От кванта к мему

Современная наука переживает фундаментальный поворот. Несколько столетий она шла по пути материализма, где основой мира считалась материя, энергия — её форма движения, а пространство и время — сцена, на которой разыгрываются все физические процессы. Эта картина была невероятно успешной: от небесной механики Ньютона до квантовой электродинамики — всё работало. Работает и сейчас. Но всё чаще эта модель реальности оказывается недостаточной, чтобы объяснить — а точнее, понять — то, с чем сталкиваются как теоретики, так и инженеры.

Что такое частица, если она существует в десятках состояний одновременно, пока мы не посмотрим на неё? Что удерживает чёрную дыру от бесконечной энтропии? Почему наблюдение меняет результат? И как объяснить, что квантовый компьютер, по сути, делает вычисления в "мире, которого мы не видим"?

Ответы на эти вопросы ведут к неожиданному выводу: чтобы объяснить материю, нужно выйти за её пределы. И первой кандидатурой на эту роль становится информация. Причём не как побочный продукт разума или символической системы, а как самостоятельная физическая сущность, связанная с энергией, энтропией, временем и наблюдением. Всё больше теоретических моделей, подтверждённых экспериментами, показывают: материя может быть проявлением более фундаментального слоя — слоя информационной логики.

Первые шаги в эту сторону были сделаны, как это ни парадоксально, не философами, а инженерами. Когда Клод Шеннон разрабатывал теорию информации, он решал сугубо практическую задачу — как с минимальными искажениями передать сигнал по каналу связи. Однако формулы, которые он вывел, — те самые биты, энтропия, пропускная способность — оказались удивительно универсальны. Позже физики обратили внимание: те же формулы описывают не только сигнал, но и поведение микрочастиц, термодинамику чёрных дыр, пределы вычислений и даже эволюцию Вселенной.

Следующим шагом стало открытие, что информация требует энергии. И не в метафорическом смысле — а в самом буквальном. Удаление одного бита информации, как показал Ландауэр, требует затрат энергии, зависящих от температуры среды. И это не философия, а экспериментально подтверждённый факт. Значит, информация участвует в физике. Она не просто описывает мир — она влияет на него. В какой-то момент стало понятно, что информационные процессы нельзя отделить от физических.

Это понимание стало особенно острым в квантовой механике. Волновая функция — математический объект, описывающий состояние системы — существует как суперпозиция возможностей. Но акт измерения мгновенно сводит все эти возможности к одному конкретному результату. Где проходила граница между возможным и реальным? Кто выбирает итог? На это нельзя ответить, не введя в уравнение наблюдателя. А это, в свою очередь, означает, что восприятие — не просто пассивная фиксация мира, а активный процесс выбора одного из сценариев.

Дальше — больше. Если сознание влияет на выбор состояния, а выбор — это отбор информации, значит, сознание и информация связаны глубже, чем кажется. Некоторые физики идут ещё дальше, предполагая, что сама реальность — это результат бесконечного вычисления: не материя существует в пространстве, а вычисления порождают как пространство, так и материю. В этой логике пространство — это способ структурировать информацию, а время — счётчик изменений внутри системы.

Что же это меняет? Прежде всего — сам статус науки. Если раньше она пыталась открыть, что "есть на самом деле", то теперь она должна отвечать на другой вопрос: почему мы видим именно это, а не бесконечное множество других возможных состояний? Что делает этот мир именно таким — и можно ли на это влиять?

Эта статья — попытка системно рассмотреть новую модель мира, в которой информация не просто описывает физическую реальность, а формирует её. Мы рассмотрим, как понятие информации входит в физику — от термодинамики до гравитации, от квантовой механики до космологии, и как это меняет представление о материи, времени, наблюдателе и даже о сознании.

На кону — не просто новые формулы. На кону — новый способ понимать, что такое реальность.

Одно из самых мощных смещений в понимании устройства мира за последние 70 лет связано с понятием информации. Мы привыкли думать об информации как о чём-то вторичном — продукте человеческого восприятия, записей, текстов, коммуникации. Однако ещё в середине XX века началось фундаментальное переосмысление: информация — не просто форма описания, а возможный онтологический фундамент физической реальности.

Ключ к этой смене парадигмы был дан сразу с двух сторон. С одной — в теории информации Клода Шеннона (1948), с другой — в термодинамике вычислений, где роль информации в физических системах впервые начала обсуждаться всерьёз. Джон фон Нейман, Рольф Ландауэр, Чарльз Беннетт, Сет Ллойд и ряд других учёных показали: информация не может быть отделена от энергии.

В 1961 году Ландауэр вывел важнейший принцип, который сегодня считается аксиомой в теории информационно-физических систем: удаление одного бита информации требует затрат энергии, выражаемых формулой:

E≥kTln2 где:

E — минимальное количество энергии, необходимое для стирания одного бита,

k — постоянная Больцмана,

T — температура окружающей среды.

Эта формула впервые показала, что информация имеет термодинамическую цену. То есть информация — не просто абстракция, а физически измеримая величина, способная воздействовать на материальные системы.

Дальше — больше. Эксперименты Масанори Тоцука (2009), Гао и Ли (2012) и более поздние работы из команды ETH Zurich (2018) экспериментально подтвердили предсказание Ландауэра: энергия действительно исчезает из системы при информационном стирании, и величина этого исчезновения соответствует теоретическому минимуму.

Таким образом, любой процесс, связанный с обменом, хранением или удалением информации, влечёт за собой изменения в физической системе. Это открывает поразительный путь: если информация неотделима от энергии, а энергия — от массы (см. уравнение Эйнштейна

E=mc2 , то информация, энергия и масса образуют триединство. Вся материя, с этой точки зрения, — это упорядоченная информация, заключённая в энергетических структурах.

Здесь стоит вспомнить ещё одну фундаментальную связь — между энергией и частотой. Формула Планка:

E=hf где:

h — постоянная Планка,

f — частота.

