Утро герцога Рика Блэкстора

Пробуждение его, наступившее много ранее того часа, когда первые слуги начинают свою бесшумную, заведенную годами службу, было не столько физическим действием, сколько возвращением сознания в свое тело, и сознание это было ясное и холодное, как и то предрассветное время, что стояло за высокими окнами его покоев. Не было в этом пробуждении ни резкости, ни нужды, но лишь некая внутренняя, давно укоренившаяся необходимость, заставлявшая его всякий раз встречать день прежде, чем тот вступал в свои полные права.

Он поднялся, и в этом простом движении была видна порода и привычка властвовать, и, ступив босыми ногами на холодные каменные плиты пола, он испытал то знакомое, отрезвляющее чувство, которое всякий раз возвращало его из мира сна в мир действительности, требующей решений и воли. В комнате его царил тот строгий, почти нежилой порядок, в котором каждая вещь знала свое место не из прихоти хозяина, но в силу того непреложного закона, по которому внутреннее устройство души неизбежно отражается на всем, что ее окружает.

Подойдя к окну, он надолго замер, вглядываясь в раскинувшийся под ним город, который в этот час казался не столицей великого государства, но лишь скоплением крыш и стен, объятых тишиной и влажным, чистым воздухом. И в этом воздухе, пахнувшем мокрым камнем и еще чем-то первозданным, неуловимым, ему вдруг подумалось не о делах государственных, не о войнах, что велись на границах, и даже не о тех сложных интригах, что паутиной оплетали его двор.

Нет, мысль его, освободившись на мгновение от тяжести власти, обратилась к чему-то до странности простому, почти детскому: к самому факту этого утра, этого света, этого воздуха. К тому простому и великому счастью — просто стоять у окна, просто дышать, просто видеть, как начинается новый день, и чувствовать, что в этой повторяемости есть залог незыблемости чего-то высшего, чем все его земные заботы.

Но тут же взгляд его, скользнув по крышам, выхватил тонкую струйку дыма, поднимавшуюся там, где ей в этот час быть не полагалось. И в то же мгновение все философское, созерцательное настроение оставило его. Душа его, только что парившая в высотах отвлеченных мыслей, мгновенно сжалась, собралась в тугой узел воли и анализа. Лицо его приняло то выражение холодной сосредоточенности, которое так хорошо знали и друзья, и враги.

Когда через несколько минут в дверь его покоев тихо постучали, он был уже не тем человеком, что пять минут назад размышлял о вечности. Он был правителем, готовым к действию.

Утро, с его обманчивым покоем, кончилось. Начинался день. И вся эта мимолетная рефлексия лишь утвердила его в одной, давно выстраданной истине: сколько бы душа ни искала мира, жизнь всегда потребует своего. И долг в том, чтобы быть к этому готовым.