Таркен,сын бога Темады.Предательство.

Сознание… для других оно как река. Быстрое, звонкое, текучее. Мысли рождаются и исчезают, не оставляя следа.

А для меня оно — ледник. Я двигаюсь медленно, каждый шаг длится вечность. Каждая мысль застывает, как кристалл в толще прозрачного льда. Она давит, ломает, крошит меня изнутри. Время для меня не река, а нескончаемая мерзлота, где мгновение растягивается в эон. Кровь в моих  венах не течет — она застыла, и каждый удар сердца,  — это лишь глухой, тяжелый толчок, сотрясающий эту ледяную глыбу.

Я помню всё.

Тридцать пять лет назад я надел кольцо на палец сестры в момент её казни. Я помню не только образ. Я помню, как холодный металл коснулся ее теплой кожи, и этот контраст до сих пор обжигает мою память. Я помню запах  клинка палача, готового опуститься на невинную голову. Я помню свет звезд в ее глазах, который погас за мгновение до удара. Она ушла с моим кольцом на пальце. Я вложил в него часть своей души, надеясь спасти её сущность, оставить ей маяк. Но кольцо молчало. Тридцать пять лет я звал её. Тридцать пять лет бросал свой камень в бездонный колодец. "Ты слышишь меня? Где ты? Я всегда рядом."

И — тишина. Пустота, которая сжирает все мои слова.

Моя служба стала каторгой. Каждая прореха в Завесе, каждый рваный осколок Предела — не подвиг, а мучительный ритуал. Я защищал Темаду, мир живых, где души всё ещё дышат, где свет Отца ещё кажется благом. Но даже там я чувствовал пустоту, словно Завеса отгораживала меня не только от Хаоса, но и от самой жизни.

Мои мысли, как всегда, текли медленно, но в этот раз что-то было не так. Словно тень легла на лёд моего сознания, едва уловимая, но липкая, как смола. Я пытался сосредоточиться на Завесе, но её нити дрожали, будто кто-то невидимый касался их, проверяя на прочность.

Сначала я почувствовал лёгкую дрожь в самой ткани Предела, едва заметное колебание. Она росла, становясь пульсацией, резонансом, проникающим в каждую клетку моего сознания. Завеса вокруг меня задрожала, словно древняя ткань, натянутая над бездной, застонала от чуждой силы. И из этой дрожащей пустоты, из трещин Предела, вырвалось оно.

Не монстр, не зверь — а присутствие. Оно скользнуло по моему сознанию, обжигая, пробуждая старые страхи. Я ощутил, как каждая нить моей воли напряглась, а каждая трещина в душе распахнулась, готовая принять  НЕЧТО. Щель, что возникла за годы тоски, —словно приглашение для вторжения.

И тогда оно заговорило — не голосом, а шёпотом самой Бездны. Его слова были многослойны: они ласкали, как обещание покоя, и одновременно впивались в душу, как ледяные иглы.

-Всё ещё ищешь эхо в пустой комнате, Страж?

Я формирую печать света, рунный щит. Это рефлекс, долг. Но усталость давит на меня.

-Ты бросаешь свой маленький камень в бездонный колодец и ждёшь всплеска. Но там нет дна. Ты знаешь это. Почему продолжаешь?

— Это не твоё дело, — мысленно рычу я.

-Ошибаешься. Всё, что происходит у Предела — моё дело. Особенно твоя холодная, великолепная ярость…

И удар. Не по Завесе — по моей памяти. Хаос не просто показывает мне образы, он заставляет меня пережить их заново, растягивая секунды до вечности. Вот Отец, его лицо — маска безразличия, он создает две новые, безупречные души. Я чувствую их чистую, незамутненную энергию, и она обжигает меня, как кислота.

-Он создал тебе замену, Страж. Две. Совершенные. Без опасной привязанности к погибшей сестре. А устаревшие инструменты? Их перековывают. Или бросают в горн. Так поступили с ней.

— Замолчи.

-Боишься услышать правду?