Частота, в свою очередь, напрямую определяет скорость передачи данных в любой волновой системе. Чем выше частота, тем больше информации можно "упаковать" в единицу времени. Таким образом, физическое поле, обладающее высокой частотой, способно передавать больше информации, чем поле с меньшей частотой. А значит, частотные характеристики материи прямо связаны с её информационной ёмкостью.

Этот же принцип лежит в основе голографического принципа (’t Hooft, Susskind, Bekenstein), согласно которому максимальная информационная ёмкость любого объёма пространства определяется его поверхностью, а не объёмом. Это контринтуитивное утверждение стало фундаментом современной теории чёрных дыр. Там, где исчезает масса, температура и давление — информация сохраняется, распределяясь на граничной поверхности.

Бекенштейн в 1970-х годах показал, что количество информации

𝐼, которое может быть заключено внутри сферы с площадью поверхности A, ограничено выражением:

𝐼≤(𝐴𝑐3)/4ℏ𝐺 где

ℏ — редуцированная постоянная Планка,

c — скорость света,

G — гравитационная постоянная.

Это означает, что сама ткань пространства подчиняется информационному ограничению: существует предел, сколько бит можно «записать» в каждой единице пространства.

Сегодня эту концепцию продолжают развивать в теориях квантовой гравитации — от AdS/CFT-гипотезы (Малдацена) до идеи ER=EPR (Малдацена и Сасскинд), где геометрия пространства является проекцией квантовой запутанности, а запутанность — форма хранения и обмена информацией.

Если всё это верно, то получается, что вселенная — это не объект, а процесс. Точнее, вычислительный процесс, в ходе которого происходит последовательная реализация состояний, доступных системе, ограниченной её внутренней информационной структурой. Сет Ллойд, один из крупнейших современных физиков и инженер квантовых вычислений, прямо утверждает:

«Вселенная — это квантовый компьютер, который вычисляет сам себя».

Он же подсчитал, что с момента Большого взрыва Вселенная произвела порядка 10 в 120 степени элементарных логических операций. Это оценка вычислительной мощности всей существующей материи за всё время её существования. Получается, что масса, энергия и пространство — это побочные продукты вычислений.

Подобный взгляд кардинально меняет статус пространства и времени. Пространство — это распределение энергетической (и, следовательно, информационной) плотности. А время — это не "течь", а просто порядок последовательных вычислительных шагов, своего рода "индекс состояния". На этом настаивают авторы петлевой квантовой гравитации

Карло Ровелли и Ли Смолин. Ровелли в книге The Order of Time утверждает:

"Время не существует как фундаментальный объект. Оно возникает из статистических структур обмена информацией между подсистемами."

Следовательно, даже такие якобы фундаментальные категории, как пространство и время, подлежат реконструкции. В новой картине мира фундаментальна не протяжённость и не протяжённый объект, а возможность различия состояний и переходов между ними — другими словами, информация и логика её развёртывания.

Здесь стоит остановиться. Всё, что мы обсуждали, — это не философские догадки и не "совиная теология", а результаты опубликованных в рецензируемых журналах исследований, основанных на экспериментальных данных, математических моделях и проверяемых следствиях.

Информация — не фигура речи. Это реальный, измеримый, энергетически нагруженный компонент, способный объяснить не только физику, но и фундаментальную логику существования.

Далее мы рассмотрим, как эта информационная парадигма меняет представление о гравитации — и почему гравитация, возможно, не сила, а побочный эффект стремления системы к равновесию информационных связей.

Когда Исаак Ньютон описал гравитацию как силу притяжения между телами, он не объяснял, почему тела притягиваются. Он просто дал формулу, которая позволяла рассчитывать орбиты планет и траектории снарядов. Позже Эйнштейн предложил иной взгляд: гравитация — это не сила, а следствие искривления пространства-времени. Масса говорит пространству, как искривляться, а пространство — массе, как двигаться. Но и это объяснение, каким бы точным оно ни было, оставляло без ответа один простой вопрос: что же всё-таки “заставляет” пространство искривляться?

Ответ может лежать совсем в другой плоскости — не в геометрии, а в информации.

В 1995 году физик Тед Якобсон опубликовал статью, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Он показал, что уравнения Эйнштейна, описывающие гравитацию, можно вывести не из геометрии пространства, а из второго начала термодинамики и принципа Ландауэра. То есть, если предположить, что пространство обладает информационной плотностью, а его изменения — это перераспределение энергии в соответствии с законами термодинамики, то уравнения общей теории относительности выходят… автоматически. В таком подходе гравитация — это энтропийная сила, возникающая из стремления системы к равновесию информации.

Позже эту идею развил Эрик Верлинде, профессор Амстердамского университета. Он предложил: то, что мы воспринимаем как гравитацию, на самом деле — не сила в классическом смысле, а статистический эффект, возникающий из изменений количества информации о расположении материи. Его теория энтропийной гравитации была встречена с большим скепсисом, но стала одной из самых обсуждаемых альтернативных моделей гравитации. В 2011 году Верлинде опубликовал работу, в которой связал динамику гравитации с голографическим принципом: представлением о том, что вся информация о том, что происходит в объёме пространства, может быть “записана” на его границе — поверхности. Как в случае с чёрной дырой: площадь её горизонта событий определяет, сколько информации (энтропии) она содержит.

В такой модели, масса — это не причина гравитации, а её проявление. То, что мы называем массой, — это просто способ говорить о плотности информации, сосредоточенной в определённой области пространства. Когда тела “сближаются”, это не потому, что между ними есть таинственная притягивающая сила, а потому, что система стремится минимизировать информационное беспорядок. Чем ближе тела — тем меньше вариантов их возможных состояний, тем ниже энтропия, тем устойчивее конфигурация. Пространство “сгибается” не потому, что масса его тянет, а потому, что так легче организовать информацию.

