Никто не заплачет

Я довольно давно являюсь поклонницей детективного сериала «След». 

Недавно пересмотрела (не искала специально, это был знак) серию «Никто не заплачет». Во многом благодаря ей в моем главном романе «Новая Жизнь» есть одноименная, 45, глава, уже полностью опубликованная на сайте.

В серии все начинается с того, что приемные родители молодого мальчика, озлобившегося на них и на сводную сестру после того, как ему рассказала соседка, что он приемный, пришли в ФЭС и заявили о его пропаже. Оперативники узнали, что парень с дружками обижал тех ребят, кто был слабее, промышлял шулерством, и вроде как даже изнасиловал сестру. Приемный отец кричал, что о его сыне никто не заплачет. А мать, узнав про изнасилование дочери, убила приемыша. Он же пепед смертью обещал, что больше так не будет. Вот только насильником оказался совсем другой человек...

После того, как я опубликовала на АТ 45 и часть 46 главы, мы с романом взяли планку в 100 авторских листов. Конечно, до Пруста еще далеко, да и мы не претендуем на лавры самого длинного романа в истории. 

Кроме того я знаю, что подобных китов на АТ не любят, стоило сразу делать цикл, но теперь уже поздняк метаться, хочется кое-что сказать сейчас (сегодня роман снова из библиотеки кто-то выкинул) в защиту его объема. 

Дело в том, что кроме семейной саги, кроме Пути души героя от раскаяния до покаяния до искупления, кроме того, что роман имеет четкую концепцию, реализовать которую на меньшем объеме было бы нереально, кроме того, что действие длится четверть века, и в каждой главе судьбы и сути многих людей, влияющих на Анну с Юрой, и испытывающих на себе их влияние, в этом романе буквально вся моя жизнь. Все, что тревожит, волнует, бередит, зажигает, все, что болит, все, что дорого и важно, воплощено в этой истории. 

Помню, у нежно любимого Толкина в его повести «Хоббит» есть гениальная фраза-наблюдение, суть которой в том, что о спокойном и прекрасном рассказывать сложно, потому что в принципе не о чем, а вот из того, что пугающе и жутко, можно сделать интересный рассказ, да и времени такой рассказ займет немало. Дерзко рискну заявить, что «Новой Жизни» это описание подходит. 

И мне хочется сейчас поделиться с вами фрагментом из 45 главы, статьей Анны Столяровой, написанной ею для сайта библиотеки с тем же говорящим названием «Новая Жизнь». 

Статья называется «Никто не заплачет». Прочтите и поймете, почему. А еще вероятно поймете, почему роман никак не может быть короче: 

«Никто не заплачет»

«Уважаемые наши подписчики, у нас для вас интересная новость. Эти выходные я провела в Пермском крае, принимала там участие в семинаре, проводимом при поддержке и участии администрации местной мужской колонии строгого режима, благодаря финансированию мероприятия администрацией губернатора Пермского края. Это были интенсивные и очень насыщенные три дня. Кроме того, что во время семинара я познакомилась с семейной парой надзирателей из Подмосковья, которые доверили мне свою историю, и прислушались к моему совету, я прочла три доклада, и выступила на конференции, состоявшейся уже в самом конце мероприятия, будучи в подавляющем меньшинстве, против отмены моратория на смертную казнь в России. 

И то, что вдохновило меня написать эту статью, случилось как раз во время моего выступления на этой конференции. 

Дело в том, что с начальником колонией, а по совместительству и главным идейным вдохновителем и организатором семинара, проходящего уже в третий раз, господином Карповым Николаем Андреевичем, отношения у нас с самого начала несколько, с позволения сказать, не задались. У нас выявилось принципиальное разногласие по исключительно важному вопросу: как относиться к заключенным, отбывающим свои сроки в колониях и тюрьмах нашей необъятной Родины. 

Я говорила – как к оступившимся людям, он говорил – как к опасным зверям, которых нужно изолировать, а часть из них неплохо бы и убить. 

Вдумайтесь в это, уважаемые подписчики! Начальник мужской колонией строгого режима придерживается такого мнения? Вы же понимаете, что это значит? Для его «подопечных» это не значит ровным счётом ничего хорошего. 

И, пробыв в Пермском крае три дня, я убедилась в верности своих выводов на этот счёт. 

