Сказочка от Витиеватой

Присоединюсь к флэшмобу от Татьяны Ревилл про короткую форму https://author.today/post/695032

Все делятся, и я поделюсь... Лень публиковать здесь полноценно, поэтому прямо так. 

Сказка о потерянном веке

  Случилось это так давно, что никто уже и не вспомнит, кто из государей сидел тогда на троне, попирая сафьяновыми сапогами рабов божьих. Как говаривала мне моя старая бабка, дело было еще до того, как рыжевласая славянка стала турецкой султаншей, но после великого плаванья праотца Ноя по мертвым водам спящей земли.
  В одном селе, недалече от нынешней златоглавой столицы, жил кузнец Гаврила, так ловко ковавший мечи да молоты, что слава о его умениях разошлась по всей матушке Руси, разгулялась по англицким травам, да и вышла к берегам чернооких арабов.
  Жил Гаврила хорошо, правильно и честно, судил о людях по делам их, за глаза кости никому не омывал, зубы не скалил. А жена его, Любавушка, краше которой свет не видывал, почитала его и любила больше всего на свете.
  И была у них доченька, беленькая вся, румяная, как яблочко в августе, с очами синими и бездонными, словно омуты, но нравом тихая, робкая да батюшке-матушке во всем покорная.
  Не могли Гаврила с Любавой на Настеньку свою налюбоваться, да время шло, расцвела она весенней розой, превзошла мать по красоте, и пошли женихи свататься, побежали ручьем один за другим, пошуршали листвой сухой нашептывать слова милые, слова ласковые.
  Но не слушала Настенька местных юношей. Полюбился ей грустный отрок из земель столь дальних, что за славянскими лесами и далекими морями не узреть было дворец его господина, приславшего раба своего посмотреть на знаменитого русича, Гаврилу-мастера, да заказать ему меч такой мощи, что положит конец самой смерти. Звали отрока коротко и просто: Абд, что и значило на языке царя его «раб».  Шло Абду восемнадцатое лето. Влюбился он в синие омуты на личике Настеньки, да и потонул в них навек...
  Крепко Гаврила задумался. Долго чесал кудрявую бороду. Долго с Любавой шептался, головой качал, сам с собой вел беседы. На третий день дал ответ чужеземцу, да год на работу вытребовал.
   Обещал Абд воротиться через год и привезти столько золота, сколько Гавриле не поднять.
 — Нет свободы у меня, Настенька, — тихо и печально сказал на прощание Абд Настеньке. - Жизнь моя отныне на троих разделена. Часть — богу. Часть — царю. Часть… Жди меня, голубушка. Я вернусь к тебе, вернусь без оков и попрошу отца твоего, великого мастера, руки твоей. А пока не смею. - Вскочил Абд на черного как ночь скакуна, и заклубилась пыль под копытами, поднялась столбом до небес, поглотив отрока. Эхо только отозвалось: — Часть меня — тебе, Настенька!
  Пригорюнилась девушка, потемнели от слез ее очи-омуты, обесцветились щечки-яблочки. Потекли ночи томные, одна на другую похожая, дни побежали бедовые, да не ехал все Абд, не клубилась пыль дорожная. Год тянулся столетием.
  И так душно ей было без любимого, так давило в груди от разлуки, что не шел к ней даже сон спасительный, не давал покоя хоть на час.
  А Гаврила работал до седьмого пота, выбирал все что-то, примерял, да менял, хмурился, переделывал. На дочь смотрел со скорбью, зная о ее печалях, но не в силах был ни смотать в клубок отведенное время, ни закончить меч, что саму смерть одолеет.
  Листья желтые опали. Снег саваном закрыл земли. Заковал мороз реки в льдины, застыли в них рыбы и утопленницы до самой весны. Настенька же побелела до прозрачности, точно дева снежная, исхудала, высохла вся, только вены синие жизнь ее несли по телу, как и прежде, да стучало сердечко в тоске лесной кукушкой.
  Пришла, наконец, весна. Вытер пот со лба Гаврила, поцеловал Любаву в уста, Настеньку в лоб и лег, положив подле себя готовый меч. Лег ждать Абда, да и не встал ни на следующий день, ни на за тем следующий. Так и лежал кузнец с открытыми глазами, не отнимая руки от меча, ждал чужеземца. Сама смерть стояла в изголовье его, но боялась, не наносила удар.
  Зазеленели сладкие травы на берегах молочных рек, запели перелетные птицы, но не видать было черного коня со смуглым поджарым всадником. Год истекал соком берез и смолою сосен.
  Не выдержало сердце Настеньки. Встрепенулась она майской ночью, вырвалась из родного дома, побежала прочь от него, навстречу Абду, любви своей.
— О, силы небесные! Светлые и темные! Не могу и часа больше без него… Время, времечко! Сжалься! Полети быстрее, чтоб разлука закончилась, чтоб вернулся ко мне возлюбленный мой!.. — прокричала Настенька и сорвалась в овраг, покатилась по склону вниз.
  Растерзали ее косы ветви колючие, рвали тело белое, стегали по очам синим. Укутал туман Настеньку, запеленал во влагу свою, дал выспаться, утешиться, о боли забыть.
  Поутру встала девушка, вся в росе и травах, переплела волосы, умылась из ручья. И так ей легко было на душе, так вольно! Поднялась она по склону вверх, вышла на дорогу, затянула песню о прекрасной царевне и любимом ее соколе, обернувшемся царевичем. Солнце ласково целовало ее, грело. Небо голубое шатром раскинулось, облака перьями бежали вперед Настеньки, путь указывая.
  Пришла она в деревню свою, да и примолкла, улыбочку с лица стерла одним разом. Вместо сотен хат — только иван-чай цветет, да ленты девичьи на ветвях старых груш и вишен.
— Где это я? — вскрикнула Настенька. — Вон изгиб реки нашей, вон дуб, что сажал мой прадед… Отчего он высок так? Отчего так силен ствол его?
  Заметалась Настенька по заброшенной деревне. Выгорела она вся, вымерла лет уж так сто, должно быть. Там горшки глиняные из земли торчат, там печь стоит нетронутая, а избы нет… Ушли все, давно ушли.
  Зарыдала Настенька. Поняла, что пропала в том овраге на целый век, и никто не ходит на ее отчею землю, кроме юных невест перед свадьбой с немилым. Только плач здесь стоит по загубленной жизни, только стон от тяжелого ярма.
  Обернуться бы птицею, улететь бы ей…
— Настя! Настенька! — Оглянулась дочь Гаврилы с Любавою, обомлела вся, замерла. Жуткий конь предстал перед нею, весь в скелет превратившийся, а верхом на нем Абд сидел, как и прежде поджарый и смуглый, как и прежде он молод был… — Настенька, — прошептал ей всадник из прошлого, — я свободен теперь! Я весь твой! Я убил его, я убил царя своего… Тем мечом, что отец твой сто лет назад выковал… И того, кто в последний мой час забрать меня должен был… И его я убил.
  Подхватил он свою голубушку, посадил впереди себя, прижал к сердцу бессмертному и повез в дали дальние.
  Говорят, что и по сей день можно провалиться на целый век в том овраге. Главное, захотеть того пуще жизни.