Это звучит как философия — пока не вспомнить о квантовой запутанности.

В последние десятилетия физики обнаружили странную связь между квантовой информацией и гравитацией. Исследователи, такие как Брайан Суингл и Марк Ван Раамсдонк, показали, что структура запутанности между квантовыми системами буквально определяет геометрию пространства. Чем выше запутанность между двумя подсистемами — тем ближе они друг к другу в геометрическом смысле. Это не метафора: в моделях AdS/CFT, используемых в теории струн, запутанность буквально "строит" мосты между точками пространства, создавая топологию.

Особенно интересным здесь стал экспериментальный подход, предложенный в 2017 году Чьярой Марлетто и Влатко Ведралом. Они поставили вопрос: если два объекта начинают проявлять квантовую запутанность, а между ними действует только гравитационное взаимодействие, означает ли это, что гравитация — тоже квантовая? Ответ оказался положительным. Если запутанность возникает, значит посредник — гравитация — должен быть квантовым объектом, способным переносить информацию. Этот эксперимент пока не завершён, но его теоретическое обоснование признано серьёзными научными журналами.

Теперь представь картину: гравитация — не поле, а канал передачи информации. Запутанность между частицами — не побочный эффект, а строительный материал геометрии. Пространство — это “сетка” информационных связей, а масса — просто регион повышенной плотности этих связей.

Тогда и “гравитационная масса”, и “инертная масса” становятся производными от одной и той же информационной структуры. И если информация исчезает — исчезает и масса, и пространство, и гравитация. В этом смысле, как писал Джон Уилер,

“it from bit” — «всё из бита».

Мы приходим к перевороту: пространство не “существует” — оно вычисляется. Гравитация — не "действует" — она возникает как побочный эффект перестройки сетки запутанностей. А материя — не "положена" в пространство, она образует его, как информация, зафиксированная на вычислительном холсте.

Следующий шаг — понять, как в этом процессе участвует наблюдатель. Ведь если информация требует акта фиксации, то что именно делает сознание с реальностью? И почему в этом уравнении без нас — ничего не складывается?

Если верить школьному курсу физики, наблюдение — это просто пассивный процесс: мы “смотрим” и получаем данные. Но уже сто лет квантовая механика говорит нам обратное: сам факт наблюдения влияет на систему. Только вот под “наблюдением” здесь не подразумевается взгляд человека в микроскоп. Это куда глубже — и куда страннее.

Классический эксперимент с двойной щелью, наверное, самый известный в физике, но в то же время — один из самых неправильно понятых. Его трактуют кто как: одни говорят, что это “магия сознания”, другие — что всё дело в “воздействии прибора”. На самом деле ни то, ни другое.

Суть в том, что когда через щель пропускают по одному электрону или фотону, он создаёт на экране интерференционную картину — ту самую, как будто он прошёл через обе щели одновременно. Повторим: речь о поштучных частицах, а не о волновом фронте. Но если мы ставим детектор, определяющий, через какую щель прошла частица, эта картина исчезает. Вопрос: почему?

Часто пишут, что причина — в воздействии измерительного прибора. Это устаревшее и неверное объяснение. Даже без физического взаимодействия, а лишь при наличии возможности извлечь информацию, эффект интерференции исчезает. Это подтвердили эксперименты по квантовому стиранию (quantum eraser), включая версию с отложенным выбором (delayed choice), где решение о фиксации состояния принимается после прохождения частицей щелей.

Значит, дело не в приборе, а в самой информации, которую можно (но не обязательно) извлечь.

Что же тогда такое «наблюдение»?

Ответ в явной форме впервые появляется в материалах проекта Stargate / Grill Flame (позже рассекреченного как «Военные врата»). В ряде документов, включая работы по так называемой «экспериментальной дистанционной фиксации» (remote viewing), наблюдение определяется как акт наложения движущейся энергии на статичную конфигурацию. Это звучит абстрактно, но даёт ясный физический смысл:

наблюдатель — это не “тот, кто смотрит”, а тот, чьё поле фиксирует потенциал системы в одну из возможных проекций.

Попросту говоря, сознание — это активный резонатор, а не приёмник. Оно не “воспринимает”, а выбирает, во что проявится суперпозиция.

Эксперименты с фуллеренами Цайлингера (1999) не просто доказывают, что молекулы 𝐶60 подчиняются квантовой интерференции. Они подрывают идею, что квантовая неопределённость действует только в микро-мире. Если молекула из 60 атомов может находиться в суперпозиции, то принципиально всё, включая человека, может находиться в ней — до момента фиксации.

И это не предел. В 2019 году исследователи из Университета Базеля продемонстрировали интерференцию белковых молекул, состоящих из сотен атомов. Вывод: суперпозиция универсальна. Разница между “волной” и “корпускулой” — не в масштабе, а в режиме когерентности.

Теперь критическое уточнение: суперпозиция — это не “размазанная частица”. Это множество потенциальных состояний, существующих одновременно в неразрешённой форме. Декогеренция — это разрушение этой множественности и выбор одного состояния. Но декогеренция не абсолютна. Она возможна только по отношению к системе отсчёта, т.е. наблюдателю.

Это прямо противоречит популярной, но ложной интуиции, будто бы “частица теряет когерентность просто потому, что она большая”. На самом деле, как подчёркивает Ли Смолин, когерентность — относительное свойство, и она сохраняется, пока нет взаимодействия с системой, обладающей способностью фиксировать информацию. А таковой системой может быть либо среда, либо сознание, либо... ещё не выявленный резонатор.

И вот здесь возникает новая проблема. Если реальность фиксируется только при наличии наблюдателя, то:

что происходит в местах, где наблюдателей нет?

может ли нечто “существовать” в системе, которую мы не можем наблюдать, но которая может воздействовать на нас?