То место даже близко нельзя сравнить с нашим, хотя и то, и другое – мужские колонии строгого режима в России. Но разнятся они в первую очередь именно отношением администрации колонии к людям, чьи жизни напрямую зависят от её, администрации, решений. Зависят на ежедневной основе. 

Всё познаётся в сравнении, и, стоило мне сравнить отношение к людям, распорядок дня, качество питания, и так далее, всё это оказалось в пользу нашей колонии, и не в пользу их «исправительного учреждения». 

К тому же у нас с господином Карповым разногласия пошли ещё и по принципу, как называть наши учреждения – «исправительными» или просто «места лишения свободы». А разница между тем очевидна, и очень даже принципиальна, потому что напрямую влияет на отношение к заключенным и к тому, верят ли Карпов и его подчиненные в то, что их задача – помогать людям, или они верят в то, что их задача – держать людей на цепи и в клетках, подальше от социума, ну а если кому-то из их «подопечных» предстоит вернуться в социум, то тем хуже для социума. 

Вы знаете, что у нас принято совершенно противоположное отношение к заключенным, к тому, как нужно с ними работать, как необходимо им помогать, и как нужно их готовить к обычной жизни, в первую очередь работая с вами, дорогие подписчики, чтобы вы понимали – да, эти люди оступились, но они всё ещё люди. Причём, как я отметила в одном из своих докладов и в своём выступлении на конференции, среди них «благодаря» тому, что наша система правосудия не идеальна, встречаются и невинные, ошибочно осуждённые. Именно на этом пункте строилась моя оппозиция отмене моратория на смертную казнь, но и не только. 

Я поделилась с другими участниками семинара своим соображением о том, что, и это немаловажно, мы далеко не всегда можем считать смертную казнь «высшей мерой наказания», во-первых, потому что все мы без исключения неизбежно смертны, а можно ли считать наказанием то, что неизбежно, вопрос скорее философский, и совершенно точно риторический, а во-вторых, те преступники, которых, вероятнее всего, приговорили бы к смертной казни, не будь в нашей стране моратория на неё, и вовсе не боятся смерти, а соответственно для них это точно не наказание, а уж тем более, не высшая мера. Наказание должно быть соразмерным преступлению, иначе какое же это наказание… Но кто станет возиться, тратить время и ресурсы на то, чтобы подвергнуть преступника адекватному наказанию? 

Например, за физическое домашнее насилие подвергнуть тирана таким же пыткам. Не больше и не меньше, а абсолютно равнозначным. Но для этого нам понадобился бы палач. Который сделал бы из насильника жертву, жертву из того, кто избивал супругу, детей, супруга, жертву из того, кто подвергал своих пленниц или пленников пыткам, и так далее. А это непросто. Более того, это скорее всего неосуществимо. И что нам остается тогда? Всё тоже самое – если психическое освидетельствование какого-нибудь маньяка, серийного убийцы или серийного насильника, или и того, и другого вместе, покажет, что он или она невменяемы, приговор – пожизненное заключение в лечебнице. А если преступление совершил вменяемый человек, то приговор – разные сроки заключения в колонии или в тюрьме, в зависимости от степени тяжести совершенного преступления, ну и от мотива, от состояния человека, совершившего преступление, в момент его совершения. 

Ну не посадим же мы в тюрьму женщину, которая защищалась и защищала своих детей! И конечно это не единственная ситуация, при которой совершивший неправомерный поступок человек не должен быть наказан. 

Думаю, вы признаете логичность моих рассуждений. 

Тем более неожиданным для меня явился тот факт, что я оказалась не просто в подавляющем, а в абсолютном меньшинстве, когда речь пошла о том, стоит или нет нам требовать отмены моратория на смертную казнь. 

Но то, о чём я хочу вам рассказать, хоть и связано с моим выступлением на конференции, всё-таки ещё более личное. 

Дело в том, что, после того, как я представила свой самый сильный аргумент против отмены моратория, ко мне обратился один молодой человек. Как в последствии выяснилось, этот мужчина приходится Николаю Андреевичу Карпову родным сыном, и он лишь выполнял просьбу отца. 

Просьба состояла в том, чтобы задать мне вопрос, или озвучить комментарий к тому, что я сказала, с целью вывести меня из равновесия, заставить утратить над собой контроль. 

