Я свободен наяву, а не во сне!

КИПЕЛОВ — Я СВОБОДЕН (НО ЭТО НЕ ТОЧНО)

ГЛОТОК ВОЗДУХА

Чтобы понять, чем была эта песня, надо вспомнить воздух того времени. Конец 90-х, начало нулевых. Странное, мутное время. Страна, которая не до конца понимала, кто она и куда идет. И мы, тогдашние подростки, — тоже. И вот в этот вакуум, в эту смесь из дешёвой попсы и старого, уставшего рока, врывается этот вопль.

Высокий, чистый, почти истеричный голос Кипелова. 

И этот текст. «Надо мною — тишина», «сожгли последний мост». 

Мы тогда не анализировали. Мы чувствовали. Для каждого сопляка, запертого в своей комнате в унылой девятиэтажке где-нибудь под Воронежем, это был гимн побега. Неважно, от чего. От предков, от школы, от тупого будущего, от несчастной любви. Это была декларация независимости. Мы орали её в подворотнях под гитару, и нам казалось, что мы становимся свободными. Мы ему верили. Безоговорочно.

НАРОДНАЯ ЛЮБОВЬ (ИЛИ СМЕРТЬ В КАРАОКЕ)

А потом случилось страшное. Песня стала хитом. Народным.

Её вытащили из наших прокуренных кухонь и утащили... в караоке. В рингтоны. На корпоративы. Её простая, мощная, как удар кувалдой, мелодия и кричащий припев оказались идеальным саундтреком для пьяного выплеска эмоций.

Каждый, с*ка, менеджер среднего звена, каждая разведенная бухгалтерша, каждый вчерашний студент, который променял свою «свободу» на ипотеку, — каждый из них считал своим долгом в пятницу вечером, накидавшись, заорать в микрофон: «Я СВОБОДЕЕЕН!».

И они убили её. Они выпотрошили из неё всю боль, весь надрыв, всю искренность. Они превратили гимн в пошлый анекдот. Включили его в один плейлист с Лепсом и «Владимирским централом». Икону, которой мы молились, превратили в дешевый сувенирный магнитик на холодильник.

СВОБОДА ИЛИ ОДИНОЧЕСТВО? (А ТЕПЕРЬ ЧИТАЕМ ТЕКСТ)

А давайте? Давайте забудем н*хер про караоке, про пьяных менеджеров и нашу юность. Давайте просто, как взрослые, трезвые люди, прочитаем слова.

Надо мною - тишина,

Небо полное дождя,

Дождь проходит сквозь меня,

Но боли больше нет.

Что это? Радость? Счастье? Нет. Это, мать ее, анестезия. Это описание человека, который настолько задолбался, что перестал что-либо чувствовать. Это не жизнь, это — выход из комы.

Мы сожгли последний мост,

И все в бездну сорвалось.

Это что, похоже на план побега? Нет, это похоже на самоубийство. Он не ушел. Он уничтожил всё, что было. Не оставил себе пути назад. Это жест не силы, а отчаяния.

А теперь — главное. Квинтэссенция.

Свободным стану я

От зла и от добра

Свобода от добра и зла — это не свобода. Это смерть. Это состояние камня. Или призрака. Или социопата. Это отказ от всего человеческого.

Я бы мог тебя любить,

Но это лишь игра.

В моей душе нет больше места для тебя!

Он не просто ушел от любви. Он признался, что в принципе на нее не способен. Он выжег в себе то место, где она могла бы жить.

Так о чем эта песня на самом деле? 

Это не гимн свободе. Это, бл*, некролог по душе.

Это песня человека, который, чтобы избавиться от боли, ампутировал себе душу. Он не «свободен». Он, с*ка, пуст. И он орёт об этом так громко, с таким надрывом, чтобы в первую очередь убедить самого себя, что эта звенящая пустота внутри и есть та самая долгожданная свобода.