Первый вопрос приводит к идее локального коллапса. Система может не быть зафиксированной глобально, но в конкретной точке, при определённой структуре взаимодействия — происходит фиксация. Как локальный “рендер” сцены в игровом движке. И именно это открывает возможность одновременного существования разных “ветвей” реальности, которые не соприкасаются друг с другом, пока их не свяжет общий акт наблюдения.

Второй вопрос — куда глубже. Возможно, то, что мы называем “паранормальными эффектами”, “независимыми явлениями” или “аномалиями” — это не мифы, а влияние реальностей, существующих в иной системе измерения, которые мы не можем наблюдать, но которые могут пересекаться с нашей реальностью по касательной. На границе систем.

Это не гипотеза — это логический вывод из принципа суперпозиции и информационного коллапса: если фиксация не происходит, то система существует как возможность. И если другая система (или наблюдатель) фиксирует её по своим законам — это “другая физика”, другая проекция.

Обычная физика этого не учитывает — но в модели, где информация первична, а наблюдение — акт фиксации сценария, такая картина становится не только допустимой, но и необходимой. Мы фиксируем реальность — по своей структуре, в своих границах когерентности, своими средствами измерения. Всё, что вне — не “несуществует”, а не зафиксировано.

Одно из самых устойчивых заблуждений современной популярной науки — это представление о реальности как о чём-то едином и фиксированном для всех. Мы предполагаем, что есть некий общий мир, одинаковый для любого наблюдателя, и все мы просто смотрим на него с разных сторон, как на шар, у которого у каждого своя точка обзора. Однако специальная теория относительности Эйнштейна уже более века как опровергла это представление: не существует единого пространства и времени, не существует “абсолютного” порядка событий, а значит — и самой идеи “общей объективной реальности” в привычном смысле нет.

Для разных наблюдателей, движущихся с разными скоростями, события происходят в разном порядке, с разной длительностью, в разной пространственной конфигурации. Если один наблюдатель считает два события одновременными, то для другого они могут быть разделены во времени. Если для одного путь от точки A до точки B занимает секунду, то для другого — десять лет. Всё зависит от системы отсчёта, иными словами — от системы измерения.

Это принципиально. Система измерения — не просто прибор. Это вся совокупность условий, в которых ведётся фиксация событий: положение, скорость, способ взаимодействия, чувствительность, и даже то, что именно считается “событием”. Как ты измеряешь — такое “поведение” ты и получаешь. Один и тот же объект в разных системах измерения проявляется по-разному — иногда настолько, что кажется, будто речь идёт о разных сущностях.

Физика знает такие примеры. Мюоны, например — частицы, рождающиеся в верхних слоях атмосферы в результате космического излучения. Их собственное время жизни — две миллионные доли секунды. Этого не хватило бы, чтобы долететь до поверхности Земли. Однако мы их регистрируем — потому что с точки зрения наблюдателя на Земле, время для мюона замедляется. А с точки зрения самого мюона, сокращается расстояние до Земли. Для него атмосфера “сжалась” по направлению движения. Один и тот же процесс — два несовместимых, но равноправных описания.

Этот эффект, описанный СТО, не философия. Он проверен экспериментально, многократно, вплоть до часов, помещённых в самолёты (опыты Хафеле-Китинга), спутников GPS, и ускорителей частиц. Но отсюда следует более общий вывод: вселенная не одна, а столько, сколько способов её измерить.

Если это верно, то физические законы, которые мы считаем универсальными, на самом деле действуют в рамках нашей системы измерения. Они описывают, как связаны события в той проекции, которую мы способны зафиксировать. Но если бы существовал наблюдатель с другой системой измерения — с иной чувствительностью, логикой времени, типом взаимодействия — он бы увидел совсем другую физику. Иными были бы не только величины, но и сами законы причинности, последовательности, допустимых переходов.

Существуют реальные примеры, когда одна и та же система проявляется по-разному для разных наблюдателей — в зависимости от их связи с ней. Квантовый вакуум — по определению "ничего", но если наблюдатель ускоряется, он фиксирует в этом вакууме появление частиц. Это не метафора. Это физический эффект, предсказанный Дэвисом и Унру ещё в 1970-х: ускоренный наблюдатель видит тепловое излучение там, где неподвижный — ничего не видит. Появление частиц — не “объективное” событие, а следствие характера измерения. То же относится и к эффекту Хокинга — испарению чёрных дыр: излучение возникает только в системе координат удалённого наблюдателя.

То есть даже такие базовые понятия, как частица или излучение, зависят от способа измерения и от наблюдателя. Они не существуют “сами по себе” — они проявляются при определённых условиях. Это и есть принципиальный сдвиг: не “реальность рождает наблюдение”, а наблюдение формирует допустимую структуру реальности.

На этом фоне становится допустимой и более широкая гипотеза: если сама физика зависит от системы измерения, то возможно сосуществование в одной вселенной множественных физических режимов, в которых события организованы по другим законам, с другими связями и даже с другими “частицами” — не в смысле материальных тел, а как узлы причинности в иных конфигурациях пространства-времени. Такие “режимы” не обязаны быть фантастикой — они просто не фиксируются в нашем измерительном канале.

Именно в этом свете становятся понятными те явления, которые современная физика пока относит к шуму, аномалиям или “необъяснимым эффектам”: всплески неизвестной природы, нестабильность констант, коррелированные флуктуации без причинной связи. Всё это может быть проекцией других конфигураций реальности, соприкасающихся с нашей только частично — через слабые резонансы или пограничные эффекты.

Такой взгляд не отменяет научности. Он расширяет её. Он предлагает признать, что наша физика — это частный случай, обусловленный тем, кем мы являемся как наблюдатели: с определённой скоростью, временем, телом, и системой когерентности. Мы измеряем то, что способны воспринять. Но это не значит, что вся остальная реальность обязана вписываться в нашу шкалу. И если другие конфигурации событий существуют — то они вполне могут быть реальными, просто по другим законам фиксации.

