ты поднимался ко мне из каких-то захваченных злой чернотою ужасных низов.

Что в замирье и в заложники зимы ты попадешь,

Было изначально подозренье.

Но на козни зимы и ее холодную ложь

Все ж нашлись бы у меня ухищренья.

Вдруг ты полностью сгинул, пропал с поля зренья,

Замели все следы черных вьюг завихренья.