Живые и мертвые

На днях, в посвященном советской литературе блоге Андрея Столярова, я высказал свои претензии к роману «Живые и мёртвые», написанному Константином Симоновым по своим дневниковым записям: 

Роман «Живые и мёртвые» плох тем, что это половина истории. Хорошо описана катастрофа красной армии, но нет никакого анализа, словно война какое-то стихийное бедствие. Жил был Сталин, поздравлял Гитлера телеграммой со взятием Парижа, когда тот уже евреев в концлагеря сгонял и Европу захватывал, а ПОТОМ ГИТЛАР НИПОНЯТНО КАК под Москвой оказался. 

А армия, в которую полуголодная страна вкладывала труд и людей, оказалась абсолютно неготова. Потом, спустя пару лет, они воевать научились. Но к тому времени счет убитых за двадцать миллионов перевалил. А почему нельзя было научить армию воевать раньше? Чем Сталин с командирами были заняты? 

Ответов в книге не будет. Вот почему умный современный читатель неохотно читает советскую литературу – там нет анализа. Там нет второй половины правды. 

И сразу получил отлуп от блогера waymy. Я оказался феерически неправ. Моей вины в этом не было - оказывается, я действительно читал половину романа – Константин Симонов исправил и дополнил дневниковые записи. Вот только я не мог прочитать их в СССР – после скандала их запретила цензура, уничтожив отпечатанный тираж журнала «Новый мир». 

Узнав об этом, я тут же скачал и прочитал. И увидел совершенно другого Симонова: 

На страницах записок отражена точка зрения, сложившаяся у меня к марту — апрелю 1942 года. В начале Великой Отечественной войны мне было двадцать пять лет. Сейчас — пятьдесят.

Невероятно, но взгляд Симонова на катастрофу Великой Отечественной войны, оказался похож на мои современные взгляды. И полностью противоположен взглядам на войну Беколая Нерга и хомячков из его бложика, которые с ходу отметают любую возможность обсуждать ошибки руководителей страны: 

Кстати сказать, размышляя об этом сейчас, я не могу понять людей, которые и теперь, перед лицом неопровержимых и опубликованных в нашей печати фактов, продолжают объяснять все тем, что Сталин был болезненно подозрителен, верил Ежову и не ведал, что творится. Ведь Сталин-то знал тогда все эти цифры в полном объеме, он видел всю картину в целом и не мог, разумеется, верить, что все командующие округами, все члены Военных Советов, все командиры корпусов по всей стране, от Белоруссии до Приморья и от Мурманска до Закавказья, были предателями. Я не могу допустить возможности такого безумия.

Тем не менее, несмотря на масштабы постигшей армию катастрофы 1937–1938 годов, тяжелая атмосфера недоверия все-таки с меньшей силой повлияла бы на моральные и боевые качества военных кадров к началу и в начале войны, если бы происшедшая к этому времени реабилитация более чем четверти арестованных военных сопровождалась признанием огромности совершенных ошибок. Такое признание было бы воспринято хотя бы как частичная гарантия невозможности их повторения. Но об этом не было и речи.

Или вот: 

Мне кажется, что во время и особенно после финской войны Сталин субъективно стремился сделать все, что от него зависело, чтобы страна вступила в войну с фашистской Германией как можно позже. По его представлениям, мы были бы готовы встретить войну во всеоружии к 1942–1943 году. 

Это было прямой государственной необходимостью, и то упорство, с которым стремился к этому Сталин, вполне понятно. Непонятно другое: как он мог не считаться с тем, что будущее может оказаться совсем иным, чем он хочет, что события могут пойти вразрез с его планированием. А ведь после неожиданного для нас всех разгрома Франции летом 1940 года, после того, как на Западе освободилась основная часть германской армии, были все основания предполагать возможность резкого изменения хода событий. 

И в том, что Сталин не пожелал посчитаться с этими изменившимися обстоятельствами, сказалось, как мне кажется, разлагающее личность влияние неограниченной власти. Этот психологический комплекс был связан с постепенно сложившимся у него, особенно в тридцатые годы, ощущением отсутствия непреодолимых препятствий для выполнения всего задуманного и намеченного им. Он мнил себя способным планировать историю, не считаясь или недостаточно считаясь с теми грозными диссонансами, которые вносил в его субъективные планы сам объективный исторический процесс…

При этом множество комментаторов в бложике Андрея Столярова, повторяют как мантру: «Живые и мёртвые» — один из лучших романов русской литературы о второй мировой войне, не зная что это только половина романа. Что читать нужно полную, неотцензуренную версию: «Сто суток войны», которая издана в 1999 году. Прочитав её, они бы начали искать ответы, на заданные вопросы. И возможно отошли бы от слепого поклонения Сталину. 

Именно поэтому – эта версия классического военного романа – осталась никому не известной. Патриоты предпочитают её не замечать. Вот поэтому мы и живем так, как живем.