Всё чаще современная наука сталкивается с необходимостью переосмыслить, где проходит граница между живым и неживым. Формально биология и физика разделены: одна изучает организмы, другая — материю. Но чем глубже проникаем в суть процессов, тем отчётливее вырисовывается картина: всё — живое и неживое — представляет собой информационные системы, подчиняющиеся единым принципам организации и устойчивости. Эти принципы не метафизичны. Они строго формализованы в работах Норберта Винера, Уильяма Эшби, Дэвида Бома и других первопроходцев второй половины XX века.

Винер, закладывая основы кибернетики, не пытался создать философию — он создавал науку об управлении и передаче информации. В его модели любой объект — будь то нервная система, бомбовый прицел, клетка или общество — является гомеостатической системой, стремящейся сохранять устойчивость за счёт обратных связей. Главный тезис Винера — все устойчивые системы, независимо от природы, управляются информацией и имеют встроенные механизмы регуляции. Это не условность, а строгая операциональная формулировка.

На этой же основе Эшби выстроил свой закон необходимого разнообразия: любая система, стремящаяся к гомеостазу в условиях внешнего возмущения, должна обладать не меньшим разнообразием возможных реакций, чем то, что предъявляет ей среда. Таким образом, само существование объекта во времени требует, чтобы он обрабатывал, интерпретировал и адаптировал информацию. Необязательно “думал”, но обязательно — сопоставлял входные сигналы с внутренним состоянием и менял поведение. Это фундаментальный признак живого — но, как выяснилось, он же наблюдается и в “неживых” структурах, если рассматривать их с точки зрения устойчивости паттернов во времени.

Таким образом, перед нами возникает новая онтология: материя — это не то, что “существует”, а то, что устойчиво фиксируется как паттерн информации в поле. Мы не наблюдаем "вещи" — мы наблюдаем стабильные формы передачи и преобразования информации во времени.

Наиболее глубоко это понимание было сформулировано в интерпретации квантовой механики Дэвида Бома, который развил идею пилотной волны. В этой модели, в отличие от Копенгагенской школы, волновая функция — это не просто вероятностное распределение, а реальное поле информации, которое направляет движение частиц. То есть каждая частица “ведома” невидимым информационным контуром — волной, определяющей её траекторию, даже если частица "не знает" о других объектах. Бом прямо называл это имплицитным порядком: скрытым, но организующим всю наблюдаемую реальность.

Важно, что в модели Бома волновая функция не исчезает при измерении, она продолжает существовать — просто некоторые из её ветвей становятся недоступными. Это отличается от стандартной идеи “коллапса”. Здесь наблюдатель не разрушает суперпозицию, а лишь входит в резонанс с одной из её ветвей, подобно тому как музыкальный инструмент настраивается на определённую ноту. Это ключевое различие: пилотная волна остаётся — она информационно ведёт частицу, а не просто “размазывает” вероятность.

И вот мы подходим к самому главному: если информация в модели Бома — реальна, и она определяет поведение физических объектов (даже не наделённых сознанием), то становится логичным допущение, что любая форма устойчивого поведения — это результат действия полей информации. Не как метафора, а как физическая структура.

На этом фоне идеи Шелдрека — о морфологических полях — уже не кажутся спекулятивными. Шелдрейк утверждал, что формы и поведение биологических организмов определяются не только генетикой, но и памятью поля, в котором происходило их развитие. Это поле — не мистическое, а просто информационный слой, в котором закрепляются повторяющиеся паттерны. Чем чаще система повторяет конфигурацию, тем выше вероятность её воспроизводства в будущем. Это очень близко к квантовой интерференции, но на уровне форм и биологии.

Если принять это всерьёз, то и архетипическая система Юнга становится продолжением этой логики. Юнг описывает архетипы не как идеи, а как структурные поля бессознательной психики, резонирующие в коллективной памяти человечества. Архетип — это форма, которая может быть “подключена” в момент актуализации, как музыкальный аккорд в коллективной мелодии.

С физической точки зрения, это означает, что информация может передаваться не через физические сигналы, а через поля когерентности, формирующие структуры восприятия и поведения. Как? Через резонанс с уже существующими паттернами — будь то в психике, в биологии или в квантовом поведении.

В этом смысле вся природа — это полевая система, в которой разные уровни организации материи управляются одним и тем же принципом: сохранением формы, устойчивости и передачи паттерна во времени. Живое и неживое — лишь разные степени включённости в систему гомеостатической фиксации. Сознание, в таком подходе, — это форма высокоуровневого резонатора, способного настраиваться не только на сенсорные входы, но и на структуры полей, в том числе — морфологических и архетипических.

Таким образом, поля — это не метафора. Это информационные носители формы, работающие на всех уровнях — от электрона до культуры. И раз они работают — значит, наблюдение, сознание, организация, память, формирование паттерна — это единообразные процессы, универсальные и для человека, и для всей остальной реальности. Мы не исключение. Мы — лишь частный случай сложной, многослойной, самоизмеряющейся вселенной.

Современная физика в своём исходном виде, начиная с Ньютона, рассматривала Вселенную как совокупность объектов, взаимодействующих по фиксированным законам. Эти законы якобы “действуют” — как будто извне — и задают траекторию, по которой развивается система. Однако с появлением квантовой механики, теории информации и логики вычислений стало понятно: законы — это не что-то внешнее, они проявляются как результат внутренних вычислительных процессов самой системы.

Рассмотрим это с технической точки зрения. Чтобы любое событие произошло — частица пересекла экран, поле отклонилось, свет отразился — должна быть определена вероятность того или иного исхода. И в квантовой физике эта вероятность не является результатом незнания, как в классической статистике. Она присуща самой природе: результат не “определён”, пока не “вычислен”. Этот процесс — вычисление вероятностной структуры событийности — и есть основной механизм, на котором строится квантовая реальность.