— Я сказал, замолчи!

Внутри меня сгорает всё — обет, долг, честь. Я больше не Страж. Я — боль, бросающаяся на Хаос. Но он не сражается. Он танцует. Он рассыпается на тысячи теней, позволяя моей ярости биться о пустоту.

-Да… Вот оно. Почувствуй. Это не Порядок, что вложил в тебя Отец. Это — жизнь. Боль. Ненависть. Это твоя истинная сила, и он боялся её. А я… я пью её, как лучшее вино.

Мои силы истощены. Я подвешен в пустоте, разбитый.

-Ты хочешь справедливости? — шепот интимный. Я молчу. -Хочешь, чтобы он почувствовал то же, что и ты? Чтобы его идеальный мир рухнул? Хочешь отомстить за неё?

— Я не могу его одолеть… — выдыхаю я.

-Ты — не можешь. Но что если смешать твой лед с моим пламенем? Что если твоя воля сольётся с моей свободой?

Я вижу их — созданий из света и тени.

-Мы создадим их. Твою армию. Из твоей боли и моей мощи. Преданы лишь тебе. Мы назовём их… легномы.

— Зачем тебе это?

-Зачем? А зачем поэт пишет? Я видел, как ты ткал свои руны, Страж. Десятилетиями. Твоя боль — это трещина в Завесе, через которую я смотрел на тебя. Твой отец — скучный тиран, его Порядок душит миры. А ты — искра. Искра Элш’Тхаана. Я хочу увидеть, что ты нарисуешь на его холсте. Моими красками. И когда ты разорвёшь его мир, я буду смеяться над обломками.

Тишина падает, как топор. Я вижу руку из концентрированного Ничто.

-Подумай. Месть за сестру. Трон Отца. Всё, чего ты хотел. Нужно лишь одно. Скажи «да». Возьми мою руку.

Я смотрю на руку из Ничто. В её тьме я вижу лицо сестры — её последний взгляд, полный надежды, которую я не оправдал. Мой долг кричит мне: "Остановись. Ты Страж. Ты клялся." Но боль заглушает всё. Тридцать пять лет пустоты. Тридцать пять лет молчания кольца. Я устал быть стражем могилы.

Я протягиваю руку. Свет и тьма, лёд и пламя — соприкасаются. И я чувствую не ужас.

А облегчение.

Это чувство длится лишь миг, но в этом миге — целая вечность свободы. Ледник моего сознания, скованный тридцатью пятью годами долга, трещит и раскалывается. Рука Хаоса, холодная, как сама пустота, сжимает мои пальцы из света, и это рукопожатие становится печатью.

-Хороший выбор, — шепчет Хаос. -А теперь — к искусству. К нашему первому шедевру. Найди место. Место, где Порядок тонок, а боль сильна. Место, где ты оставил часть себя.

Я знаю, о чем он говорит. В моем сознании вспыхивает образ. Цитадель Молчания. Я не был там десятилетиями — слишком больно возвращаться туда, где я спрятал свои самые глубокие раны. Но Хаос смотрит на меня, и его шёпот впивается в мою волю, как крюк:

-Ты не можешь бежать вечно, Страж. Покажи мне своё сердце. Я стискиваю кулаки из света. Иду туда, где всё началось. Одним усилием воли я переношу своё сознание в своё святилище. В свою тюрьму.

Цитадель Молчания.

Бесконечная равнина из чёрного обсидиана простирается во все стороны. Раньше я видел в ней совершенство. Теперь я вижу в ней стерильность. Могильную плиту размером с вечность. Но теперь она трескается. Тонкие, как паутина, разломы бегут от моих ног, и в них пульсирует слабое, болезненно-зелёное свечение. Звёзды над головой, прежде застывшие, начинают медленно вращаться, словно гигантский механизм, разбуженный моим предательством.

Я стою в центре этого мертвого совершенства. Мое отражение в обсидиане изменилось. Фигура из света искажена, по ней бегут тонкие черные трещины, пульсирующие тьмой. Я больше не Страж этого места. Я — его осквернитель.