И молодой человек очень ответственно подошел к порученному ему делу. Он не только узнал, кто приходится мне мужем, но и кое-что разузнал о нём, и, после того, как по сути мое выступление подошло к концу, он поднялся со своего места, обвинил меня в предвзятости, упомянув моего мужа, и произнес слова, которые до сих пор как набат, звучат в моей памяти и в моей душе. 

Мужчина сказал, причем не абы о ком, а именно о самом мне дорогом: «По нему же никто не заплачет».

Вот эти слова прозвучали как неожиданный контрольный в голову, или как гром среди ясного неба, или как весть о неизбежной гибели. Всего шесть связанных между собой слов, каждое из которых в отдельности не представляет собой угрозы, буквально никакой, но вместе, особенно направленные на человека, а уж тем более на самого любимого человека, по сути единственного, прозвучали чудовищно, словно моего мужа шестью словами перевели из состояния «живой человек» в состояние «абсолютное ничего».  

Признаюсь, я далеко не сразу обрела утраченный дар речи, когда мужчина вынес свой «приговор». Мне понадобилось несколько минут, чтобы вообще заново вспомнить, как это, говорить, и на ногах стоять – об этом тоже пришлось вспоминать. 

А когда я вспомнила, я не только, и даже не столько лично ему, сколько всем присутствовавшим в зале участникам и гостям семинара высказала всё, что наболело внутри на тот момент. Моя боль от походя сказанного молодым мужчиной, который лишь позднее по-настоящему осознал всю степень чудовищности им произнесенного, извергалась из меня словно лава из горловины Везувия или Этны. Может быть, кто-то подумает, что я позорилась, крича что есть мочи, забыв про микрофон, который валялся в стороне на полу, и что я не сдерживала слёз, которые сдержать всё равно было невозможно, но я сама чувствовала, что взываю не к их разуму, а к их душам. 

Воззову сейчас и к вашим. Я убеждена в том, что есть вещи, которые нельзя говорить, как нельзя наступать человеку на больную мозоль, сыпать соль на незаживающую рану, бить в самое больное место, когда вы точно знаете, где мозоль, где рана, и где находится больное место. Их нельзя говорить потому, что эти слова, или словосочетания, действуют как яд, разъедающий душу, как острый кинжал, вонзённый в сердце, как выстрел в голову, как смачный плевок в и так уже раненую душу. Потому что за невзначай причинённую боль и то приходится извиняться, а если словом был нанесен намеренный удар, то значит, что ударивший человек заслуживает лишь одного – чтобы его ударили тоже, в ответ. 

Но вы можете спросить, что же такого плохого в этом «никто не заплачет»?

Должна признаться, что понимаю – эти слова способны ранить не всех. Для кого-то они – просто истина, для кого-то констатация факта, для кого-то причина злобы, затаенной на весь мир – «Если по мне никто не заплачет, то и я не стану оплакивать мир». Но факт остаётся фактом, даже у известных благодаря истории чудовищ, живших однажды среди людей, всё равно был в жизни кто-то, для кого уход из жизни этого монстра означал боль, тоску, сожаление, пустоту и одиночество. 

Всего шесть слов, соединенных вместе общим смыслом, и дело-то как раз именно в нём, в этом самом смысле. А смысл этих слов ужасающе прост – что с момента зачатия и до момента смерти вся жизнь одного человека, целая жизнь, с её горестями и радостями, болезнями и выздоровлениями, поражениями и победами, радостными событиями и болезненными, с мечтами, сбывшимися и несбыточными, с приобретениями и потерями, с любовью, нежностью, и с ненавистью и обидами, со всеми воспоминаниями, буквально с каждым пережитым событием и испытанной эмоцией, со стремлениями, проступками, поступками, ошибками и планами, вся его жизнь ничего не стоила, ровным счетом ничего. Был человек и нету, и никто не заметил! 

Вот что значит «никто не заплачет». Три слова, а какой чудовищный результат. Я иногда думаю, что и геноцид начался с этой фразы – «О них же никто не заплачет». 

Слова сами по себе имеют значение. Стул – это стул, стол – это стол, боль – это боль... «Никто не заплачет»… Не дай вам Бог услышать эти слова, нет, не в свой адрес, а в адрес того, кто вам себя дороже. Тогда ужасающе уничижающий смысл сказанного дойдет до вас как иначе бы не дошёл! 