Физик Сет Ллойд, один из пионеров квантовой информатики, в серии своих работ прямо пишет:

“Вселенная — это квантовый компьютер, который вычисляет своё собственное состояние.”
Здесь важно: не кто-то вычисляет — а сама система реализует шаг за шагом собственную эволюцию, перебирая возможные конфигурации и фиксируя наиболее вероятные. Это не метафора. Это модель, имеющая математическую и физическую реализацию в форме уравнений Шрёдингера, энтропийных градиентов и структур запутанности.

Парадоксально, но именно здесь вступает в силу то, что называют “потенциальной реальностью”. Пока вычисление не завершено — не существует ни результата, ни траектории. Всё, что есть — это информационная структура, распределённая по множеству возможностей, каждая из которых существует как ветвь вероятности. Вся физика — это не объекты в пространстве, а алгоритмы, вычисляющие эти объекты как результат.

Пример тому — квантовые вычисления. Когда квантовый компьютер решает задачу, он не просчитывает один путь. Он использует суперпозицию состояний, где одновременно вычисляются все возможные варианты. Только после декогеренции мы получаем “результат”. Но если запустить тот же алгоритм повторно, даже с теми же входными условиями — мы снова получим иной результат. Это не ошибка. Это свойство самой системы: результат — не фиксированная величина, а проекция вероятностного распределения.

С каждой новой итерацией квантовый результат приближается к предельному значению, но никогда его точно не достигает. Это фундаментально: существование конечного ответа — это асимптотическая характеристика бесконечного вычисления. Реальность не дана “сразу”, она проявляется шаг за шагом, как предел расчётного процесса.

Именно это и есть природа поля как вычисляющей структуры. Когда мы говорим, что “поле направляет частицу” (как в пилотной волне Бома), мы на самом деле говорим, что поле содержит алгоритм вероятностной развёртки событий, в соответствии с которым материальные элементы лишь проецируются. В этом смысле материя — не основа, а следствие завершившегося шага вычисления.

Но что значит “вычисление” без процессора?

Ответ дал ещё Джон Уилер в своей концепции It from Bit: если всё, что мы наблюдаем, поддаётся бинарному описанию (да/нет, 0/1, направление спина, наличие/отсутствие), то вся Вселенная может быть представлена как цепочка элементарных вычислительных актов, каждый из которых фиксирует одно возможное состояние из множества потенциальных.

Таким образом, поле — это не энергетическая среда в старом понимании, а глубинная вычислительная структура, организующая потенциалы событий. Эти потенциалы существуют как вероятностная матрица, пока не происходит акт проекции — наблюдения, взаимодействия, фиксации. И только тогда появляется то, что мы называем “реальным”.

Такая картина снимает древнее философское противоречие между материей и духом. Материя — это просто один из уровней завершённого вычисления, в то время как поле — это алгоритмическое пространство возможностей, которое развивается не в физическом времени, а в логике последовательности актов фиксации.

Вот почему физика может быть одинаково применима к электронам, к биологическим организмам и к структурам психики. Все они — системы, порождённые результатами вычислений внутри одного поля, с разной степенью плотности проекции.

Именно отсюда следует, что наблюдение, память, организация, поведение, гомеостаз, архетип и символ — это не модули “разума”, а узлы, в которых завершилось то или иное вычисление и зафиксировалась форма. Пока вычисление не завершено — нет “объекта”. Как только завершено — появляется “факт”.

Поэтому вся Вселенная — это процесс, непрерывно вычисляющий себя, и поля — это уровни её логической глубины, где каждая форма — это результат проекционного среза в рамках одного шага вычисления.

Когда мы говорим о вероятностной природе квантового мира, мы склонны воображать случайность как неупорядоченное метание между возможными исходами — хаос, в котором каждый результат равновероятен. Но это иллюзия, порождённая классическим подходом к статистике. В реальной квантовой системе случайность ограничена, структурирована и подчинена полю возможных состояний.

Экспериментальные данные, как и вычислительная логика квантовых алгоритмов, показывают: даже если каждый конкретный результат кажется случайным, то в совокупности все эти результаты стремятся к устойчивому распределению, к определённой точке или множеству точек концентрации вероятностей. Эти точки — не внешние цели, они встроены в саму структуру поля, по которому “движется” вычисление. Это значит, что даже псевдослучайность — не беспорядок, а форма направленного движения к устойчивому состоянию.

Этот эффект хорошо виден в квантовых вычислениях: когда запускается алгоритм, каждый прогон может дать разный результат. Но если выполнить достаточно большое число итераций, то множество этих результатов начинает группироваться вокруг определённых значений. Причём не одного, а нескольких устойчивых attractor-узлов, словно система “знает”, к чему стремиться, хотя путь к ним не фиксирован заранее.

И это фундаментально меняет картину мира. Вместо того чтобы считать, что эволюция систем — биологических, химических, ментальных — происходит путём безумной череды мутаций и случайных перестроек, мы получаем иную модель: поле всех возможных конфигураций само вычисляет наиболее вероятные и устойчивые состояния, и случайность играет лишь роль локального навигатора, который перебирает траектории в рамках глобальной логики. Это не подбор наугад, а сходимость к полевым резонансам.

В химии мы видим это повсеместно. Молекулы соединяются “случайно”, но почему-то одни конфигурации возникают стабильно и массово, а другие — вообще не реализуются. Даже при равных условиях. Почему? Потому что поле конфигураций определяет устойчивые зоны когерентности, в которых взаимодействие становится не просто возможным, а энергетически и вероятностно выгодным. Реакция — это не столкновение частиц, а протекание по маршруту минимальной флуктуации к устойчивому паттерну.

