Маленькая попытка написать роман за месяц

Кинул горсть кубиков, получил значения: бог, осень, космос, левиафан и две "3"

Начнем с конца. Пусть называется "Час двух троек"

Пролог первый. Уже этой Осенью

Здесь не знают в этот белый вечер –

Гость желанный больше не придёт.

Мария Тухватулина, Сергею Есенину

«Кали-Ола». Где-то

В дверь нехорошо постучали.

– Кто там? – спросила, оторвавшись от размышлений над Книгой, Лето.

– Осень, – ответила Осень, и, шмыгая лиственными башмаками по серому паркетному бетону, вошла в келью. – Это я вам заметку принесла про вашего мальчика.

– Снова явилась, – скорее констатировала факт, чем спрашивала Лето.

– А тебе пора кануть, – Осень ехидно улыбнулась. – В Лету.

– Это ты напрасно, у меня еще две недели и затем бабья часть работы.

– Отлично, можешь остаться, но не думай – я тебе не прощу зеленую травку в самый разгар моих трудов, – и тут же Осень повернула разговор с недосказанной угрозы в иное русло. – Что читаешь?

– Сочинения, – женщина в зеленом платье вытаскивает из Книги несколько мятых листов-закладок и трясет ими перед лицом любопытной Осени.

– На тему?

– Как я провел эту Лету.

– О, тебя так легко провести, ты же легковерное создание! Твои минуты не считают, в тебе не грустят и не влюбляются. Тебя проводят – кто за нос, а кто через дорогу, как старушку.

– Ну тебя, через реку да в дальние леса, – Лето насупилась, и, утершись еще голубым небом, шумно высморкалась последним летним дождичком. Дождь, правда, получился не летним, а скорее весенне-осенним, да и к тому же с несколькими градинками.

– Давай-давай, не болей и без обид. Дописывай последние комменты, ставь лайки на все фотки с собой, задергивай шторы, а то я люблю, когда потемней. И... – Осень что-то припоминала, старательно, но безрезультатно. – Да-да, в следующем году будешь холодной-холодной...

– Это еще почему?

– Скажи спасибо, если вообще будешь. А то нагрянет снова ядерная зима или чего хуже...

Но что может быть хуже, Осень умолчала, знала и не сказала. В неведении спится спокойнее. А ведая только спиться можно.

– Досижу тогда еще две недели, дочитаю. А ты пока пошуми ветрами, птиц спровадь на юга, листья перекрась. И в квартире ремонт сделай, вон с прошлой осени все грустные чувства на обоях висят. Паутинки туда же...

Осень прошлась по комнате, заглянула в каждый угол, под стол и стоящие в ряд четыре кровати с тумбочками: да, везде лежали старые обиды, сомнения, печали, где прошлогодние, а где и новогодние – значит еще не высказанные и не прочувствованные. 

– Пусть лежат, народ и так стал бесчувственным. Пару лайков и фотку с аватаркой – вот и все, на что способны современные люди. Буду дарить им на первое число в сентябре эти залежи чувств – пусть грустят и радуются.

– Ты еще про третье число не забудь.

– Какое?

– Третье – в октябре. Там этот, поэт твой, я только путаю распятый или висельник.

– Не твой, а наш! Серега! Ты не путаешь, это один и тот же.

– Вот-вот, дождичком полей как следует на третье, дабы народ свои гадкие стихи не читал, его не позорил. Поспит спокойно, пока время не пришло. Скоро уже ему снова в путь.

– Это да, то плотником, то арапом, то пьяницей-щеголем. Кем теперь-то ему быть?

– Кем выберет, тем и будет. Одно точно, уже с этой тобойявится...

Пролог второй. Иди и не греши

Когда приду в последний раз –

Мы будем говорить как в первый.

Мария Тухватулина

Пророк Френки, как же ты был прав!

От автора

«Кали-Ола». Где-то, но не там

Тук-тук. Гром ударов железа о дерево. Дрожит дверь, а вместе с ней и стены, готовые рассыпаться на составные камни, словно и не кулак пятипалый бьет в мореное дерево, но трубы иерихонские пытаются повторить свой былой подвиг, сокрушив всю твердыню. И вот дверь отворяется сама собой и на пороге возникает некто, кто уже через миг не назовет себя Ангелом божьим. Вид его был, как молния – сиял доспех, и одежда его бела под доспехом снегами Килиманджаро.