— Здесь, — произношу я вслух, и мой голос, впервые прозвучавший в этой цитадели, кажется кощунственным.

-Прекрасно, — отвечает Хаос. -Пустота — лучшая глина. А теперь… давай найдем материал. Нам нужна твоя боль.

Он заставляет меня пережить заново казнь, приговор, тишину. Он берет эту агонию и вытягивает ее из меня, как нить из кокона. Боль обретает форму. Из моей души сочатся потоки жидкого, ртутного страдания, образуя лужи на черном обсидиане. Каждый поток имеет свой оттенок: один — багровый от ярости, другой — иссиня-черный от отчаяния, третий — серый, как пепел надежды.

Они шипят, соприкасаясь с гладью обсидиана, и воздух наполняется запахом озона и горечи.

В тот же миг Завеса вокруг Цитадели реагирует. Идеальная тишина сменяется низким, вибрирующим гулом. Свет звезд мерцает "больными" цветами.

-Хорошо…, — шепчет Хаос. -Это — каркас. Кости. Теперь нужна плоть. Моя плоть.

Он вливает в лужи свою природу. Тьма смешивается с моей болью, и начинается беззвучная, бурная реакция. На границе Цитадели образуется "кровоточащая рана". По обсидиану идут маслянистые разводы. Из земли растут кристаллические "опухоли".

-Теперь — глаза, — командует Хаос. -Дай им свой взор.

Я проецирую образ кристалла в кипящую массу. Из жижи растут безупречные линзы.

-И последнее… Искра жизни. Воля. Дай им свою цель.

Я пытаюсь. Я концентрирую всю свою волю, чтобы вдохнуть в них жизнь, как это делал Отец. Я пытаюсь произнести Имя, но из моего горла вырывается лишь беззвучный хрип. Ничего не происходит. Лужи страдания и тьмы остаются безжизненной массой. Я не могу. Это его дар. Его монополия. Я — лишь Страж, а не Творец. Холодное, унизительное осознание своей неполноценности обрушивается на меня.

— Я не могу… — шепчу я, и в этом признании больше поражения, чем во всей битве на Пределе.

Хаос внутри меня смеется. Не зло, а с легким, почти отеческим снисхождением.

-Конечно, не можешь, дитя. Ты пытаешься строить по его чертежам. Но мы — не архитекторы. Мы — художники. Ты не можешь создать жизнь. Но ты можешь призвать ее. Исказить. Перековать. Дай мне свою волю. Не как приказ, а как приглашение. Стань не источником, а каналом. Откройся мне. Полностью.

Это — последний рубеж. Отдать ему не просто свою боль, а саму свою волю. Позволить ему действовать через меня. Я закрываю глаза. Мои руны света дрожат, как будто готовы разлететься на части. Отпустить контроль — это как шагнуть в пропасть, зная, что дна нет. Но я делаю это. Я разжимаю волю, и лёд моего сознания трескается, пропуская Хаос. И тогда начинается истинное кощунство.

Через меня, как через пробитый шлюз, в Цитадель врывается сама суть Бездны. Это не просто тьма. Это — голод. Это — бесконечный потенциал, лишённый структуры. Хаос не создаёт жизнь. Он берёт эхо душ, потерянных в вечности, обрывки сознаний, стёртых временем, и вдыхает в них новую, извращённую цель, используя мою боль как якорь, а мою волю — как линзу.

Я чувствую, как эти призрачные сущности проходят сквозь меня, и каждая оставляет ледяной след, забирая частицу моего света. Я знаю, какая это цель. НАЙТИ. СЛОМАТЬ. ПОГЛОТИТЬ. ВСЕ, ЧТО СОЗДАНО ТАРХОМ.

Я впечатываю эту заповедь в проходящие сквозь меня тени. И в этот момент они обретают плоть в лужах моей боли. Завеса содрогается в последней, самой мощной конвульсии. Где-то за её пределами я чувствую, как звёзды в Темаде на мгновение меркнут, а души живых вздрагивают, не понимая, что их мир уже начал трещать по швам.