Только людям не обязательно болеть раком или СПИДом, чтобы их разум смог нарисовать для них картину умирающего в мучениях человека. Мы способны прочувствовать даже то, чего не испытывали лично, сами, а раз так, то вы уж точно поймёте, насколько мне было невыносимо слышать эти слова, соединенные воедино посылом «он монстр, и мир без него станет только лучше» в адрес самого дорого мне человека на земле. 

Я показала им фотографии моих дочерей, указала на свой живот, и наконец сказала, а вернее, прокричала так громко, что потом от крика горло болело несколько часов, что, если чей-то уход из жизни хоть для одного человека станет концом света, то об этом человеке уже нельзя говорить, что о нём «никто не заплачет». 

Но что стало действительно ужасно, это было мое абсолютное осознание жесточайшей несправедливости произнесённого – в адрес именно моего мужа. И я вполне красноречиво объяснила им всем, почему я так чувствую. 

Дошло ли до них в итоге? Да я не знаю…

Докричав всё, что кипело внутри и причиняло боль, я повернулась к ним спиной и убежала, не оглянувшись ни разу. 

Но потом меня нашел человек, который и сделал мне так больно, принёс мне свои извинения, глядя в глаза, и поэтому я знаю, что ему действительно стало стыдно и неловко, и объяснил, многословно, что сподвигло его поступить так, как в итоге он и поступил. 

Не скажу, что я ожидала от господина Карпова чего либо иного. Ведь Карпов просто хотел вывести меня из себя, подбил на это сына, и сын тоже даже близко не предполагал, какой смертоносный эффект могут иметь слова, которые он решил произнести, всего лишь чтобы я чуть-чуть понервничала. Он даже не знал, что я беременна, о чём отец ему не сообщил. Он сам потом рассказал мне об этом, и у меня нет причин ему не верить.

 

Мораль сей истории очень проста – иногда слово, это не просто слово, это кинжал, и нужно очень хорошо подумать, прежде чем пускай его в ход. А тем более, сначала нужно иметь очень точное и верное представление о том, кому вы и о чём, или о ком, говорите, чтобы потом ни было мучительно больно от совершенной ошибки… А слово, оно запоминается, и этим оно опасно. 

Можно вытащить гвозди из рук распятого Христа, но нельзя сделать так, чтобы на руках не осталось шрамов. Тоже самое и с ранами на душе. Можно вытащить орудие из раны, только что делать с самой раной? Вот это не всегда бывает понятно. Поэтому, если вдруг у вас возникает желание сказать колкость, сначала вспомните, что колкостью она называется именно потому, что колет. 

Обиды бывают всякие, но худшие из всех – это те, которые нанесены походя, почти случайно. 

Так вот, мой вам совет очень прост – пока у вас нет всей полноты информации, пока о человеке вы не знаете достаточно для того, чтобы ни при каких обстоятельствах не судить его, «не судите, да не судимы будете», не делайте поспешных выводов, даже если думаете, что они будут верны. Один-единственный неизвестный вам факт может полностью изменить всю картину. 

Походя брошенные, словно раскаленные угли, три слова, «никто не заплачет», в адрес человека, чью человечность уничтожали всеми доступными и недоступными путями, начиная с моменты зачатья, не забудутся потому, что они жестоки, но не просто жестоки, а швырнуты в того, кто менее всего заслужил, чтобы такое клеймо впечатывали в его живую, любящую, щедрую, красивую душу. 

Не давайте себе забыть о том, что – то в этом мире страшно, что призвано обезличить человека. Так поступали нацисты в годы Второй Мировой войны, превращая людей в цифры, а потом в пепел. 

История взывает к нам со страниц далеко не только учебников, но и романов, написанных о том времени или в то самое время. Со страниц сборников писем, свидетельств выживших, фотографий тех лет. 

Здесь и сейчас мы не должны даже тех, кто в этой жизни действительно преступил закон, низводить до цифр, указанных на папках с уголовными делами, или до страшных, чудовищных по своей сути слов, таких как «о нём же никто не заплачет»...

«Напоминает море – море,

Напоминают горы – горы, 

Напоминает горе – горе, 

Одно – другое. 

Чужого горя не бывает, 

Кто это подтвердить боится, 

Наверное, или убивает, 

Или готовится в убийцы».»

Анна Столярова