Сколько оттенков у любви

Он сам заехал за женщиной, провез по городу, показал место казни декабристов; приболевшую после родов хозяйку заменяли золовка и две сестры. Плетнев же пытал маленькую Машу, кого она любит, да за кого замуж пойдет: за него или папеньку. Неожиданно вмешался Пушкин: 

«Ну, а этого гостя любишь? Замуж за него пойдешь?» - показал он на Дурову. Глаза его блестели. 

Литераторская дочь наотрез отказалась. Пушкин смутился и покраснел, он так растерялся, что в воздухе повисло неловкое молчание. Девочка смотрела на штаб-ротмистра Александрова с недоверием. Поэтичность мужества ощущал один Пушкин; как некогда он благоговел и готов был целовать губы, которые целовал Байрон, так нынче благоговел перед тонкими пальчиками, сжимавшими эфес окровавленной сабли. У любви 113 оттенков; возможно, стареющая Дурова была увлечением 213. 

Издание мемуаров, однако, застопорилось. Напрасно Пушкин разъяснял нравной воительнице тонкости издательского дела, той не терпелось подержать в руках новорожденного ребенка - собственную книгу, женщина посылала его даже к императору; надо сказать, она отчаянно нуждалась в деньгах. Он был раздосадован, но отвечал терпеливо, по пунктам. Этим летом заботы не давали ему дышать: журнал, родственники, неурядицы с квартирой, безденежье, - он жаждал сбежать в Михайловское – мечта, которая осенью 1836 г. не сбылась. Поэт сам правил рукопись «амазонки», выполняя работу редактора и корректора, и готов был издать мемуары отдельной книгой, но кавалерист-девица действовала наскоком, по-гусарски: «я родился, вырос и возмужал в лагере». Ее письма энергичны и изобилуют восклицательными знаками, и как всегда, Пушкин попал под пресс женского норова; он оправдывался и страдал. Избавил его от мук совести Плетнев, посоветовав напористой гусарше действовать самостоятельно. Когда она забрала рукопись, Александр Сергеевич, как ей показалось, вздохнул с облегчением. 

Впоследствии Дурова сожалела:

«Я имела глупость лишить свои записки блистательнейшего их украшения... их высшей славы — имени бессмертного поэта!»

Комплименты вскружили ей голову, опьяненная восхищением Пушкина, женщина рассчитывала взять Парнас так же лихо, как некогда с братьями уланами брала редут. Однако ожидания обманули: печать книги затянулась на несколько месяцев, тираж расходился плохо; выручил «благородный Смирдин», который выкупил 700 экземпляров. Да и публика охладела к нравному полугусару. Эксцентричная, резкая, она не вписывалась в светскую тусовку и, вероятно, плохо сходилась с людьми. На нее глазели, как на диковинку, а после второго визита закрывали дверь.

«В каком-то большом собрании говорили о моих записках и Пушкин защищал меня»… 

Тон ее писем к поэту изменился; она тиха, робка и жалуется на болезни. В декабрьском, последнем послании она кается: «Дела мои приняли оборот самый дурной», - и просит: «Простите, будьте счастливы…» 

До гибели Пушкина оставалось около месяца.

Еще о Дуровой и Пушкине - author.today/reader/431296