Насобиралось и затравочка на будущие главы.

Иногда бывает, пишешь, и настает момент какой-то печальной сцены. К которой подступаешься целую вечность, а потом она достает из тебя все соки. И песня еще обязательно подходящая играет. Уж не знаю, ставить ли сюда "личное" или "заметки на полях".
Возможно, покажется, что сцена не такая уж "такая", как я тут рассказываю. Но у меня после ее написания желание только в стену смотреть. Долго так, переосмысляя все. Возможно, насобиралось много чего личного и эта сцена просто стала последней капелькой.

Конечно, эта сцена после появится в книге, но хочу все равно дать ее вам, как затравочку.

Он рванулся вперёд, но земля под ним вдруг провалилась. В панике он шагнул назад — но лес снова сыграл против него: из-под старого дуба выросли тяжёлые лозы, мгновенно обхватившие щиколотки и прочно зафиксировавшие ноги.

Лезвие Жнеца сверкнуло в руке, но без возможности сделать шаг — без шанса уйти — Рейвен ощутил, как что-то тёмное и древнее поднимается в его разуме.

Альва шагнула ближе, её глаза светились призрачным светом.

Слова, сорвавшиеся с губ, не были заклинанием — они были исповедью, внутренним криком, жертвой, вырезанной из самой сути, кровоточащей изнутри. В них не было силы. только слабость, только отчаяние и невозможность что-либо изменить, кроме как вновь провести его через боль.

Свет, вспыхнувший в её ладонях, не сиял. Он умирал сразу, с первой искрой, с первого дрожащего всполоха, как свеча, затравленно догорающая в углу комнаты. В каждом отблеске этого блеклого сияния был не только он — его раны, его сломанное тело — но и она, та, которую он никогда не видел по-настоящему: трещины под кожей, дрожащая грудь, невыносимая вина, что прорастала в ней с каждым прикосновением.

Она не могла смотреть. Не смела. Глаза предательски затуманились, и сдерживать себя становилось труднее, потому что каждая её попытка спасти его выглядела как пытка — для него, для неё, для самой памяти о том, кем они могли бы быть, если бы не были теми, кем стали.

— Прости, — прошептала она, не зная, услышит ли он, и даже не надеясь на ответ. Знала: её голос уже слишком далёк от его сознания, слишком хрупок, чтобы дотянуться до него, лежащего между сном и смертью.

Заклятие вплеталось в Рейвена — медленно, мучительно — и с каждой секундой оно отбирало у неё часть света, который ещё оставался внутри. Это была не месть. Это было горькое прощание — с надеждой, что после боли придёт покой.

Свет скользил по коже, холодный и тяжёлый, будто сама тьма вползала под кожу, плотно обвивая каждую клеточку тела. Он вплетался в него,  выжигая ярость. Оставляя пепел сожалений.