То же самое и в биологии. Эволюция — это не случайные мутации, "выстрелившие" от скуки естественного отбора. Это поиск устойчивых форм в поле морфогенетических возможностей, где случайность работает как инструмент перебора — но притяжение к устойчивым точкам задано заранее. Форма возникает не потому, что “повезло”, а потому что на поле возможных состояний она является attractor-конфигурацией, энергетически, информационно и геометрически выгодной.

Таким образом, псевдослучайность — это не отсутствие порядка. Это внутренний метод вычисляющейся Вселенной, позволяющий двигаться к стабильности через статистическое приближение к точкам концентрации вероятностей. А сами эти точки — не продукт движения, а структура поля, в котором осуществляется вычисление. Это поле предугадывает и направляет процесс, не подавляя свободу траектории, но высвечивая её наиболее вероятные и устойчивые исходы.

Именно так Вселенная проявляет форму: шаг за шагом, итерация за итерацией, приближаясь к конфигурациям, уже записанным в самой логике поля. Материя не формируется “вслепую” — она высчитывается полем, и только потом проектируется в реальность. Это объясняет, почему одни формы самопроизвольно возникают в разных средах, в разных уголках вселенной, с разной химией — потому что вычисление приводит к одним и тем же attractor-структурам, даже если путь к ним различен.

Так работает реальность: не как последовательность событий, а как алгоритм с подсказками, где случайность — часть процесса, но не его двигатель. А вычисляющее поле — не следствие материи, а его предтеча, формирующая всё от атома до сознания.

Если мы допускаем, что материя не первична, а лишь проекция вычислительного процесса, то и формы, которые она принимает — биологические организмы, структуры, поведение — не есть продукт спонтанной случайности. Эти формы — результат настройки на устойчивые состояния поля, в котором информация о возможных конфигурациях уже существует априори. В этом поле, как мы уже показали, существует не хаос, а множество аттракторов — точек или областей, к которым стягиваются вероятностные итерации вычисления.

Теперь возникает естественный вопрос: почему в природе мы наблюдаем устойчивые биоценозы, т.е. нишевые конфигурации, в которых каждая форма — от бактерии до хищника — занимает своё определённое место, взаимодействует по определённой схеме и проявляет строгую функциональную направленность? С точки зрения случайных мутаций и отбора, этот процесс требует невозможной статистики: миллиарды совпадений, возникших “в нужном месте и в нужное время”. Но в вычислительной модели ниша — это не результат, а условие. Это локальная конфигурация поля, в которой определённый паттерн устойчив, воспроизводим и когерентен.

Каждая биологическая ниша — это, по сути, частотная и структурная ячейка в информационном поле. Организм, появляющийся в ней — это не тело, а модуляция поля, резонансная структура, соответствующая данной конфигурации. Его "форма" — не случайна, а вычислена как оптимальная. Именно поэтому, например, похожие экологические ниши в разных уголках планеты (или даже на разных континентах) приводят к конвергентной эволюции: сходные формы тела, поведения, обмена веществ, возникают независимо — потому что поле, вычисляющее формы, идентично, и в данной частоте, в данной морфодинамической нише — одна и та же структура будет наиболее вероятной.

Такие ниши — не просто “окружающая среда”. Это морфоинформационные узлы, в которых поле формирует устойчивую связь между поведением, структурой и контекстом. А это, в свою очередь, открывает путь к следующему уровню — к архетипам.

Если форма в биологическом смысле — это морфогенетическая проекция поля, то архетип — это поведенческая и символическая проекция той же структуры, но в когнитивном и культурном слое. То есть та же самая вычислительная ячейка, тот же attractor, но проявленный не через тело, а через сценарий.

Таким образом, биологическая ниша становится основанием архетипа, потому что она фиксирует поведенческий контур, который затем воспроизводится не только биологически, но и меметически. Например: роль хищника и жертвы, территориальность, родительство, иерархия, уход за потомством — все эти паттерны укоренены не только в теле, но и в бессознательной структуре. Мы узнаём их как архетипы, потому что они зафиксированы в морфополе, и проецируются как универсальные сценарии взаимодействия.

Следовательно, архетип не отрывается от ниши, а прорастает из неё. Он не “изобретается” культурой, а вычисляется полем, в котором культура — это всего лишь другой слой проекции. Архетип — это когнитивная реализация устойчивого морфофункционального паттерна, закреплённого в поле, через которое вычисляется реальность.

Это принципиально. Потому что если мы понимаем, что биологическая форма, поведение и даже мифология — это проекции одного и того же вычислительного контекста, то становится возможным:

1. Перейти от случайной эволюции к распределённому морфогенетическому управлению;
2. Увидеть культуру не как надстройку над биологией, а как её продолжение в другом частотном диапазоне;
3. Начать управлять когерентностью поля через работу с архетипами, символами, формами, воздействуя не только на психику, но и на саму структуру событийности.

Таким образом, нишевание — это не экологическая деталь, а фундаментальный механизм локализации вычислений в поле реальности. Каждая ниша — это как бы ячейка памяти, петля устойчивости, в которую вписывается не только тело, но и сознание, поведение, символ, сценарий.

А значит, работа с полем — это не метафора. Это реальная технология, через которую можно влиять на вероятность тех или иных событий, направляя не материю, а структуру вычисления, из которой материя появляется как конечный результат.

сли индивидуальное сознание можно описать как локальный резонатор, способный фиксировать конкретную проекцию вычисляемой реальности, то коллективное сознание представляет собой синхронизированную когерентную структуру, которая не просто наблюдает, а определяет топологию самого поля вычислений. В этом смысле коллективное наблюдение — это не сумма взглядов, а единая волновая структура фиксации, обладающая качественно новым уровнем влияния.

Для понимания этого эффекта необходимо вернуться к базовому принципу: реальность формируется не из материи, а как проекция завершённого акта вычисления вероятностной структуры. До фиксации — существует суперпозиция потенциалов. После — единичное событие. Но если множество когерентных наблюдателей фиксируют один и тот же паттерн, одну и ту же форму, один и тот же сценарий — то вероятность этого сценария возрастает.