Из тридцати пяти луж, по числу лет моего одиночества, медленно, с хрустом кристаллизующейся боли, поднимаются тридцать пять легномов. Каждый — живое воплощение одного года моей пытки. Каждый несет в себе уникальный оттенок страдания: один соткан из ярости первого года, другой — из ледяного отчаяния десятого, остальные — из тупой, привычной боли .

Их тела состоят из переливчатой, нестабильной тьмы, словно жидкая смола, текущая против законов гравитации. Сквозь неё просвечивает жёсткий, кристаллический скелет — моя боль, обретшая геометрию. У них нет лиц, лишь гладкая, зеркальная поверхность, в центре которой горит один-единственный многогранный кристалл-глаз, пульсирующий холодным светом. Они движутся беззвучно, но воздух вокруг них дрожит, как от низкого, неслышимого гула, от которого кости вибрируют в такт их шагам.

Они поворачивают свои кристаллические взоры на меня. В них нет ни благодарности, ни страха. Лишь холодное узнавание и ожидание приказа.

-Они голодны, — шепчет Хаос с удовлетворением. -Им нужна энергия. Энергия Порядка. Отправь их на охоту.

Я открываю портал. Не в Бездну — туда, где всё ещё сияет свет Отца. В Темаду, мир, который он называл своим совершенным творением. Пусть он увидит, как его рай обратится в пепел.

— Идите. И принесите мне его сердце.

...Тридцать пять теней беззвучно скользят в портал, и с последней из них исчезает и отголосок моего света. Портал схлопывается с тихим, втягивающим звуком, оставляя после себя лишь дрожь в оскверненном воздухе Цитадели.
Я остаюсь один.
Но тишина, что возвращается, уже иная. Это не холодное, стерильное безмолвие моего былого одиночества. Это — оглушительная тишина после свершившегося. Тишина опустевшего престола.
И тогда я постигаю это.
Чувство, что приходит на смену облегчению, уже не мимолетная вспышка свободы. Оно иное. Странное, извращенное, но неоспоримое ощущение… завершенности.
Пустота, тридцать пять лет зиявшая в ядре моей сущности, та бездонная пропасть, куда я беззвучно взывал, ища ее, теперь заполнена. Заполнена не светом. Не покоем. Она пронизана тридцатью пятью фантомными узами. Тридцать пять нитей, натянутых до предела, уходящих в мир живых. Я ощущаю их, как полководец ощущает свои легионы, вышедшие на вражескую землю. Я чувствую их голод. Их холодную, целеустремленную ярость. Их безграничную пустоту, которую они будут заполнять силой НОВОГО Порядка.
Они — часть меня. Моя боль, обретшая плоть. Моя ненависть, получившая клыки. Мое отчаяние, научившееся ходить.
Отец высекал жизнь из Порядка и Функции. Он давал своим детям имена, вкладывал в них долг, наделял их предназначением.
А я… я не творил. Я исторг их из себя. Я излил свою агонию в ткань реальности, и Хаос облек ее в броню из тьмы. Мои порождения не имеют имен. У них есть лишь заповедь, выжженная в их сути: РАЗРУШАТЬ.
Осознание накрывает меня не волной, а медленно поднимающимся ледяным приливом.
Я не просто совершил предательство. Я не просто заключил сделку.
Я совершил акт творения наоборот. Анти-генезис.
Я стал отцом.
Не сыновей света, не дочерей порядка.
Я стал отцом безжалостных, голодных, бездушных созданий. И каждая рана, нанесенная ими миру Отца, будет отзываться во мне не болью. А гордостью.

Легномы ушли, и их шаги всё ещё отдаются эхом в моём сознании. Но где-то за пределами Цитадели я чувствую, как Завеса стонет, словно раненый зверь.
И в этом стоне я слышу голос Отца — холодный, как свет его звёзд, и тяжёлый, как приговор. Он знает. Он идёт за мной.