– Который раз бужу я тебя от сна последнего?! Надлежит тебе опять пророчествовать в народах и племенах многих, – глаголет он, лишь переступив порог, и раскаты голоса его, выдергивая меня из многолетнего сна. – Назначенный срок близок, Спаситель.

И вот я поднимаюсь с запыленной и измятой в ночных бдениях постели, и стряхиваю с лица даже не пыль, но прах веков... Падают на землю под мои босые ноги золотистые искорки иссохших людских молитв. 

Ангел садится напротив меня, давая разглядеть себя моим давно не видевшим чудес Господних глазам. Совсем он не воин божий в доспехах сияющих. Старик по годам, с рыжиной в густой бороде и волосах, и крылья за его спиной –  лишь вышитый черными нитями орнамент на белом свитере. Доспехов нет, хотя... И не видел я доселе, как ходят ангелы в джинсах и серых ботфортах выше колена, да и с металлической латной перчаткой закрывающей всю правую руку по локоть.

– Иди и смотри, – говорит он мне, закуривая невидимую сигарету, при этом уже пуская дымные фигуры из темно-багряного рта.

В следующий миг просматриваю сайты, левой рукой нащупывая образовавшуюся, повинуясь одной моей молчаливой воле, стопку газет за последние столетия, с подборкой статей об интересующих меня знамениях. Услужливо прокручивается передо мной калейдоскоп давно свершившихся событий. Насмешливая дата декабрьского Апокалипсиса в две тысячи двенадцатом, падение небесного тела над бывшей Челябой. В «метеорите» я без труда узнаю очертания корабля народа идеальных – народа,за который несу самое большое ответство, ибо я взял с них слово, и я почти кровно виновен во всей безмерно трагичной истории их рода. И вот еще, к своему ужасу и гневу, узнаю, что конкретная одна шестая суши ныне обращена в радиоактивную пустынь с коркой из желтого стекла, а следом об истреблении, вымарачивании с поверхности земной, полном геноциде проживающих на ней народов. С трудом давлю в сердце желание плюнуть на всё это: мол, разбирайтесь сами. Или даже несколько забыться и снова погрузившись в сон, но раз за разом натыкаюсь на новую дату обещанного Конца света, выверенную десятками якобы моих собственных пророков. 

Ангел смеется, не разжимая губ, словно прячет за ними что-то, и протягивает мне книгу. Мою? Беру увесистый том в руки, читаю: «Песня о падении Хельгейма» – золотом и серебром переливается на обложке. Без имени автора. Только знаю и помню: это моя собственная книга, но прочесть ее, освежить в заскорузлой памяти, возможно, самое большое откровение свое – нет времени. И вот раскрыв белые листы и поднеся их ко рту, к глазам, словно яство дивное вкушаю строку за строкой – и сладки слова в устах моих. Оживают буквы – предстают перед взором моим народы людские, племена, вырванные с корнем из мифов и легенд человеческих, моря крови, с реками, впадающими в эти моря, берущими истоки из обоих родов. Вижу четырех зверей – белого, красного, черного и бледно-трупного цвета, так похожих на жеребцов земных, встают они на дыбы в небесных конюшнях, беснуются и фыркают, извергая из недр своих пламя, язвенный мор и чахоточную гниль. Ожидают своих всадников, уже с притороченными к седлам клинком, железным венцом и хрустальными весами.

И понимаю – идти надо...

Идти и топить, как котят, в собственной крови, может не всех, но каждого, кто умудрился забыть – для чего они были созданы. Они – идущие по пути к свету, к состоянию чистой энергии, но на Пути, пропустившие через себя такое количество мрака, поселившие в себе чистый зародыш Ада, что если выйдут они в состояние энергии – то сам Космос не расцветет, но потухнет. Тьма обратится большей тьмой. Идти надо. И идти уже поздно…  

– Иди и не греши... Давно мечтал тебе это сказать, – лукаво улыбается мне Ангел, оголяя спрятанные за губами клыки.