Это не психологический эффект и не социальная интерпретация. Это информационно-физическое явление, в котором поле «видит», что определённый исход получил резонансную подпитку — и, согласно логике вычислений, начинает сжимать возможные итерации в сторону этого узла вероятности. Таким образом, коллективное внимание работает как фокусирующий линзовый эффект, направляя вычисление к заранее “подсвеченному” аттрактору.

Так появляется архетип, но не как абстракция. Архетип — это устойчивый когнитивно-поведенческий сценарий, который многократно фиксировался сознанием, повторялся, усиливался и закреплялся в морфологическом поле как вычислительно-энергетическая воронка. Когда он активируется в коллективном бессознательном, он не только направляет поведение — он деформирует вероятностное пространство будущего, делая некоторые исходы почти неизбежными, а другие — практически невозможными.

Примеры этого феномена можно найти в истории, культуре, войне, массовой религиозной или политической мобилизации. Когда огромное количество людей действует по одному сценарию — с точки зрения вычисляющейся вселенной это значит, что огромное количество вычислительных итераций зафиксировано в одном направлении.

Именно так возникают «вспышки реальности» — моменты, когда на уровне поля происходят необратимые структурные сдвиги. Они могут сопровождаться катастрофами, революциями, технологическими прорывами, или массовыми инсайтами. Но в основе всегда одно: сверхкогерентная фиксация вычисления, синхронизированная через коллективные акты внимания, символов, ритуалов, верований и действий.

Коллективное бессознательное Юнга в этом контексте — это не память человечества, а полевой кэш-фреймворк, в котором уже вычисленные и закреплённые сценарии продолжают существовать, доступны для повторной активации. Это как библиотеки в программировании — готовые блоки кода, которые можно подгрузить и запустить на новых данных. Поэтому архетип работает даже тогда, когда никто его не осознаёт: он резонирует не с личной памятью, а с полем вычислений.

Следовательно, воздействие на коллективную фиксацию — это и есть форма реального управления вычисляющейся реальностью. Это может быть сделано через медиа, через ритуалы, через системную символическую архитектуру. Не потому что «люди поверят», а потому что синхронизация наблюдения активирует аттракторы в поле, и вычисление начинает течь по заданному руслу.

Это не отменяет свободу. Но оно определяет то, что будет вероятно, и то, что будет казаться невозможным. А значит, тот, кто управляет когерентной фиксацией, управляет пространством вычисления — и, следовательно, самой реальностью.

Любая попытка выйти за рамки классического физикализма, особенно в вопросах информации, сознания и поля, немедленно сталкивается с обвинениями в спекулятивности, метафизике и псевдонауке. Эти обвинения, как правило, строятся на двух допущениях:

1. Что физическая реальность «сама по себе» существует независимо от наблюдателя;
2. Что любое обсуждение информационных или полевых структур вне рамок стандартной модели автоматически некорректно.

Однако сами эти допущения — не научные факты, а философские установки, порой неосознанные. Классическая наука уже не в состоянии оперировать на краях тех областей, в которых проявляются явления когерентности, наблюдения, вероятностной проекции и квантовой нелокальности. И именно в этих пограничных зонах сегодня и строится новая научная парадигма.

Во-первых, критики часто путают спекуляцию с экстраполяцией. В изложенной модели не утверждается, что сознание “магически создаёт материю”. Утверждается, что материя — результат вычисления в рамках определённого поля вероятностей, и что фиксация результата возможна только при наличии взаимодействия, обладающего свойствами наблюдения. Это вытекает из квантовых эффектов (эксперименты с квантовой стерилизацией информации, delayed choice и т.д.), и не нарушает формальных основ квантовой теории.

Во-вторых, модель вычисляющейся Вселенной не изобретена авторами данной концепции. Она разрабатывалась Сетом Ллойдом, Вольфрамом, Конрадом Цузе, Джоном Уилером. Это признанные фигуры в рамках теоретической физики и теории информации. Их допущения: если Вселенная описывается как система с ограниченным числом степеней свободы и конечной плотностью информации, то она должна быть вычислима, а значит — вычисляема. Это не гипотеза — это следствие логики информационного ограничения.

В-третьих, критика морфогенетических полей Шелдрека, как «ненаучной», почти всегда строится на старых атаках из 1980-х, и игнорирует текущие данные из эпигенетики, квантовой биологии, эмерджентных форм биоповедения, где повторяемость форм и поведенческих сценариев действительно не объясняется только ДНК или локальным метаболизмом. Более того, даже сам термин "морфогенез" сегодня используется в физике нелинейных динамик и сложных систем.

В-четвёртых, обвинения в «юнгизации науки» построены на непонимании, что в данной модели архетип — это не миф или мистическая сущность, а резонансно зафиксированный вычислительный паттерн, соответствующий устойчивым поведенческим сценариям. Это то, что можно прослеживать, фиксировать, наблюдать в статистике, мифологии, поведенческой этологии, в клинической практике и даже в машинном обучении.

И наконец, в-пятых: упрёк в «недоказуемости» моделей поля сознания упускает главный момент — модель не претендует на конечную истину. Она объясняет феномены, которые в рамках традиционной модели остаются аномалиями: квантовая декогеренция, феномены коллективного поведения, эффект наблюдателя, архетипическая повторяемость и синхронность, резонансные мутации и др.

Таким образом, представленная концепция не нарушает научный подход, а расширяет его. Она опирается на экспериментальные результаты, логические выводы и физические следствия из действующих теорий, и предлагает единую когерентную структуру, в которую естественно вписываются и материя, и поведение, и сознание, и смысл.

Научность — это не только повторяемость и верификация. Это ещё и способность построить модель, которая объясняет больше, чем прежняя — и делает это с меньшим числом допущений.